Чтение 13–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

Он сосредоточенно следил за моими пальцами, с крестьянской деловитостью проверил золото на зуб, посветлел лицом, сказал с чувством:

- Здесь на полгода вперед! Люди за вас будут молиться!

Я отмахнулся.

- Не очень-то они здесь молятся, как погляжу. Ни одного распятия...

Он запнулся, снова уставился на меня с прежней настороженностью. Я отмахнулся.

- Ладно-ладно. Паладины признают молитву делом, а языком молоть каждый может. Сбрешет, дорого не возьмет. Охраняйте замок, чтобы комар не пролетел, это и есть ваша молитва.

Он молча поклонился, как мне показалось, вполне искренне, удалился. Я смотрел вслед, плечи расправлялись шире, а нижняя челюсть выдвинулась сама по себе, я даже не старался выглядеть феодалом, я им себя чувствовал с большой охотой. Нет, хорошо все-таки быть этим самовластным божком... Помню, один друг мне как-то признался: мол, хотя по убеждению я - демократ, но есть у меня заветная мечта... Хочу, чтобы однажды кто-нибудь тихо вошел ко мне в комнату и ласково сказал: "Кушать подано, барин!" И вот я этот самый барин. Да что там всего лишь барин - феодал! Все любят средневековье, все в мечтах хоть иногда да оказывались в этом мире. А почему, собственно, такая любовь к средневековью? Да потому, что в этом мире нет юристов. И нет законов. Все по понятиям, все по неписаным канонам добра и зла. И что бы ты ни сделал, прекрасно знаешь, сделал добро или зло. И все знают. Здесь нет юридических штучек, нет зачитывания прав человека, в которых если собьешься хоть на букву, уже надо выпускать убийцу и насильника. Здесь прав не тот, у кого круче адвокат, а тот... кто прав! И паладины в самом деле берут на себя обязанности судьи, прокурора, адвоката и палача. Здесь не пройдет распространенная в моем мире дурь, что жизнь подонка и человека достойного - равноценны. У нас за убийство пьяного бомжа и великого ученого-подвижника, открывшего средство против рака, дадут одинаковые сроки, а здесь всякую рвань я могу без суда и следствия запросто развешивать на деревьях или на крепостной стене. Просто по определению. Или для очищения рода людского, помогая эволюции совершенствовать наше разношерстное племя.

Сигизмунд и Зигфрид смотрели с ожиданием. Я не нашелся, что сказать умное, предложил:

- Давайте отыщем местечко, где перекусить... что-то есть восхотелось, причуды у моего желудка, видите ли! За столом и пообщаемся.

Зигфрид повернулся, звучно заорал:

- Леция!.. Леция!

Сухо стуча башмаками на деревянной подошве, прибежала молодая девушка, смазливенькая, расторопная, в меру пугливая, в меру бойкая, страшилась нас, троих здоровых мужчин, но бессознательно старалась делать вырез в платье пониже, сиськи повыше, облизывала и без того влажные губы красным и быстрым, как огонек, язычком, смотрела черными, блестящими глазами.

- Леция, - прорычал Зигфрид, - трое мужчин проголодались, а ты чем занимаешься? Сейчас же накорми, а то съедим тебя!

Она съежилась, но тут же улыбнулась, показывая, что понимает шутку. Зигфрид повел нас за широкий стол в углу. Я сообразил, что это стол для челяди, но указывать не стал, зато ближе к кухне, расселись, прибежала еще одна, бледная и пугливая тень, присланная Лецией, расставила по столу глиняные чаши. Двое челядинов принесли бочонок, в котором булькало и хлюпало целое море. Зигфрид сам выбил пробку, поднял бочонок, выказывая силенку, и наполнил всем чаши, не расплескав ни капли.

Вино скверное, обыкновенный перебродивший виноградный сок. К счастью, перебродил не досуха, сохранилась сладость, в то же время крепости совсем мало, Сигизмунд и Зигфрид выпили уже по две или три чаши, я пока трудился над первой. Подоспело жареное мясо, подали в глубоких мисках похлебку из гречки и ржи, невкусно, без соли. Я ел через силу, напоминал себе, что соль - белая смерть, так что к лучшему.

Заканчивая обед, я сказал:

- Осмотрите двор замка, все постройки, караульные, укрепления. Я буду наверху. Да не останется нигде тех, кто ночью придет и сунет нам ножи в спины.

- Таких уже не осталось! - заверил Сигизмунд горячо.

- Уверен?

- Но не станут же они трусливо...

