знал я, что храниться в этом комодике, что вытряхивают каждый понедельник
утром из этого коврика... Поэтому наша близость находилась все время под
угрозой, и сперва я не знал, куда девать глаза, я даже подумывал, не
приходить ли к нему в темных очках, но это был бы faux-pas [ложный шаг
(фр.)], так что я пригласил его на чашку кофе к себе, но он как-то не
очень спешил нанести мне ответный визит. Поразмыслив, я пришел к выводу,
что дело тут было не в материалах, имевшихся у него (хотя доступ к тайнам
архива находился не в единоличной его компетенции, все дальнейшие
формальности он взял на себя), - нет, скорее он как бы устраивал мне
испытание, ведь у меня уже ему пришлось бы все время быть начеку. Наша
общая домработница незримо присутствовала на этих встречах, я прекрасно
знал, как она прокомментирует назавтра состояние мини-бара, пепельниц, мы
оба жили как старые холостяки, а таким ни одна домработница ничего не
простит и заглазно спуску не даст; причем я знал, что он знает, что я
знаю, что она скажет; вот почему даже на минном поле я не вел бы себя так
осторожно, как в квартире советника; каждая пролитая на скатерть капля
отзывалась в ушах у меня ее комментарием, а в выражениях она не
сдерживалась, и все же приходилось ей уступать - где взять другую? Она
неоднократно критически излагала мне поведение советника в ванной,
особенно вопрос о мыльницах, ну, и насчет засоренной раковины и этих
маленьких полотенец, причем, если ее слушали не слишком внимательно, могла
просто уйти и не вернуться; не дай бог забыть о ее именинах, у меня-то она
была для этого слишком недолго, но у советника - не первый год, с
презентами колоссальные трудности, ведь она не пила, не курила, никаких
сладостей, что вы, сахарная болезнь будто бы уже начинается, в сумочке -
целая пачка анализов мочи, приходилось читать или хотя бы делать вид, что
читаешь, и нельзя было отделываться общими фразами; следы белка - это вам
не пустяк, - а потом опять о советнике; косметичку, а может, сумочку - не
помню точно - она брала, скорее всего, чтобы покапризничать передо мной:
такие цвета, это в ее-то годы, уж не думаю ли я, что она вообще красится?
Я чувствовал себя как на сцене. Перед каждым из нас она играла спектакль о
другом, настоящий театр воображения; а как она торопилась закончить уборку
у меня, чтобы застать его дома! Она не выносила пустых комнат, ей нужен
был слушатель; нам приходилось нелегко, но мы оба старались, каждый у
себя, а что делать? Домработницу в наше время просто рвут на части, а уж
эта словно сошла с подмостков, должно быть, она родилась актрисой, но ей
не повезло: никто у нее этого призвания не заметил, а сама она, слава
Богу, не догадалась. "Homo sum et humani nihil a me alienum puto" ["Я
человек, и ничто человеческое мне не чуждо" (лат.)]. Доброжелательность
доброжелательностью, но я голову даю об заклад: советник принял во мне
такое участие и так охотно помогал мне попасть в библиотеку министерства,
поскольку уже тогда рассчитывал, что когда я уеду (он прочитал это решение
у меня на лице раньше, чем оно окончательно вызрело в моей голове), он
будет обладать ею один - понятное, хотя, пожалуй, обманчивое желание... Он
жаждал исключительности, преображения неуловимой домработницы в оседлую
домашнюю прислугу и знал, что если бы меня упекли за решетку (я по-братски
исповедался перед ним относительно Кюссмиха, замка, порошка для младенцев
и даже ложечек), он окончательно потерял бы покой, потому что она,
перестав у меня убираться, начала бы меня идеализировать, ставить ему в
пример, чтобы он почувствовал свою неполноценность. Не подружиться мы не
могли, иного выхода не было - уж лучше, если твои интимные дела знает
кто-нибудь близкий, чем человек посторонний или даже неприязненно
настроенный, поистине, у нас друг от друга не было тайн, ни один
психоаналитик не проникает в такие глубины души, как домработница (какие
мятые нынче простыни, и что вам такое приснилось?); словом, мы играли
открытыми картами, хотя всячески давали понять, что, мол, ничего
подобного. Несколько раз советник приглашал, кроме меня, начальника
управления Тельца, двух экспертов и архивиста, так что в его квартире, за
кофе с печеньем, чуть ли не вся коллегия держала совет, как бы устроить
мне доступ ко всему абсолютно, без исключений; их разговор временами был
еще загадочнее, чем шихта.
проникнуть в архив. Первооткрыватель планеты, терпеливо втолковывал мне
магистр Швигерли из отдела кадров, это звучит весьма внушительно, но
только в школьных пособиях, а для министерства это пустой звук. Ведь я не
эксперт, которому Управление наблюдения за Тельцом поручило работу по
договору, не член совета при министре и даже не внештатный специалист. Я -
частное лицо, и в качестве такового делать мне в МИДе нечего, с тем же
успехом мог бы требовать допуска к секретной документации ночной сторож.
