антропометрии и частыми ссылками на Ломброзо и Юнга рассуждения о
неспособности негров к самоуправлению. Я заметил, однако, что он ведет
себя с консулом так же вежливо и честно, как с самыми уважаемыми из
постоянных наших покупателей; а к этому времени я знал Тисса уже
достаточно для того, чтобы объяснить эту обходительность не хитростью
корыстного торговца, а состраданием, подавленным и едва различимым в
лабиринте противоречий его натуры.
широту его интересов - о ней свидетельствовало разнообразие покупаемых им
книг. Я чувствовал, что он, как и я, застенчив. Он заключил договор, по
которому возвращал большинство купленных книг в качестве кредита за новые.
Если бы он этого не сделал, его библиотека, мне это было ясно, скоро
вытеснила бы его из дому; и так уже книги загромождали все пространство,
не занятое имуществом консульства, да еще в спальне от них была свободна
часть стены, на которой висело большое распятие. В большой
темно-коричневой руке Энфандена какая-нибудь книга, похоже, была всегда -
либо вежливо прикрытая, но заложенная большим пальцем, либо нетерпеливо
распахнутая на первой попавшейся странице.
любой компании. В Соединенных Штатах, где черные до сих пор оставались
самым явным напоминанием о воззвании мистера Линкольна и о военной
катастрофе, он был постоянным объектом приложения усилий проказливых
подростков и взрослых хулиганов. Даже дипломатический иммунитет служил ему
слабой защитой, поскольку не без оснований считалось, что Гаити,
единственная сохранившая независимость американская республика южнее линии
Мэйсона-Диксона, противодействует нашей официальной, хотя и реализуемой от
случая к случаю, политике депортации негров в Африку, поощряя их
переселение на свои берега или, что настораживало еще сильнее, помогая им
бежать к непокоренным индейцам Айдахо или Монтаны.
исключением слов "Доброе утро" или "Спасибо", разумеется - пока я не
увидел в его собрании экземпляр "Осколка" Рэндолфа Буэрна.
легкомысленным дураком - не только потому, что полез со своими советами,
но, главным образом, из-за несоизмеримости моего "да, нравится" и
писателя, которому было что сказать людям и который подвергся гонениям за
то, что им это говорил. Я помнил также мнение Тисса: "Разве может калека,
вроде Буэрна, сказать что-то дельное нормальным, здоровым людям?"
говорил почти без акцента, но его английский часто переставал быть
разговорным, делаясь чересчур выверенным и напряженным.
проглатывал когда-то.
используем время - можно подумать, будто мы им управляем, а не наоборот.
Да неужели действительно вся художественная литература - это лишь пустая
трата нашего драгоценного достояния? А может быть, вы недооцениваете
пользу выдумки?
никогда не было, и людей, которые никогда не существовали?
слова.
события тоже. В чем тут польза выдумки?
ее использовании. Колесо, крутящееся без толку, не стоит ничего. То же
самое колесо, прилаженное к повозке или ставшее блоком, меняет судьбу рода
людского.
подчас казалось, он читает мои мысли. Он терпеливо слушал меня, зеленого
юнца; он высказывал в ответ свои соображения без недомолвок и без
назидательности. Он щедро дарил мне сочувствие и поддержку, которых я не
ожидал - да и не хотел - от Тисса. Ему, не Тирзе, я открывал свои желания
и мечты; он слушал с непритворным вниманием и, похоже, они не казались ему
глупыми и неосуществимыми. Нисколько не желая преуменьшить то, что сделал
для меня Тисс, я могу определенно сказать: не будь Энфандена, я куда
меньше почерпнул бы из тех книг, которые стали доступны мне благодаря
моему хозяину.
ему, в свою очередь, нужен я, хотя однажды он проговорился в рассеянности:
"Ах, как мы похожи - вы и я. Книги, вечно книги. И читаем-то мы не так,
как здравомыслящие люди, которые хотят вычитать что-нибудь такое, что
поможет им стать богатыми или знаменитыми. Просто потому что интересно. Не
глупцы ли мы? Но это приятная глупость, это невинный порок."
для влюбленного к делу и не к делу вставлять в разговор имя любимой
является жизненной необходимостью, но и в смутной надежде, что он сможет
подсказать, как ответить ей на ее отношение ко мне - и на ее вопрос. Я
подбирался к заветной теме самыми различными путями - но всякий раз беседа
катилась дальше, а я так и не решался заговорить о своей законтрактованной
этим миром возлюбленной.
Энфанденом успевали побеседовать о целой уйме вещей - в отличие от меня он
всегда говорил об интересовавших его вещах без боязни, что кто-то сочтет
его интересы тривиальными - он, прогуливаясь, провожал меня до книжного
магазина, оставив в дверях консульства записку. Но, боюсь, обещание
"Вернусь через десять минут" редко выполнялось; среди книжных полок консул
забывал о времени.
мы беседовали о непротивлении злу; по этому поводу Энфанден мог говорить
очень много. Мы как раз миновали магазин Уонэмэйкера и Стюарта, а консул
как раз с восторгом проанализировал удивительное решение японского сёгуна
полностью упразднить полицию - и тут я почувствовал чей-то пристальный
взгляд.
по улице. Его блестящая медная отделка, бамперы, похожие на шляпки
огромных гвоздей, изысканной формы отверстия на ступичных ободах, в
которых крепились могучие спицы, лампы в стиле рококо, водостоки и дверные
ручки - все было ослепительным. В минибиле, на откидном сиденье напротив
величественной дамы, была Тирза.
поблагодарить его за эти слова, будто внешность Тирзы можно было поставить
мне в заслугу; мне хотелось гимны ей петь, и в то же время кричать о ее
жестокости и бессердечии. - О да!
она не в восторге от ваших перспектив?
производит на юную леди впечатление; вы - идеалист, и на вас богатство
подобного впечатления не производит.
контракте, о честолюбивых планах и о том, как все время жду, жду каждую
секунду, что она порвет со мной.
Вы извините меня, если я буду говорить откровенно? Может быть, даже
жестоко?
имя! - Тирза часто говорила, какой я непрактичный.
этим поделать, потому что ничего не хотите с этим делать.
только проиллюстрировать тот факт, что юная леди, даже столь
очаровательная и столь значимая для вас, отнюдь не является чем-то
наиболее заманчивым и существенным в вашей жизни. Романтическая любовь -
не более, чем довольно нелепый побочный продукт западноевропейского
феодализма; азиаты и африканцы могут лишь посмеиваться над ним - с
изрядной осторожностью, впрочем. Вы угрюмо качаете головой, вы мне не
верите. Ну и хорошо. По крайней мере, это значит, что больно я вам не
сделал.