- Почему трусливо? - удивился я. - Обыкновенный тактический ход.

Зигфрид допил, со стуком опустил кружку на столешницу.

- Сэр Ричард, мы все перевернули вверх дном. И заглянули в каждую щель. Есть еще пара мест, но и там сейчас пороемся... Это же какая удача, что мы с сэром Сигизмундом за вами последовали! Хоть и пролили немало своей благородной крови, а она с каждым днем все благороднее, но масса народу и народцу проливает кровь просто за так! А то и вовсе отдает жизни... Здесь же целый замок с челядью, половиной уцелевшей стражи, запасами продовольствия, винными подвалами... А пролитая кровь быстро, оказывается, восстанавливается, особенно если посидеть в винном подвале с большой кружкой возле бочки... Но это я так, мечтаю. Можно еще опустошить запасы готовой еды на кухне, как сделал Сигизмунд к ужасу и восхищению обомлевших кухарок... видите, как вяло ковыряется в миске?

- Это я вяло ковыряюсь? - возмутился Сигизмунд. - Это сэр Ричард ковыряется, его явно накормили там, на этажах...

- Он привык к другой еде, - сказал Зигфрид поддразнивающее. - Верно, сэр Ричард?

- Верно, - ответил я. - Ладно, обед закончен, за дело!

Мы разошлись, громыхая доспехами и лязгая мечами, челядины шмыгали из помещения в помещение все заметнее, испуга все меньше. То ли прошлого хозяина не очень-то любили, как и взявших власть в свои руки Цеппера, Шваргельда и Етлинга, то ли простолюдины мудро полагали, что служат власти, а не человеку. В замке же произошла смена не власти, а всего лишь человека, так чего ждать перемен?

Пока я поднимался по лестнице и поглядывал вниз через перила, заметил, что жизнь возобновилась, по-выползали даже те, кто не решился явиться на общее собрание трудового коллектива. Со двора послышалось робкое постукивание молота по железу, это кузнец выказывает лояльность, работаю, мол. Из ветхого сарайчика потек запах свежего хлеба, а в дальнем углу на высоких кольях появились развешанные для просушки свежевыделанные шкуры.

Я сразу поднялся на третий этаж, хотя на втором был сильнейший соблазн поискать ту странно исчезнувшую комнату, что малыми размерами и уютностью так приглянулась для спальни. Металлическая женщина с мечом и щитом, Афина Паллада этого мира, стояла в той же позе, даже опорную ногу не переменила, острие меча упирается в ту же точку, щит в той же позиции, я даже усомнился в случившемся, но на всякий случай обошел ее по широкой дуге.

Вдоль стены, наполовину выступая из ниш, застыли рыцари, собранные из частей доспехов, а также цельнолитые фигуры то ли героев, то ли мудрецов, ибо даже не все в доспехах или с оружием, двое вообще с негероическими фигурами, в балахонах с ниспадающими до пола чугунными складками. Я шел с сильно стучащим сердцем, вздрагивал и подпрыгивал при каждом звуке. Замок отличался от всех увиденных, как если бы здесь время оказалось на два-три века впереди. Тоже вроде бы доспехи, тоже рыцарские, но видим разницу между доспехами времен короля Артура и доспехами рыцарей Жанны Д'Арк, дистанция не меньше, чем между Царь-пушкой и баллистической ракетой.

Замок, мелькнуло у меня в голове, рыцарский... но как будто бы рыцарский век растянулся здесь на тысячелетия. Или прошлые века остались на первом этаже, а здесь век уже упадка рыцарства, когда суровая простота окончательно уступила место изысканности, куртуазности, хорошим манерам и умению подавать даме оброненный платочек.

По коридору прошел свежий ветерок, дунул в лицо. Я инстинктивно оглянулся, ветви дерева за окном не шелохнулись. Даже листья не трепещут, полный штиль. Вдоль стены через неравные промежутки идут двери, тоже странноватые: одни отделаны ценными породами дерева. Другие цельнометаллические, похожие на банковские, третьи выглядят достаточно легкомысленно, словно ведут на летнюю веранду, никакого общего плана, хотя весь этаж выстроен явно одним человеком и за достаточно короткое время, во всяком случае вкусы измениться не успели.

Я приоткрыл ближайшую, в лицо пахнуло холодом, словно отворил дверь в зимнюю ночь где-то за Полярным кругом. Сперва видел только тьму, затем проступили белесые точки, из жуткой дали донесся тоскливый вой. Мороз прошел по коже, так воют разве что грешники, но грешники должны плескаться в котлах с кипящей смолой, а здесь жуткий замерзающий мир...

