Чтение 13–й страницы книги ~В связи с Белларозой~

захотел играть роль в вашей постановке: да потому что он продюсер,
продюсеры же руководят постановками, а не исполняют роли.

Но Сореллу мои соображения не впечатлили, и я поднатужился.

- Не исключено, что Билли прежде всего интересен своим упорным
нежеланием встретиться с Гарри, - сказал я. - Билли понимал, что никак не
соответствует Гарри. Ему до Гарри далеко.

Сорелла сказала:

- Вот это уже ближе к делу. Но если хотите знать, как я вообще смотрю
на это, вот вам мои соображения: чего только не обрушила на евреев Европа,
но они выжили. Я говорю о тех немногих, кому посчастливилось уцелеть.

Но теперь им предстоит новое испытание - Америкой. Удастся ли им
выстоять, или США их подомнут?

Это была наша последняя встреча. Больше я никогда не видел Гарри и
Сореллу. Как-то в шестидесятых Гарри позвонил мне - обсудить
Калифорнийский политех [Калифорнийский государственный политехнический
колледж, основан в 1901 г.]. Сорелла не хочет, чтобы Гилберт учился так
далеко от дома. Единственный ребенок и всякая такая штука. Гарри был горд
донельзя - у мальчика блестящие результаты тестов. Мое сердце родители
вундеркиндов не трогают. Я им не сочувствую. Они роют себе яму, кичась
успехами детей. Вот почему я сухо обошелся с Фонштейном. В ту пору время
было мне невероятно дорого. До ужаса дорого, как я теперь вижу. Не самый
привлекательный этап на пути вынашивания (вызревания) успеха.

Не скажу, что мои отношения с Фонштейнами прекратились. Если не считать
Иерусалима, мы и вообще-то не поддерживали отношений. Я тридцать лет кряду
лелеял надежду, что мы снова будем видеться. Они были просто
замечательные. Я восхищался Гарри. Положительнейший человек и какой
мужественный! Сорелла же обладала на редкость мощным умом, а в наше
демократическое время, отдаете вы себе в этом отчет или нет, вас вечно
тянет к людям классом выше. Но зачем я вам буду объяснять, что и как. Всем
известно, что такое стандартные изделия и взаимозаменяемые детали, все
понимают, как воздействуют ледники на общественный ландшафт, как
сравнивают с землей возвышенности, сносят неровности. Не буду впадать в
занудство. Сорелла была женщиной редкой, из ряда вон (или, как говорит
один из моих внуков, "вон из ряда"). Поэтому я, конечно же, намеревался
почаще встречаться с ней. Но не встречался вовсе. Да, благими
намерениями... Я думал как-нибудь выбрать время для Фонштейнов, написать,
пригласить на День благодарения, на Рождество. А может, и на еврейскую
пасху - праздник Исхода. Но насчет этого праздника тут дело такое - его на
нашей улице не будет.

Наверное, во всем виновата моя редкостная память. Раз я их так хорошо
помнил, зачем мне было с ними встречаться? Я держал их в уме в подвешенном
состоянии - разве этого недостаточно? Они неизменно присутствовали в
списке действующих лиц, неизменно in absentia [в отсутствии (лат.)]. У
меня для них как-то ничего не подыскивалось.

Следующее событие из этой серии случилось в прошлом марте, когда зима,
хоть и не без воркотни, выпустила Филадельфию из своих тисков и начала
отступать, истекая ручьями слякоти. И тогда на городской грязи расцвела
весна - пришла ее пора. Во всяком случае, в моем огороженном миллионерском
садочке эта пора породила на свет крокусы, подснежники и новые почки. Я
потаскал туда-сюда лестницу по библиотеке, снял с полки томик стихов
Джорджа Герберта, отыскал те, где говорится "Столь чист и свеж. Господь,
восстань" [строка из стихотворения "Цветок" Джорджа Герберта (1593-1633),
английского поэта-метафизика, последователя Джона Донна, автора
религиозных стихотворений (пер. А.Величанского)] или что-то в этом роде;
пока я опускался вниз, на моем столе, за которым не постыдился бы сидеть и
высокородный англосакс нешуточного достатка, зазвонил телефон. И затеялся
типично еврейский разговор:

- С вами говорит раввин Икс (или Игрек). Мой приход... - ну и ну,
словечко из лексикона протестантов: не иначе как реформист, а в лучшем
случае консерватор; ни один ортодоксальный раввин не сказал бы "приход", -
в Иерусалиме. Ко мне обратился некто по фамилии Фонштейн.

- Не Гарри? - спросил я.

- Нет. Я для того и звоню вам, чтобы попросить найти Гарри.
Иерусалимский Фонштейн говорит, что Гарри доводится ему племянником. Он
родом из Польши, сейчас находится в психиатрической больнице. Он с
большими отклонениями, живет в мире фантазии. У него частые галлюцинации.
Ужасно неряшливый, вернее, даже грязный. У него нет никаких средств к
существованию, он известный побирушка, городской сумасшедший,
пророчествует на улицах.

