Чтение 13–й страницы книги ~Капитан и Враг~

имеет в виду Сатану.

- А где твоя мать?

- Вышла купить хлеба.

- Тогда я, наверное, подожду, пока она вернется.

Он уселся в единственное наше кресло и стал еще больше похож на
пришедшего в гости родственника.

- Ты всегда говоришь правду? - спросил он.

Я счел за лучшее быть точным, разговаривая с человеком из полиции.

- Иногда, - сказал я.

- Где живет твой отец, когда его здесь нет?

- А он и никогда здесь не живет, - сказал я.

- Никогда?

- Так ведь он же был здесь только раз или два.

- Раз или два? Когда же это?

- В последний раз года два назад.

- Ничего себе отец!

- Мы с Лайзой не любим, когда он тут появляется.

- Лайза - это кто?

- Моя мама. - Тут я снова вспомнил, что должен говорить правду. - Ну, в
общем, вроде мамы, - добавил я.

- Что значит - вроде?

- Моя мама умерла.

Он вздохнул.

- Ты хочешь сказать, что Лайза умерла?

- Нет, не она, конечно. Я же говорю вам. Она пошла к булочнику.

- Ей-богу, нелегко тебя понять. Хорошо бы твоей "вроде маме" вернуться.
Я хочу задать ей несколько вопросов. Если твой отец не живет здесь, так
где же он живет?

- По-моему, тетка говорила мне как-то, что он живет в таком месте под
названием Ньюкасл, а сама моя тетка живет в Ричмонде. - И, разговорившись,
желая показать свою готовность быть искренним, я принялся выкладывать ему
всю информацию, какой располагал: - Но они не так уж хорошо ладят. Она
зовет его Сатаной.

- Вот тут, - сказал он, - судя по тому, что ты говоришь, она, пожалуй,
не так уж и не права.

В эту минуту дверь наверху отворилась, и я услышал на лестнице шаги
Лайзы.

Что-то побудило меня крикнуть ей:

- Лайза, у нас тут полисмен.

- Я сам мог бы ей это сообщить, - сказал он.

Лайза вошла в комнату с воинственным видом, держа буханку хлеба, точно
кирпич, который она приготовилась швырнуть.

- Полисмен?

Он попытался успокоить ее.

- Я только хочу задать вам несколько вопросов, мэм. Это не займет и
минуты. Думаю, вы сможете немного помочь нам.

- Я не стану помогать полисмену, и точка.

- Мы пытаемся разыскать джентльмена, выступающего под именем "полковник
Кларидж".

- Я не знаю никакого полковника Клариджа. Я не общаюсь с полковниками.
Никогда в жизни ни одного полковника не знала. Можете вы представить себе
полковника в этой кухне? Вы только посмотрите на плиту. Да полковник в
жизни не захочет сесть рядом с такой плитой.

- Иногда, мэм, он выступает под другими именами. Например, Виктор.

- Говорю вам, я не знаю никаких полковников и никаких Викторов.
Разговор со мной вам ничего не даст.

Я потом частенько размышлял, что вызвало этот визит и что произошло
потом. Пройдет не один год, прежде чем я снова увижу Капитана. Да и тогда
посещения его были кратки, и я не всегда бывал при этом дома. Случалось
иной раз, вернувшись из школы, я замечал на столе недопитую чашку чаю.

Скучал ли я по нему? Что-то не помню, чтобы я испытывал какие-либо
чувства, разве что время от времени дикое желание пережить что-то
интересное. Полюбил ли я Капитана, этого псевдоотца, ставшего мне столь же
далеким, как и мой настоящий отец? Любил ли я Лайзу, которая ухаживала за
мной, кормила меня как надо, отправляла в положенное время в школу и
встречала по возвращении поцелуем, в котором чувствовалось нетерпеливое
ожидание? Любил ли я вообще кого-нибудь? Знал ли я, что такое любовь? Знаю
ли я это сейчас, много лет спустя, или я только читал о любви в книжках?
Капитан, конечно, вернулся - он всегда со временем возвращался.

Теперь, когда я расстался с Лайзой и покинул то, что привык называть
"домом", я узнаю об его отъездах, лишь когда навещаю Лайзу. Иногда он
отсутствует целый год, иногда - два. Но я никогда не слышал, чтобы Лайза
жаловалась. В дверь я всегда звоню условным кодом, так как уверен, что
иначе она меня не впустит. Она, наверно, всякий раз надеется, что это он,
а не я. Только трижды мои посещения совпали с его наездами, и я
почувствовал, что он считает, будто я там по-прежнему живу.