Дверь прикрылась, я прижал поплотнее, чтобы не дуло, с той стороны что-то вроде начало царапаться, я поспешно отошел, следующую дверь пропустил, не хватило духу заглянуть, но третью приоткрыл, заглянул... оцепенел.

Прямо от двери выжженная потрескавшаяся земля. Воздух сухой, горячий, будто стою рядом с распахнутой топкой огромной печи. Небо нависает красное, пугающе низкое, плоское, а земля уходит вдаль, вдаль, и нет ей конца, нет привычной округлости горизонта. То ли земля здесь размером с Юпитер, то ли вовсе плоская. Взор уходит в бесконечность, в горле запершило, я смотрел на сухую землю, трещины неширокие, можно переступать, даже не перепрыгивая, но вглубь уходят, кажется, на километры.

Голова закружилась, я поспешно закрыл дверь, прислонился спиной и постоял так с закрытыми глазами, стараясь унять бешено стучащее сердце. Во рту пересохло, а язык царапает небо и десны. Я на третьем этаже, а потолки здесь дай боже, это почти пятый, но земля за дверью начиналась на уровне порога... Как это?

Дверей всего семь, прямо передо мной стена с узкими окнами, я выглянул, убедился, что до земли пока долетишь, можешь и крылья отрастить, снова закрыл глаза, подышал чаще, произнес вслух:

- Перестань трусить!.. Перестань. Какая на фиг магия, просто остатки позабытой технологии... Все рационально, только все перепутано. Возьми себя в руки, хоть и противно брать такое трусливое, но никто ж не видит...

Сделав несколько глубоких вдохов, я провентилировал легкие, в черепе прояснилось, оттолкнулся от стены и пошел, пошел, пошел. Следующая дверь выглядит солидно: дорогие сорта дерева, умелая отделка, инкрустация, золотые накладки по углам, странный герб на двери, изображающий коней, копья, шпоры и хвостатые звезды, толстая ручка из золота или же покрытая золотом в виде двух сцепившихся в драке драконов. Я потянул дверь на себя, не подалась, толкнул, тоже не подалась, что удивило, предыдущие двери отворялись легко, как на шарнирах, хотя весят как банковские, налег со всей силы, даже не дрогнула.

Глава 4

Некоторое время бросался со всей дури, дергал и тянул, упираясь ногами в стену, наконец запоздало сообразил, что дверь могли просто запереть. Ну и что, если остальные не заперты, а эту могли запереть. Не позволяли же любопытным женам Синей Бороды заглядывать в одну-единственную комнатку, хотя во все остальные девяносто девять - пожалуйста!

Еще несколько дверей заперты, а последняя дверь открыла комнату, что показалась по размерам почти такой же, как та, что для спальни. Разница, что в комнате одно-единственное кресло. Остальное - голые стены, голый пол и даже потолок голый, без украшений, лепки, летящих баб и прочих излишеств.

Я вошел осторожненько, такие пустые комнаты пугают больше, чем захламленные сундуками, шкафами, ящиками, узлами со старой одеждой, клетками для птиц, всякой дребеденью непонятного назначения. Кресло ко мне высокой спинкой, сиденье закрыто. Показалось вдруг, что там некто черный, я схватился за меч, обнажил, свист покидающей ножны полосы стали укрепил отвагу, на цыпочках зашел сбоку...

Фу-у, никого. Обычное сиденье, деревянное, без обивки или подкладки, блестящее, явно кто-то протирал его штанами частенько. Подлокотники тоже блестят, я осторожно потрогал пальцем, отполировано локтями. Если старался краснодеревщик, то полировал бы целиком, а то лишь места, где наши руки ложатся вот так мякотью...

Я осторожно опустился на сиденье, положил руки на подлокотники. Ничего, сидеть удобно, чувствуется работа умельца. Либо гений, что сумел учесть расположение всех мышц и костей человека, либо конструкцию этого кресла рассчитывали на мощном компе, крутили в трехмерной проекции...

Усмехнувшись горько, я вздохнул и откинулся на спинку. Поясницу предупредительно подперло волной из дерева, лопатки удобно устроились во впадинах, даже для каждого позвонка, казалось, нашлась собственная ниша, я чувствовал себя легко и покойно.

