Ивана Николаевича, - он прекрасный организатор, хороший товарищ, но поймите
для меня будет ужасно, если и теперь меня обойдут.
совершенно готов, все было решено, я приехал из Полтавы в Петербург,
записался уж на прием к нему и вдруг Карпович меня опережает. Я стал
готовиться на Сипягина, на него пошел Балмашов. Я ездил в Полтаву к Гершуни,
просил, было решено: - я убью Оболенского, вдруг узнаю, что не я, а Качура,
Качура рабочий, ему предпочтение.
Покотилова от экземы выступили мелкие капли крови.
сил. Я измучен. Бомба на Плеве должна быть моей. А я вижу, Иван Николаевич
относится ко мне с недоверием.
сам?
белую руку.
знаете Ивана Николаевича? С ним неуспеха быть не может. Он расчетлив, точен,
хладнокровен и очень конспиративен, это важно. Я убежден, что убьем. Только
трудно ждать. Я храню динамит. Жить с динамитом в ожидании - невыносимо.
болезненную тему тоски ожиданий. - Может перейдем в зал? - сказал он, - а то
как бы не показалось подозрительным, сидим вдвоем? Иль может пригласим
девочек, вы как?
бессонница, поэтому я и выпил больше обычного. Раньше четырех не засыпаю.
бокал, потом закурил и позвонил.
лакей.
ярко-красном платье, отделанном золотом, смоляные волосы были заколоты
большой, светившейся шпилькой.
нему, улыбаясь. В дверь вошли два гитариста в цветистых цыганских костюмах.
Заперли дверь и в кабинете стало тихо.
женщина, обнажая в улыбке яркие зубы.
же лицо. Волосы крупные, простой прически, черно-синие, словно конские.
Глаза горячие, с чуть растянутым разрезом и в них было словно какое-то
отчаяние. Может быть женщина была нетрезва. Гитаристы стали в отдалении. Оба
черные, кудрявые.
всю в кольцах.
девушка с корзиной цветов. Савинков собрал красные розы и передал Шишкиной.
Вы нерусский?
Англичанин купит розу, купит две, а так русские покупают. Да и в кабинет к
одному англичанин не позовет. - Отхлебнув полным глотком шампанское Шишкина
сказала: - Ну, что ж, спеть штоль тебе, барину-англичанину?
вместе с огнем билось отчаяние. Шишкина пела сидя. Только отодвинулась от
стола. Гитаристы встали по обе стороны. Она в красном. Гитаристы в
разноцветном. Сначала щемительно заиграл, топая ногой, один. Другой
подхватил пронзительный мотив, но чересчур рвал гитару, было слышно, как
хватаются струны и что-то дребезжит. Шишкина вздохнула, вдруг кабинет
наполнился сильной придушенной нотой хрипловатого голоса. Но это показалось.
Шишкина пела полней. Голос гремел в зеркалах. Она пела совсем невесело:
мороз. Глаза Шишкиной полузакрыты, руки сложены. Последние слова песни
произнесла пленительно, словно вырвала их из груди и перед ним положила.
Сидела не шелохнувшись, пока гитары доигрывали аком-панимент, жалобно
переходя в минор из мажора.
знал, за окнами уж светло. Шишкина что-то сказала гитаристам по-цыгански.
Кивнули головами. И вдруг ударили с вскриками. Она, покачиваясь на стуле,
содрогаясь от выкрикиваемых, выговариваемых нот, пела старое, древнее, может
быть, индийское.
Странно было, что взрослому человеку в кабаке захотелось плакать.
голосом, смеясь глазами:
заговорила таборно, а ее узкие, горящие отчаянием глаза смеялись.
серебряных кольцах, Шишкина, шурша красным платьем, вышла из кабинета, от
дверей послав огненный взгляд и махнув рукой.
пенья. Торопливо пробегали запыхавшиеся лакеи, бегом несли вино, кушанья,
тарелки, вилки.
- подавал ему бобровую шапку и трость швейцар. У подъезда рванулись лихачи.
Один въехал оглоблей под дугу другому, оба разразились саженной руганью,
маша толстыми руками кафтанов. Савинков сел на третьего. Ладная кобыла,
захрапев, рванулась от "Яра".
ветер. Когда кобыла несла сани по Садовой-Триумфальной, невольно взглянул на
вывеску - "Номера для приезжающих. Северный полюс". Там жил Каляев. "Спит,
наверное, счастливый ребенок, и видит во сне смерть министра". Под ветром
Савинков слабо улыбнулся. Кобыла быстрым ходом несла его к "Люксу".
партия. Требовали слухи о провокации. Надо было рассеять. Но, после
убийства, страх перед департаментом: - провал, предание в руки
революционерам? При этой мысли, Азеф жмурился и бледнел. Он боялся этих
молодых, готовых на все людей. Чтоб обстановка стала яснее, он выехал в
Варшаву.
Рачковский был странный человек. Темноватый шатен был высок, сутул, с острым
носом, реденькой бородкой, росшей только на подбородке. Говорил мягким
тенором, при разговоре слегка шепелявил, любил белые жилеты, отложные
воротнички. Глаза Рачковского никогда не останавливались, бегали. Он был
похож на бритву сжатую в темные ножны.
комбинировал игру провокаторов, нанося удары революционерам, разбивая смелые
планы, совершая налеты, аресты. Но старика, похожего на бритву, как пса,
вышвырнул Плеве. В бедноватых комнатах на Бу-раковской живет тот, кому
французами поручалась охрана президента Лубэ, кто имел руку в Ватикане,
дружа с епископом Шарментэном, был близок с Дэлькассэ, оказывая влияние на
франко-русский союз.
лично представил провокатора министру, сказав: "Вот Рачковский, которого я
особенно люблю". - И министр крепко пожал Рачковскому руку.
меры к прекращению деятельности Рачковского раз и навсегда". Через личных
сыщиков Плеве поймал Рачковского и скомпрометировал. В докладе вменялись:
пособничество анархическому взрыву собора в Льеже, участие агента
Рачковского в убийстве генерала Селиверстова, кража у Циона нужных Витте
документов, дела с иностранными фирмами по предоставлению концессий в
России.
Афанасьев Роман
Василенко Иван
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Контровский Владимир
Березин Федор