заметила.
темноте на край. Я боялся, что Смиты спустятся вниз и затеют со мной
беседу, но не прошло и нескольких минут, как свет в "Джоне Барриморе"
погас. Они, должно быть, поужинали истролом и бармином и теперь улеглись
спать сном праведников. Вчера из-за прощального вечера они засиделись
допоздна, а день сегодня был утомительный. Интересно, куда девался Джонс?
Ведь он выразил желание поселиться в "Трианоне". Вспомнил я и о мистере
Фернандесе и о его необъяснимых слезах. Словом, я предпочитал думать о чем
угодно, только не о министре социального благоденствия, свернувшемся
калачиком у меня под трамплином.
(фр.)] колдуна. Теперь, в правление Папы-Дока, редко слышался бой
барабана. Кто-то мягко прошмыгнул в темноте; посветив фонариком, я увидел
у трамплина худую, заморенную собаку. Она глядела на меня слезящимися
глазами и отчаянно махала хвостом, прося разрешения прыгнуть вниз и
полизать кровь. Я ее шуганул. Несколько лет назад я держал трех
садовников, двух поваров, Жозефа, второго бармена, четырех лакеев, двух
горничных, шофера, а в сезон - в это время сезон только подходил к концу -
мне приходилось нанимать еще нескольких слуг. Сегодня возле бассейна
выступали бы певцы и танцоры, а в перерывах между музыкой издали доносился
бы неумолчный гул города, гудевшего, как улей. А теперь, хотя
комендантский час и отменили, не слышно ни звука, а в эту безлунную ночь
не лают даже собаки. Казалось, что вот так же заглохло и все, чего я
достиг. Мне недолго везло, но имею ли я право жаловаться? В гостинице
"Трианон" двое постояльцев, я снова обрел свою любовницу - и в отличие от
господина министра - я еще жив. Поэтому я уселся поудобнее на край
бассейна и принялся терпеливо ждать доктора Мажио.
3
[жизнеописание (лат.)]. Обычно оно начиналось так: родился в 1906 году в
Монте-Карло. Родители - англичане. Воспитывался в иезуитском колледже
Пришествия святой девы Марии. Неоднократно получал премии за латинские
стихи и сочинения. Рано занялся коммерцией... Подробности, конечно,
варьировались в зависимости от того, кому предназначалась эта
автобиография.
начальных сведениях! Мать моя, безусловно, не была англичанкой, и я по сей
день не знал, была ли она француженкой; а может быть, она и принадлежала к
редкой породе уроженцев Монако. Человек, которого она выбрала мне в отцы,
покинул Монте-Карло до моего рождения. Возможно, его и звали Брауном. В
этой фамилии есть что-то достоверное - обычно псевдонимы моей матери не
были такими скромными. В последний раз, когда я ее видел, на смертном одре
в Порт-о-Пренсе, она звалась графиней де Ласко-Вилье. Она второпях
покинула Монте-Карло (а попутно и своего сына) вскоре после перемирия 1918
года, не заплатив за меня святым отцам. Но Орден Иисуса привык к
неоплаченным счетам; он упорно держится за обломки аристократии, где не
оплаченные банком чеки - такое же обычное явление, как адюльтеры, и
поэтому меня не выгнали. Я получал награды за учение и подавал надежды,
что со временем у меня появится призвание к духовной профессии. Я даже сам
в это верил; мысли о служении господу мучили меня, как болезнь с
температурой ниже нормальной в трезвые утренние часы и лихорадочным жаром
ночью, и из-за них существование мое становилось нереальным. В то время
как другие мальчишки боролись с демонической тягой к онанизму, я боролся с
верой в бога. Мне странно теперь вспоминать мои латинские стихи и
сочинения в прозе - все мои познания исчезли так же бесследно, как мой
отец. Только одна строчка упорно засела в голове; отзвук былых мечтаний и
надежд: "Exegi monumentum aere perennius..." Я произнес про себя эту фразу
почти сорок лет спустя, когда стоял в день смерти матери у бассейна
гостиницы "Трианон" в Петионвиле и любовался причудливой деревянной
резьбой на фоне пальм и черных, грозовых туч над Кенскоффом. Все это
больше чем наполовину принадлежало мне, и я знал, что скоро будет
принадлежать мне совсем. У меня появилась недвижимость, я стал человеком
состоятельным. Помню, я тогда подумал: "Я сделаю "Трианон" самой
популярной гостиницей на Карибском побережье", - и, может, мне это и
удалось бы, если бы к власти не пришел сумасшедший доктор и по ночам
вместо джаза не раздавались бы душераздирающие крики его жертв.
hotelier. Но их планы разрушила школьная постановка "Ромео и Джульетты" в
чопорном французском переводе. Мне дали роль престарелого брата Лоренцо, и
выученные тогда строки - сам не знаю почему - запомнились мне на всю
жизнь. В них не было особой поэзии: "Accorde moi de discuter sur ton etat"
["Обсудим-ка с тобой твои дела..."], - у брата Лоренцо был талант лишать
поэтичности даже трагедию обойденных судьбою сердец. "J'apprends que tu
dois, et rien ne peut le reculer, etre mariee a ce comte jeudi prochain"
["Я слышал, ты в четверг должна венчаться: Ничем нельзя отсрочить этот
брак..." (пер. - Д.Михаловский)].