В двух шагах на полу появился освещенный круг. Сперва слабый, как будто светила луна, да еще через хилые тучи, затем свет усилился, я даже рассмотрел, откуда он начинается: в полутора метрах над полом словно бы повисла незримая матовая лампа размером с тарелку. Свет шел расширяющимся конусом, упирался в пол. Очень медленно прямо передо мной начало проступать лицо. Я затаил дыхание, всматривался, сердце стучало, как молот, кровь бросилась в лицо. Меч, чтобы не мешал, я снял и прямо в ножнах прислонил стоймя к подлокотнику так, что касался рукой, всегда успею схватить... надеюсь на это. Я услышал строгий, но приятный женский голос:

- Так вы все-таки решились, сэр Галантлар?

Лицо наливалось светом, красками, появилась резкость, ушла дымка. На меня строго смотрела молодая женщина, таких я уже встречал, но никогда не любил и побаивался: глаза доминируют, подчиняют себе на лице все, чуть ли не икона, все слишком правильное, безукоризненное, огромные дуги бровей вразлет, черные, красиво выгнутые, тонкие, но не слишком, карие большие глаза с длинными ресницами. Нос тонкий и ровный, губы не тонкие, не пухлые, не капризные, а именно такие, какие должны быть у женщины, что руководит огромным концерном или индустриальной империей по производству крупнотоннажных автомобилей, запчастей к ним и содержит сеть бензозаправочных станций.

Вокруг ее лица подрагивал воздух, очертания размазывались. Я не мог рассмотреть ее волосы, только строгие блистающие глаза, наконец углядел диадему на лбу, над самыми бровями, скулы красиво и надменно приподнятые, волосы вроде бы черные, изображение ширилось, стал виден легкий темно-лиловый платок, что скрывает волосы и опускается свободно на плечи. Горло закрыло платье, тоже темно-лилового цвета, единственным светлым пятном оставалось чистое, безукоризненно правильное лицо.

Наши взгляды встретились, я увидел изумление и гнев в ее глазах.

- Кто посмел? - спросила она низким грудным голосом, очень женственным и вместе с тем исполненным силы. - Где сэр Галантлар?

- Летит, - ответил я.

Она переспросила:

- Летит? Что значит летит?

- Ну, может быть, - ответил я как можно небрежнее, хотя каждая жилка во мне тряслась, - уже долетел... Кто знает, какой длины у него труба.

- Кто вы такой? - спросила она резко и с неприязнью. - Как вы оказались там?

- Да так мне восхотелось, - ответил я. - Изводилось. Даже возжелалось, можно сказать... Ехал мимо, дай, думаю, зайду. Ну, зашел, побил какую-то посуду, хозяин мне все и уступил... Меня зовут Ричард Длинные Руки. Теперь я здесь караю и раздаю пряники. А кто вы, красотка? Подруга? Любовница? Пассионария... тьфу, пассия?

Она задохнулась от гнева, глаза заблистали, как молнии. Я выдвинул нижнюю челюсть, постарался смотреть с тупой надменностью рыцаря, у которого хвост предков длиннее, чем у динозавра. Какого черта, чего я трясусь, это же обыкновенная голография, а взглядом пока еще не убивают. Даже красавица Медуза вряд ли могла бы убить, недаром же не могла навредить парню с зеркальным щитом, а здесь целая система зеркал.

- Ничтожный, - произнесла она с гневом и высокомерием. - Ты с кем разговариваешь, раб? На колени!

Я быстро зыркнул по сторонам. После тех ручьев крови, что мы пролили здесь, такой наезд - что-то совсем несерьезное. Хоть и раздражает. Правда, на моем месте даже самый храбрый рыцарь может пасть на колени... нет, не перед нею, а перед распятием и слезно просить творца защитить от этого суккуба. А кто потрусливее и если не рыцарь - то и перед нею, тут она права, права.

Значит, эта комната что-то вроде пункта связи.

Магической связи, хотя весьма смутно напоминает что-то из мира науки, до которой я еще не дожил, но близко, близко... А еще бы и тактильные ощущения научились передавать, чтобы можно было не только видеть друг друга, но и пожать руки, да и не только руки.

- Да ладно, - сказал я устало, - у меня был тяжелый день... давай не ссориться? Как насчет ночи?.. Ладно-ладно, это я пошутил, извини... Вот и хорошо, что не поняла, по глазам вижу. Гениальные мысли приходят неожиданно и часто в неожиданное место...

Ее лицо начало размываться, исчезать. Я уже решил было, что сейчас там у себя вскочит на крылатого коня или на дракона, примчится разбираться со мною прямо здесь, в реале, но свет снова вернулся, лицо стало ярким, глаза вспыхнули, как звезды.

- Ничтожный, - сказала она свистящим шепотом. - Ты безумен! Ты не понимаешь, что и так обречен! И ты торопишь свою гибель?