- Ходил за покупками? - спросил он меня однажды дружески и без всякого
интереса, а в другой раз мимоходом спросил, как мне работается
журналистом. - Ты не задерживаешься слишком поздно? - спросил он. - Ты
ведь знаешь, Лайза не терпит темноты.

В тот раз он ушел первым, и Лайза взмолилась:

- Никогда не говори ему, что ты тут больше не живешь. Я не хочу, чтобы
он волновался из-за меня. Хватает у него и своих волнений.

Почему я съехал, бросив ее? Пожалуй, мне надоела комедия, которую все
чаще и чаще разыгрывала Лайза, когда Капитан особенно долго отсутствовал.
Я чувствовал, что Лайза ее разыгрывает, чтобы защитить его от упреков, и я
мирился с этим, пока считал, что рано или поздно он вернется и поселится с
нами. Не привык я быть под материнским крылом. До сих пор я знал лишь
опеку тетки, которую ненавидел, и, пожалуй, начал смотреть на Лайзу как на
псевдотетку, а не псевдомать. В присутствии Капитана я еще мог ее
выносить. Капитан ведь никогда не пытался строить из себя отца. Он был
искателем приключений, принадлежавшим к миру Вальпараисо, о котором я
грезил ребенком, и меня, как многих мальчишек, наверное, влекла тайна,
неопределенность, отсутствие однообразия - этой наихудшей черты семейной
жизни.

Я не чувствую себя виноватым в том, что оставил Лайзу. Я уверен, что
Капитан посылает ей деньги из того далека, где находится, и почему-то мне
кажется, что там, без меня, они стареют вместе, хоть он и редко бывает
теперь с нею. Я всегда недоумевал...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7

"Я всегда недоумевал". По поводу чего "недоумевал" - спрашиваю я себя,
перечитывая эту повесть нашей жизни, - повесть, которую я начал писать
много лет тому назад, а потом, уехав из дома, забросил. Ответа на свой
вопрос я не нашел.

Из полиции мне сообщили, что Лайза находится в больнице, в тяжелом
состоянии, и я поехал в тот дом, который по-прежнему нехотя называл "своим
домом", чтобы проделать все нудные процедуры, какие требуются, в
преддверии кончины близкого человека. Родственников, которым можно было бы
перепоручить эту малоприятную обязанность, у Лайзы не было. А она чуть не
погибла в нелепой дорожной катастрофе, когда переходила улицу, возвращаясь
от булочника, куда раньше за хлебом ходил обычно я. Полиция нашла у нее в
кармане письмо ко мне - письмо, в котором с типичной для нее заботливостью
она напоминала, что надо сделать прививку от гриппа; и весть, что Лайза
при смерти, на какое-то время преисполнила меня чувства вины: ведь если б
я не бросил ее, за хлебом пошел бы я и ничего бы не случилось.

В больнице она велела мне, с трудом ворочая языком, уничтожить кучу
писем, так как не хотела, чтобы чужие глаза читали их.

- Почему я их хранила - сама не знаю, - сказала она. - Он ведь пишет
всегда уйму глупостей. - И добавила: - Только не сообщай Капитану, что я
тут.

- Но если он вдруг объявится...

- Не объявится. В последнем письме он говорил, что придет, может, в
будущем году, а может, и через год... - И добавила: - Будь к нему добрым.
Он всегда был добрым к нам.

- А он тебя любит? - вырвалось у меня запретное слово.

- Что значит - любит. Говорят, что Бог нас любит. Если это любовь, по
мне, уж лучше доброта.

Я приготовился обнаружить в доме письма Капитана, и, к своему
удивлению, нашел эту неоконченную повесть - вымысел, автобиографию? -
которую я тут и воспроизвел. Рукопись лежала, тщательно перетянутая
резинками, под несколькими кипами писем, которые хранила Лайза в ящике на
кухне, вообще-то предназначенном для салфеток и разных бесполезных
предметов, вроде вышитых кружочков, употреблявшихся вместо подставок в те
далекие дни.

Поначалу я даже не узнал собственного почерка - таким он был тогда
четким. Теперь же, по прошествии стольких лет, после всей этой спешной
работы, какую приходится выполнять низкооплачиваемому журналисту, всех
этих мелких сообщений для газеты, которые я презираю в душе, мой почерк
стал крайне неразборчивым.

В юности я одно время питал тщеславную надежду стать "настоящим
писателем", как я себе это представлял; тогда-то я, очевидно, и написал
этот фрагмент. Вполне возможно, я избрал такую форму потому, что мало знал