песенку, которая звенела в голове, перевираясь и превращаясь в жалкую
путаницу, и недоумевал, когда же упадет в первый раз. Падать не хотелось,
пусть даже здесь никто не мог его увидеть. Это было вопросом гордости.
Стрелок знает, что такое гордость, эта невидимая косточка, не дающая гнуть
шею.
него загудело, а все тело на миг точно поплыло. На далеком горизонте
дремали горы. Однако впереди было и нечто другое, куда более близкое.
Возможно, в каких-нибудь пяти милях от него. Стрелок прищурился,
вглядываясь, но глаза ему запорошило песком, а от яркого блеска они
ослепли. Примерно часом позже он упал, ободрав ладони, и недоверчиво
взглянул на крохотные бисеринки крови среди клочьев кожи. Кровь казалась
ничуть не жиже, чем всегда, и как будто бы молчаливо заявляла о своей
способности выжить и существовать независимо от него. Выглядела она почти
такой же самодовольной, как и пустыня. Стрелок смахнул алые капли,
испытывая к ним слепую ненависть. Самодовольной? Почему бы и нет? Кровь не
испытывала жажды. Она всегда получала свое. Крови приносились жертвы.
Кровавые жертвы. Все, что от нее требовалось, это течь... течь... течь.
расплылись большими неровными пятнами и с жутковатой, неестественной
стремительностью у него на глазах впитались в твердую землю. Как тебе это
нравится, кровь? Что, забирает?
удивленное восклицание, заглушенный пылью хриплый вороний крик: то, что он
недавно заметил, виднелось почти прямо перед ним. Это было какое-то
строение. Нет; два. Их окружал поваленный штакетник. Дерево казалось
старым, хрупким до бесплотности, как крылышки эльфа - древесина, взмахом
волшебной палочки превращенная в песок. Одна из построек когда-то служила
конюшней (отчетливые очертания не оставляли места сомнениям), вторая -
жилым домом или же гостиницей. Постоялый двор на трассе рейсовых
дилижансов. Грозивший рухнуть песчаный домик (ветер покрывал доски коркой
песчинок до тех пор, пока дом не начал походить на замок из песка, который
бьющееся о него в час отлива солнце закалило так, что он мог бы служить
временным жилищем) отбрасывал скудную полоску тени, а в этой тени,
привалившись к стене, кто-то сидел, и казалось, деревянный дом кренится
под бременем его веса.
напыщенности своей позы, и глядел во все глаза. Однако, вопреки его
ожиданиям, вместо громадного, окрыляющего волнения (а может быть, страха,
а может, благоговейного ужаса) не было ничего, кроме неясного, далекого
чувства вины за ту неожиданную яростную ненависть, что несколькими
секундами раньше всколыхнулась у него в крови, да нескончаемого хоровода
песенки из детства:
укрыться было негде. С ним наперегонки мчалась короткая тень. Стрелок не
сознавал, что его лицо превратилось в серую, ухмыляющуюся смертную маску
изнеможения; он видел только фигуру в тени. Лишь позже ему пришло в
голову, что сидящий мог оказаться и мертвым.
почти виновато, распалась надвое), стрелок с поднятым револьвером
проскочил через погруженный в молчание, залитый ослепительным солнцем двор
конюшни.
да он сошел на нет, что с ним случилось?" Ведь человек в черном усох на
добрых два фута, а волосы у него побелели.
Сердце колотилось с сумасшедшей быстротой, и он подумал: "Вот она, смерть
моя, тут..."
головой. Когда он снова поднял ее, то увидел, что перед ним стоит не
человек в черном, а какой-то мальчуган с добела выгоревшими на солнце
волосами. Мальчик внимательно рассматривал стрелка, но в его взгляде,
похоже, не было и намека на интерес. Стрелок тупо уставился на него, потом
отрицательно покачал головой. Но мальчик пережил его отказ верить и
оказался на прежнем месте - голубые джинсы с заплаткой на колене, простая
коричневая рубашка из грубой ткани.
револьвер, двинулся к конюшне. Думать он еще не мог. В голове плясали
пылинки и рождалась невероятная, точно в барабан бухающая боль.
огляделся, оцепенело всматриваясь в окружающее огромными, блуждающими
незрячими глазами. Пошатываясь, он развернулся на сто восемьдесят градусов
и увидел мальчика - тот стоял в разрушенном дверном проеме, не сводя с
него глаз. В голову, рассекая ее от виска до виска, деля мозг, точно
апельсин, сонно вошел исполинский ланцет боли. Стрелок убрал револьвер в
кобуру, покачнулся, выставил руки, будто отгоняя призраков, и упал ничком.
охапка легкого, лишенного запаха сена. Перетащить стрелка мальчику
оказалось не под силу, но устроил он его довольно удобно. Кроме того,
стрелок ощущал приятную прохладу. Он опустил глаза, оглядывая себя, и
увидел, что рубашка темна от влаги. Облизнувшись, он почувствовал вкус
воды. И заморгал.
открыты, он сунул руку куда-то за спину и протянул стрелку наполненную
водой мятую жестянку. Стрелок трясущимися руками ухватил ее и позволил
себе немного отпить. Когда первые несколько глотков оказались в животе, он
выпил еще немного - всего ничего. Потом выплеснул остаток себе в лицо,
потрясенно отфыркиваясь. Красивые губы мальчика изогнулись в едва заметной
серьезной улыбке.
гнездилась тупая ноющая боль, а вода в животе никак не могла успокоиться,
будто не знала, куда двинуться дальше. - Кто ты?
резкой и безжалостной. Он подался вперед и проиграл краткое сражение с
желудком.
конюшни. Остановившись, он обернулся и неуверенно улыбнулся стрелку. Тот
кивнул, опустил голову и подпер ее руками. Мальчик был хорошо сложенным,
пригожим, лет, наверное, девяти. На его лице лежала тень, но нынче тень
была на всех лицах.
стрелок тревожно поднял голову, сделав движение к рукояткам револьверов.
Звуки продолжались около пятнадцати секунд, потом прекратились. Вернулся
мальчик с жестянкой - теперь уже полной.
немного лучше. Головная боль утихала.
Пару секунд мне думалось, что вы меня застрелите.
не понравился, и я не стал выходить. Он пришел вечером и ушел на следующий
день. Я бы и от вас спрятался, только я спал, когда вы пришли. - Он угрюмо
посмотрел поверх головы стрелка. - Не люблю я людей. Вечно наебывают.
едва заметно отшатнуться.
сюда, в это окруженное со всех сторон целыми лигами сухой, губительной для
человека пустыни, место. Впрочем, делать это своей заботой он не собирался
- по крайней мере, пока что.
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Марко Джон
Андреев Николай
Орлов Алекс
Пехов Алексей