- Дык лучше, чтобы все в один день, - ответил я нагло. - Чтоб всех разом, как тараканов. А то гоняйся за вами поодиночке!

- Ничтожный, - повторила она. - Ты обречен. Но я могу уменьшить твои муки...

Она остановилась, глаза чуть померкли, а голос дрогнул. Я мгновенно все понял, улыбнулся, гора на плечах накренилась, начали сыпаться камни, падать скалы. С каждым мгновением все легче держать эту тяжесть. Волшебница начинает торговаться, а это моя стихия, стихия человека рыночных отношений.

- Ну-ну, - ответил я. - Давай обещай. И что же тебе нужно взамен?

Я повернулся, сделал вид, что внимательно осматриваюсь, а сам украдкой следил за нею. Ее взгляд сразу же простодушно метнулся через мое плечо к двери.

- Мне от тебя ничего не нужно, - ответила она. - разве что... на колени, червь, и смиренно проси меня оставить тебе жизнь. А я...

- Ну-ну?

- Подумаю, - пообещала она. - Подумаю. Может быть, еще и оставлю тебе жизнь, наглец.

- В мире существует слишком много причин для смерти, - ответил я нагло, - чтобы умирать еще и от скромности. Но насчет оставления мне жизни и всех этих на колени, пальцы веером и чиста серьезно, я подумаю. Правда, такая мысль не укладывается в голове, так что я попробую расположить ее вдоль спинного мозга, лапочка.

Ее глаза были строгими и серьезными, она переспросила холодным голосом:

- Лапочка? Что это?

- Это что-то вроде "ваше сиятельство", - объяснил я. - Или "ваше преосвященство", а также "господин градоначальник" или "премьер балета"... тьфу, правительства. Мне здесь довольно одиноко, честно. Посидим, выпьем, в картишки, о бабах, можно в баньку... если есть, конечно, еще не смотрел. Вы как насчет баньки? Все решается в банях да на охоте.

Она ответила надменно:

- Я предпочитаю на охоте. В банях, это, наверное, дальше на юге.

- На охоте надо зверей бить, - заметил я. - Я не то чтобы уж совсем озеленел, но лесные звери - невкусные. Может, все-таки встретимся за столом? Чтоб ужин, переходящий в завтрак?

Она смотрела исподлобья, недоверчиво. Я видел по ее простодушному средневековому лицу, что колеблется, как колеблется, какие мысли пробегают под этим чистым лобиком. Все-таки гады мы в своем веке, даже не замечаем, какие подлые и изворотливые гады. Чтобы понять, какие мы гады, достаточно посмотреть на этого ребенка, что считает себя... да и другие ее наверняка считают, исчадием подлости, хитрости, коварства.

- Я полагаю, - произнесла она осторожно, - вас бесполезно приглашать в мои... апартаменты?

Я развел руками.

- Абсолютно! Во-первых, это вам надо что-то от меня, а не мне от вас. Во-вторых, признаюсь честно, я не маг. Я не могу перемещаться в пространстве, используя всякие ваши штучки.

Она сказала осторожно:

- Это я чувствую. Но в то же время вы как-то вторглись во владения сэра Галантлара, убили, захватили...

- Я рыцарь, - объяснил как можно любезнее. - Христианский рыцарь!.. Это нескромно, но скажу сразу, я - паладин. Правда, в отличие от сэра Галахада, совсем не девственник. И, как настоящий паладин, сейчас буду заниматься этим хозяйством, что значит - жечь все колдовские штучки, что отыщу... вы понимаете?

- Понимаю, - ответила она поспешно. Бедолага едва не вскрикнула при словах, что буду жечь магические раритеты, ни фига еще не умеет притворяться, тоже мне - женщина, - тогда... если вы, самозванец и узурпатор, поклянитесь не причинять мне вреда...

- Дык это я сразу, - ответил я с готовностью, пропустив самозванца и узурпатора, ибо брань на вороту не виснет, а главное в переговорах - успех, а не прыжки в сторону и бег на квадратные метры. - Когда ждать?

Она подумала, глаза ее все еще в сомнении изуча-ди мое лицо, ответила с осторожностью:

- Я сообщу о своем решении.

- Тогда я пока не буду жечь и ломать, - пообещал я.

Моя спина все еще прижималась к спинке, так что отключиться не должно, однако ее лицо потеряло краски, диафрагма видимого сокращалась, исчезли накидка и волосы, потом лицо, в неподвижном воздухе завис ее чеширский взгляд. Когда и он исчез, я осторожно шевельнулся, ничего не случилось, стальные зажимы не ухватили за бока и руки, не заставили смотреть курс лекций о правах человека и необходимости реформ.