возбуждающей, - но, видно, борьба с моим предназначением была мною почти
выиграна, болезнь прошла, и нескончаемые репетиции, постоянное общение с
влюбленными, чувственность их страсти, как ее ни приглушал французский
переводчик, толкнули меня на побег из тюрьмы. Я выглядел много старше
своих лет, и постановщик спектакля, хоть и не смог сделать меня артистом,
неплохо обучил меня тайнам грима. Я "позаимствовал у молодого
преподавателя английской литературы из мирян его паспорт и обманом
пробрался после обеда в казино. И там на удивление быстро, меньше чем за
час, благодаря небывалому совпадению цифр ноль и девятнадцать выиграл
триста фунтов стерлингов и еще час спустя неожиданно и неумело потерял
свою девственность в номере "Отель де Пари".
моей она осталась такой же, как была, постарел только я. Мы познакомились
в казино, где, заметив, что мне везет - а я делал ставки через ее плечо, -
она стала ставить на те же номера. Если я в тот день выиграл около трехсот
фунтов, она, видимо, выиграла около ста и посоветовала мне благоразумия
ради прекратить игру. Я убежден, что у нее и в мыслях не было меня
соблазнять. Правда, она пригласила меня к себе выпить чаю, но она-то
оказалась проницательнее служащих казино и еще на лестнице шепнула с видом
заговорщика:
забавлял.
стереть грим, который в зимние сумерки при электрическом свете успешно
имитировал морщины. Я видел, как в зеркале над полочкой, где стояли ее
лосьоны, баночки с кремами и тушью для ресниц, постепенно, морщинка за
морщинкой исчезает брат Лоренцо. Мы с ней были как два актера в общей
уборной.
большому чайнику. К длинным baguettes [батонам (фр.)] хлеба, по три на
каждый стол, полагались скудные порции масла и джема; фарфор был грубый,
чтобы он мог выдержать грубые лапы учеников, а чай - крепкий. В "Отель де
Пари" меня поразила хрупкость чашек, серебряный чайник, треугольные,
вкуснейшие сандвичи, эклеры с кремом. Я забыл свою робость и рассказывал о
матери, о латинских сочинениях, о "Ромео и Джульетте". Я без всяких задних
мыслей цитировал Катулла, лишь бы блеснуть образованностью.
первому долгому, взрослому поцелую на кушетке. Я помню только, что, по ее
словам, она была замужем за директором Индокитайского банка, и я
представил себе человека, ссыпающего в ящик стола монеты медной
лопаточкой. В то время он был в отъезде, в Сайгоне, где, как она
подозревала, содержал любовницу-вьетнамку. Разговор длился недолго; вскоре
я вернулся назад в приготовительный класс, получив первый урок любви в
маленькой белой комнате на большой белой кровати с резными шишками. Как
подробно я все это помню, несмотря на то, что прошло больше сорока лет! О
писателях говорят, будто жизненный опыт они получают в первые двадцать лет
своей жизни - остальные годы только умножают наблюдения. Но я думаю, что
это верно и для нас, простых смертных.
неподатлив. Ее прикосновения так и не смогли меня расшевелить. И вдруг из
порта у подножия холма в комнату влетела чайка. На мгновение мне
почудилось, будто через комнату перекинули мост из белых крыльев. Женщина
вскрикнула от страха и отпрянула - теперь испугалась она. Я обнял ее,
чтобы успокоить. Птица уселась на комод под зеркалом в позолоченной раме
и, стоя на длинных, как ходули, ногах, поглядывала на нас. Она чувствовала
себя как дома, словно она была кошка, а не птица, и казалось, вот-вот
примется чистить перышки. Моя новая приятельница вздрагивала от страха, и
я вдруг почувствовал в себе решимость и овладел ею так легко и уверенно,
словно мы давно были близки. Ни она, ни я и не заметили, как улетела
чайка, хотя мне показалось, что я почувствовал спиной ветерок от крыльев,
когда птица уносилась в порт, к заливу.
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Майер Стефани