Секретность - это не только печать на документе, это еще знак того, какой
ход - или противоход - будет дан делу, ибо нередко движение дела по
инстанциям означает его погребение; поэтому они напрягали ум за чашкой
черного кофе, чтобы найти если не предписание, то хотя бы предлог, который
раскрыл бы передо мной двери Сезама. Вскоре я понял, что все до единого
служащие МИДа, как высшие, так и низшие, не имели ни об Энции, ни об
астронавтике никакого понятия, ибо это не входило в их должностные
обязанности, и мне приходилось слышать, как они говорили "говядина" вместо
"Телец". В конце концов Штрюмпфли отказался от дальнейших консультаций,
велел мне сидеть дома и ждать звонка, а через три дня торжественно
возвестил, что победа за нами. Непременное условие - приходить в главное
здание ночью и уходить до наступления утра - я, разумеется, принял без
возражений, ведь я уже настолько понимал всю деликатность этого дела, что
мне оставалось только благодарить. Итак, обратив ночь в день, я мог
наконец во внеслужебное время проникнуть в тайны другого мира.
сумку с несколькими отделениями, запихнул туда бисквиты, баночку
мармелада, булочки, плоскую фляжку "Мартелло", которым поят раненых на
поле славы, толстую тетрадь и в самый последний момент - забытую было
мною, прямо-таки символическую и все же, без всяких шуток, по-настоящему
необходимую мне - ложечку.
Тельца, ночью, когда здание опустело, ввел меня в энцианский архив и в
первом библиотечном зале самолично разъяснил мне порядок пользования
собранным там материалом.
хранение довольно просто, разбрасывая их по трем разрядам. Сначала идут
отчеты первооткрывателей, понятно, ошибочные, потом результаты
исследовательских экспедиций - тут уже дерево ошибок начинает ветвиться,
поскольку не случалось еще, чтобы специалисты были согласны друг с другом,
и появляются особые мнения, возражения и опровержения, а напоследок -
заключения земных экспертов, то есть людей, нога которых не ступала на
космический корабль, не говоря уж об отдаленных планетах, поэтому
поседелые в боях космонавты-исследователи подают на их вердикты
кассационные жалобы, апелляции и рекламации, что влечет за собой
разработку планов новых экспедиций, которые на половине или в конце пути
по инстанциям торпедируются бухгалтерией, поскольку, по ее мнению, гораздо
дешевле примирительные комиссии и арбитраж на месте; на этом споры обычно
кончаются, разве что какая-нибудь уж очень влиятельная и честолюбивая
особа пожелает увековечить себя, связав свое имя с новым небесным телом, и
пробьет чрезвычайную субсидию; впрочем, это уже не заботит МИД, все равно
ведь никаких отношений установить нельзя, потому что не с кем, и документы
отправляют в архив с пометкой начальника соответствующего отдела: "Nolo
Contendere" [здесь: "не буду проводить расследование" (лат.)].
смешиваются здесь с политическими, потому что любая цивилизация создает по
меньшей мере столько версий своей истории, сколько в ней государств;
версии эти противоречивы и даже диаметрально противоположны, но МИД не
может открыто отрицать ни одну из них, ведь отсюда недалеко до конфликта
ante rem [прежде чем (что-либо успело произойти) (лат.)]; там prima vista
[здесь: без рассмотрения (лат.)] принимают все версии, и лишь потом
начинают думать, что с этими фантами делать. В служебной практике звезды
делятся на те, которые удаляются от нашего Солнца, и те, что к нам
приближаются; с первыми хлопот никаких - о каком дипломатическом сближении
может идти речь при постоянно возрастающих астрономических расстояниях?
Внимание мидовцев сосредоточено на вторых, и именно к этой категории
относятся планетарные системы Тельца. В МИДе принято делить материалы на
официальные и правдивые, или на открытые и секретные, ведь политический
курс надлежит выбирать в соответствии с тем, как там НА САМОМ ДЕЛЕ, а
конкретные дипломатические шаги - в соответствии с тем, что ОНИ говорят об
этом.
- семечки), только очень наивный человек ожидал бы найти там восемнадцать
версий ее истории; кроме трудов официальных историков имеются ведь работы
историков всего лишь терпимых, а иногда - казнимых и реабилитируемых post
mortem [посмертно (лат.)], а также дееписателей-критиканов и
разоблачителей, которые, к сожалению, нередко поддаются духовному или
физическому внушению и меняют свои взгляды в следующих изданиях, потому
что у них, скажем, жена и дети (если это допускается тамошней биологией;
впрочем, инстинкт самосохранения присущ любому разумному существу, так что
не стоит слишком уж вдаваться в такие тонкости галактической
историографии). На эту груду вариантов ложатся центнеры хроник,
живописующих судьбы интересующего нас государства глазами соседей и их
историков; как известно, первую мировую войну китайцы назвали гражданской
войной европейцев, и это совершенно понятно, но по этой причине
деятельность МИДа превращается в блуждание по лабиринту, где на каждом
Березин Федор
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Аникина Наталья
Буркатовский Сергей
Вронский Константин