Пока пальцы застегивали перевязь, еще раз осмотрелся в пустом помещении. Там, позади, в коридоре еще двери, где не побывал, не говоря уже о том, что некоторые ведут неведомо куда, а это нравится не очень. Вернее, очень не нравится. Туда кто-то мог слизнуться, когда сопротивление стало безнадежным. Но кто убежал, тот может и вернуться. Если, конечно, из тех мест можно, больно места страшноватые...

Ноги мои потихоньку понесли обратно по коридору, взгляд зацепился за скобу на уровне моей головы. Под цвет темного дерева, облицовывающего все стены до потолка, выступает из стены не больше, чем на ладонь, а над ней еще одна, и еще, и еще. Наверх уходит темный колодец, малозаметный на общем фоне, а я на его дне. Скобы при всей ювелирной изящности уж очень напоминают о своем простонародном происхождении от простой пожарной лестницы. Или от тех скоб, что ведут в глубины канализационных труб.

Я подпрыгнул и ухватился повыше, скобы не дрогнули, никто их не расшатал, будто и не пользовались. Подтянулся кое-как, дальше зацепился ногами, все рассчитано, чтобы не слишком выпирало, но и легко наступать самими кончиками сапог. Все как будто выверено, отработано тысячелетиями, как дверные ручки или форма водопровода, сработанного, если верить классику, еще рабами Рима.

Скобы проходили перед моим лицом сверху вниз, я сперва поглядывал вверх, но там полная тьма, наконец просто сосредоточился на скобах, все-таки не ступеньки, если сорвется нога, то не покачусь по бархатному ковру и даже на него не шмякнусь...

Когда тело разогрелось от усталости, а руки и ноги налились горячей тяжестью, мелькнула мысль, что хорошо бы перевести дух, но его на таких ступеньках хрен переведешь, еще больше устанешь висеть, изображая муху на стене. Я заставил свое тело карабкаться выше, вскоре голова уперлась в преграду. Я ощупал, похоже на металл. Я бы вообще назвал крышкой канализационного люка, и на миг представилось, что приподнимаю, отодвигаю в сторону и вылезаю где-нибудь в районе Садового кольца.

Крышка не поддавалась, я постучал, попробовал поднять, тяжело, снова постучал, заорал, наконец решил было уже спускаться, всего лишь одной загадкой больше, как вдруг наверху послышался шум, торопливые шаркающие шаги. Звякнуло, крышка начала приподниматься, в лицо хлынул свет, а вместе с ним запахи запустения и чего-то напоминающего живой уголок.

Я не двигался, крышка исчезла, в светлом проеме появилась длинная седая борода, розовое лицо со снежно-белыми бровями. Больше я, щурясь, не разглядел, все заслоняла борода, не больно длинная, но пышная. Старческий голос проблеял:

- Кто здесь?

Я ощутил в нем глубокое потрясение, словно очень давно никто не пользовался этим лазом и вообще не нарушал уединение этого старика.

- Ричард, - ответил я. - Ричард Длинные Руки. Я могу подняться?

- Да, - донесся торопливый голос, - да, конечно... что уж теперь делать...

Я одолел еще одну ступеньку, голова поднялась над уровнем пола, и хотя я мало что увидел, сразу ощутил, куда я попал. Животными пахнет потому, что на поперечных балках висят эти спящие существа, со свернутыми крыльями похожие на пыльные тряпки. Висят, держась коготками задних лап, даже на стенах, зацепившись за все неровности, висят вниз головами, что всегда удивляет простака... Справа и слева от меня все заставлено, захламлено, я поднялся еще на ступеньку и увидел груды сундуков, а на рядах полок множество реторт, тиглей, слесарные тиски, груды непонятных приборов и инструментов.

Старик отступал по мере того, как я вылезал, наконец замер, глядя на меня снизу вверх, когда я выбрался и выпрямился во весь рост. Одна из страдающих бессонницей мышей металась по комнате, ее занесло мне навстречу, я отстранился, чтобы сдуру не плюхнулась на голову: есть мнение, что их ультразвуковые локаторы не распознают волосы как препятствие. Остальные, что на балке, еще не проснулись, но многие уже шевелятся, потягиваются, смешно топыря карликовые драконьи крылышки. На меня удивленно посматривали сонные мордочки. Одна широко и сладко зевнула, показав крохотный красный ротик. Блеснули сахарно-белые зубы.