- Картина ясна. У нас тоже есть такие бродяги, - сказал я.

- Совершенно верно, - сказал раввин Икс или Игрек тем человеколюбивым
тоном, который так трудно переносить.

- Может быть, перейдем к делу? - спросил я.

- Наш иерусалимский Фонштейн утверждает, что приходится Гарри
родственником, а Гарри очень богат...

- Мне не привелось видеть его финансовую декларацию.

- Но помочь он может...

Я продолжал:

- Ваше соображение ни на чем не основано. Говоря предположительно...

Впадаешь в напыщенность. Холостяк, живешь в особняке, пыжишься, чтобы
соответствовать обстановке. Я переменил пластинку, отбросил
"предположительно" и сказал:

- Мы с Гарри давно потеряли друг друга из виду. Вы не можете его найти?

- Я уже пытался. Я пробуду здесь всего две недели. В данный момент я в
Нью-Йорке, но цель моей поездки Лос-Анджелес. Адресовать на... - (он
произнес какой-то незнакомый мне набор букв). Дальше он сказал, что
иерусалимский Фонштейн нуждается в помощи, бедняга с большим приветом, но
при том, что он совершенно подорван как в смысле физическом, так и в
умственном (я передаю его текст своими словами), он весьма достойный
человек. Лишившись рассудка вследствие гонений, утрат, смертей и ужасов
истории, он в умоисступлении обращается за помощью к людям, к Богу - пусть
помогут, а кто сколько - не важно. Может быть, в раввине и чувствовалась
фальшивинка, но я поверил ему - с такими случаями и с такими людьми я
сталкивался.

- Ведь вам он тоже родственник? - спросил раввин.

- Скорее свойственник. Вторая жена моего отца приходилась Гарри теткой.

Я так и не сумел полюбить тетю Милдред, уважать и то не уважал. Но,
видите ли, она занимала свое место в моей памяти, и, наверное, не без
причин.

- Могу ли я просить вас разыскать Гарри Фонштейна и дать ему номер
моего телефона в Лос-Анджелесе? У меня с собой список фамилий его
родственников, и по нему Гарри Фонштейн мог бы признать, определить
иерусалимского Фонштейна. Или не признать, если этот человек ему не дядя.
Вы сделаете mitzvah [доброе дело (идиш)].

Избави меня Господь от этих добрых дел.

Я сказал:

- Хорошо, рабби. Я отыщу Гарри ради этого злосчастного безумца.

Иерусалимский Фонштейн дал мне повод связаться с Фонштейнами. (Или по
крайней мере стимул.) Я записал телефон раввина в книжку, под последним из
значащихся там адресов Фонштейна. В ту пору на меня навалилось множество
других неотложных дел и обязательств, кроме того, я был не готов к
разговору с Сореллой и Гарри. Сперва мне надо было провести кое-какую
работу над собой. Едва моя шариковая ручка вывела эти слова, как мне
вспомнился заголовок знаменитой книги Станиславского "Работа актера над
собой", - опять-таки конкретный факт возвратил меня к памяти - моему
занятию, призванию - ее развитию я отдал жизнь, но до чего же она
отягощает меня на старости лет.

Потому что именно тогда (то есть теперь: "Теперь, теперь, когда как не
теперь") у меня имелись и имеются трудности с ней. Минувшим утром у меня
произошел провал в памяти, и я едва не спятил (не считаю возможным утаить
такой существенный случай). Я ехал к зубному врачу в центр. Вел машину сам
- я опаздывал, а на такси по вызову не полагался. Я поставил машину на
стоянке за несколько кварталов, в суматошное будничное утро ничего другого
мне не оставалось: все ближние стоянки были забиты. Выйдя от зубного
врача, я заметил, что в голове у меня (в такт шагов, очевидно) вертится
мелодия. Ее слова всплыли в моей памяти:

На берегу...

...на берегу... реки

Но как же название реки! Песню эту я пою с детства, лет семьдесят с
гаком, она вошла в мое сознание. Классическая песня, ее знают все
американцы. Моего поколения, во всяком случае.

Я остановился у витрины спортивного магазина, торгующего, как
оказалось, сапогами для верховой езды, лоснящимися сапогами, мужскими и
женскими равно, клетчатыми попонами, красными фраками и всевозможными
причиндалами для охоты на лис, вплоть до медных рожков. Все выставленные
на обозрение предметы настырно лезли в глаза. Клетки на попонах, наособицу
яркие, чередовались четко, с четкостью, завидной для человека, в чьем уме
воцарился хаос.

Как же название этой реки?

Остальные слова вспомнились сами собой:

Сердце мое томится,

Там живут мои старики.

Мир стал печальным и тусклым,

И всюду мне не житье.