Старик, одетый в длинную мантию с простыми и хвостатыми звездами, в теплой войлочной шляпе с широкими полями, смотрел на меня полными ужаса глазами. По-моему, на моем туповатом лице прочел свой приговор. Вернее, приговор своему делу, ибо я молод, силен, такому не нужен ни эликсир молодости, ни философский камень для превращения свинца в золото, ибо на пьянки накопленного злата хватит, а женщины с молодым и статным властелином замка и так в постель пойдут не просто охотно, а даже очень охотно...

- Ну и что? - спросил я холодно. - Своей нечестивой алхимией помогал злобному Галантлару удерживать замок в повиновении?

Я медленно подходил ближе, ноги едва находили место, куда опустить ступню. Поперечная балка проходит на ладонь над головой, можно бы не пригибаться даже с моим ростом, но на балке висит вниз головой, зацепившись задними лапами, такой толстенький шерстяной мешочек, стыдливо закрыв нежное пузико перепончатыми крылышками. Разбуженный моим нездешним голосом, приоткрыл один глаз, посмотрел на меня удивленно. Интересно, как я выгляжу в его восприятии вверх ногами. Я рассеянно, не сводя глаз с колдуна, почесал пальцем мохнатую спинку. Кожан зашипел и от удовольствия начал распускать крылья.

Глаза колдуна расширились. Он жалко пролепетал:

- Я всего лишь исследую свойства камня... Я служил Кестлеру Большому Мечу, служил Френлиру Синезубу, потом уже лорд Галантлар захватил этот замок, и я служил ему... Но я никого не убивал, не обижал, я все время сидел здесь, жил здесь...

- А кровь невинных младенцев? - спросил я строго.

Кожан балдел, глаза закатил, пасть распахнулась, зубы острые, как иголки, мышцы крыльев все расслаблялись, пока не растопырились вовсе и бессильно повисли. Я продолжал чесать ему спинку, все звери это обожают, самую злую собаку можно поймать на том, что почешешь ей спину, особенно поближе к хвосту, туда никто из них не достает зубами или лапами, страдает от бессилия и смотрит на каждого влажными от благодарности глазами, кто хотя бы разок там проведет ногтем.

Колдун проблеял жалко:

- Господин, какая кровь? Какие младенцы? Я не выхожу, у меня здесь свои исследования...

- Это что же, - спросил я подозрительно, - этих милых мышек душишь?

Он открыл и закрыл рот. Мой палец скреб кожана, тот тихонько повизгивал от счастья. Мышцы на задних лапах от балдежа все слабели, я видел, как коготки вот-вот расцепятся на балке, чуть отодвинулся. Кожан рухнул, не успел распростать крылья, как орел, позорно ударился об пол. А летучая мышь на полу вообще позорное зрелище. Рядом с нею ковыляющий, как утка, орел - воплощение грации.

Пока он барахтался, я поднял его и подбросил в воздух. Кожан растопырил крылья, сделал красивый пируэт, запоздало оправдываясь, вылетел в окно. Я проводил его взглядом, подошел к окну, выглянул. Замок внизу, как игрушечный, я свесил голову за подоконник, мороз пошел по коже уже в который раз за день. Я в башне, что расположена на длинном тонком шпиле, но что-то ни я, ни Сигизмунд, ни Зигфрид не заметили такой уж бросающейся в глаза особенности.

Голова закружилась, мне показалось, что внизу постройки дрогнули и подвинулись, поспешно отпрянул. Старик смотрел отчаянными глазами. На лице страх и безнадежность, все пропало, сейчас этот мордоворот начнет все бить и крушить. На него не подействовало защитное заклинание, нашел-таки, сволочь, тайный вход в башню, теперь все научные труды под хвост летучим мышам, а грузчиком на старости лет как-то в лом, да и коллеги засмеют...

Еще пара мышей сорвались с балки, пометались по комнате, бесшумно и ловко вылетели в окно, едва не задев мое лицо кожистыми крыльями. Колдун видел, что гнева на моем лице не отразилось, сам проводил летучих мышей ошарашенным взглядом, потом посмотрел еще более остолбенело на меня. В глазах затеплилась слабая надежда.

- Ваша милость, - проблеял он, - вы не... вы не...

- Что? - прервал я его.

- Эти... создания...

- Мыши? - переспросил я. Отмахнулся. - Мне по фигу твои хобби. Частная жизнь одно, работа - другое. Я знал одного, что вообще муравьев в квартире держал! Кто-то рыбок заводит, кто-то жаб или ящериц... А что касается летучих мышей... Не знаю, стоит ли к ним относиться хуже лишь потому, что их создал не сам творец, а один из его пророков - Христос? Наша церковь вообще называет Христа аватарой творца, если такой финт ушами можешь себе вообразить или представить. Прям индии какие-то! Так что можно считать, что и этих очаровательных зверюшек создал сам творец.

Я говорил с трудом, физически трудно обращаться к человеку намного старше себя на "ты", но я же феодал, благородная кость, а ученые в то время на уровне шутов, их за людей не считали, их кратковременный взлет начался только в восемнадцатом, продлился в девятнадцатом и закончился в двадцатом. В мое время они - снова шуты, а королями стали поп-звезды, тележурналисты и дизайнеры прокладок с крылышками.

Он сказал все еще пугливо, но уже с жадной торопливостью профессионала, что даже с петлей на шее пополняет свои знания:

- Я об этом не слыхал! Сам Христос в такой роли? Как это было? Я расскажу другим. Может, челядь не так бы шарахалась...

- Христос сорок дней, - сказал я нравоучительно, как говорил бы отец Совнарол, - и сорок ночей просидел в пещере над Иерихоном, когда продумывал в деталях концепцию нового учения. Только его пещера оказалась под обрывом, что закрывал западную часть неба, и он не знал, когда молиться на заходе солнца. А это, как догадываешься, крайне важно для ритуалов... Вот-вот, я тоже думаю, ну прям жизненно важно. Однажды поднялся на вершину горы, дождался, когда солнце скрылось за краем земли, начертил в пыли эти вот линии, довольно изящные, верно? И вдохнул жизнь, и сказал нашим крыланчикам: "Каждый вечер на закате солнца вылетайте из расщелины, где отныне будете жить, дабы знал я час молитвы..." Так что ты тоже, как Иисус Христос, среди мышей. И тоже молишься. Даже чем-то похожи оба, если вот так, в профиль. Постарше разве что лет на пятьдесят.

Он кивал, соглашался, но когда сравнил с Иисусом, смутился, посмотрел с подозрением, сильно ли издеваюсь, проговорил нерешительно:

- Вот только насчет молитв... гм...

Я отмахнулся.

- Ладно, мне как правителю другое знать надобно. Что здесь, собственно, творится? Как христианин и гуманист... местами, я не потерплю цедения крови христианских младенцев... да и не христианских тоже нельзя, запрещаю. И ряд опытов, несовместимых с моралью, запрещаю. Хотя опыты по клонированию моим указом разрешены, даже поощряются, как и эвтаназия, но только с разрешения эвтаназируемого. А если без разрешения, то с моего согласия. Я потом составлю список, что нельзя и что можно...

Глава 5

Он смотрел с испугом, красные от бессонницы и переутомления веки жалко подрагивали. Вряд ли понял хоть половину моих слов, явно считает их военным жаргоном, глаза настороженные, я обращаюсь к нему вежливо, а такое со стороны владельца замка можно счесть только изощренным издевательством перед казнью, я это понимал, но не могу, не могу строже и наглее, и так уже будто выплевываю через губу это наглое "ты"...

- Хорошо, господин, - пролепетал он. - Как скажете, господин...

- Но какие-то успехи уже есть? Что-нибудь полезное для народного хозяйства? Ну там повысить урожайность зерновых, надои крупного рогатого или яйценосность... Как насчет яйценосности?

Он виновато развел руками.

- Да я как-то больше занимался трансмутацией металлов... Это многообещающее направление, многие прилагают усилия...

- Ученье - свет, - пробормотал я, - а неученье, понятно, армия... Я вообще-то знаю один важный химический закон: если смешивать одно дерьмо с другим, то общая ценность полученного продукта не изменится. Хотя философский камень может получиться... И как делы с этой трансмутацией?

Он снова развел руками.

- Все свои достижения держат в тайне...

Я покачал головой.

- Да, не пришло еще время больших творческих коллективов, не пришло. Еще не знаете, что это значит - трудиться бок о бок, чувствовать острый локоть соседа, слышать, как за спиной говорят, что опять эта бездарь получает больше всех, а работает спустя рукава... А с трансмутацией застряли на каком уровне? Не пора ли с алхимии перейти на простую химию?

Он суетливо указал на стол, весь в коричневых пятнах, в ямках и коррозии, что могут оставлять только сильные кислоты и щелочи. Там в середке сиротливо горбились перевернутые глиняные чашки. Шесть чаш, одна одной меньше, последняя едва ли больше наперстка.