черный ангел на облаке, проплывала вокруг алтаря в луже поменьше, совсем
белой от мыльной пены. Еще она убирала церковь в парке и монастырскую
часовню, куда часто ходил и дядя Альберт: темная часовенка, справа за
скамьей причастия большая решетка, покрытая черным лаком, за нею синий
занавес, отделяющий часовню от церкви, и за этой мрачной двойной оградой
всегда-всегда поют монахини, только голоса у них поприятней, те же самые
хоралы, что, как представлялось Больде, недурно поет и она сама. Четыре
дня в неделю Больда убирает церкви, и четыре дня парит она - тощий черный
ангел с белоснежным сморщенным лицом - в покрытых пеной, спустившихся на
пол церкви облаках. Когда Мартин иногда заходил к ней, ему чудилось, что
ее швабра - это весло, а синяя юбка - парус, с их помощью она хочет
закинуть обратно в небеса упавшее на землю облако, но облако прилепилось к
полу и ползет от входа до скамьи причастия и потом, еще сильней побелев от
покрывающей его пены, с благоговейной медлительностью проползает вокруг
алтаря.
разваренной репой и пошлым бульоном. А от ее кушетки, как говорила мать,
несет монастырской ожидальней; в этих словах заключался очень понятный ему
намек, намек на прошлое Больды, когда она была монашкой. Ее кровать - это
тоже слова матери - напоминает ложе Тарзана в джунглях. Но сейчас свет
газовых фонарей проникал с улицы в комнату Больды, окрашивал все в
зеленовато-желтый цвет, и когда он съел бульон и два хлебца, она выдвинула
какой-то ящик и достала неизменное угощение, которое он с улыбкой принимал
только ради нее, - слипшиеся в ком солодовые леденцы.
и стал смотреть на зеленовато-желтый свет от уличного фонаря. Больда не
зажигала света, когда он приходил к ней. Она сидела у окна возле крохотной
книжной полки, на которой было два вида литературы: молитвенники и
кинопрограммы. Всякий раз, когда Больда ходила в кино, она непременно
покупала программу, приносила ее домой, рассматривала картинки и
рассказывала Мартину содержание, точно вспоминая все подробности. Чтобы
лучше собраться с мыслями, она закрывала глаза и открывала их лишь тогда,
когда хотела поглядеть на картинки и освежить в памяти какой-нибудь
эпизод; она рассказывала ему целые фильмы, сцену за сценой, слегка
переделывая их по своему вкусу. Когда по ходу действия Больда касалась
главных действующих лиц, она тыкала в них пальцем, и все у нее получалось
темным, резким, страшным, как в кровавой балладе - подлость, безбожие,
распутство; но наряду с этим в ее рассказах фигурировали благородство и
невинность: ослепительной красоты мужчины, которых обманывали
ослепительной красоты женщины; ослепительной красоты женщины, которых
обманывали ослепительной красоты мужчины; и тут же святой Павел, которого
на пути в Дамаск поразила молния господня. Да, вот он сам, святой Павел,
бородатый, объятый пламенем, на странице программки. И святая Мария
Горетти, подло убитая похотливой свиньей - интересно, что такое
"похотливая свинья"? Она, наверное, имеет какое-то отношение к
_безнравственному и бесстыдному_. Но чаще всего речь шла о фильмах с
удивительно красивыми женщинами, которые становились монахинями, таких
монашеских фильмов было очень много, и ни одного из них он не видел,
потому что на афиши с изображением монахинь никогда не наклеивали белую
полоску: "Детям вход разрешен".
рассказывать об очередном фильме. В зеленовато-желтом свете фонаря она
присела на окно и рылась в стопке молитвенников, пока не отыскала нужный
ей. К счастью, он был без нот, будь он с нотами, Больда целый час
распевала бы; а когда она не поет - слушать, как она спокойно бормочет
слова молитвы, приятно; худая, черноволосая, она со спины очень напоминала
мать Брилаха.
Больдиной комнате засверкали, как панцири ползущих жуков, и вдруг -
гораздо раньше, чем можно было ожидать, - он услышал внизу голос матери,
услышал, как подъезжают к дому автомобили, услышал смех матери и чей-то
чужой смех, и ненависть к этим хохочущим чужакам охватила его, прежде чем
он увидел их; он заранее ненавидел шоколад, который они принесут, свертки
с подарками, которые они начнут разворачивать, слова, которые они скажут,
вопросы, которые они начнут ему задавать. И он шепнул Больде:
немедленно начнется представление - "кровь в моче". Но он ненавидел людей,
которые приходили к матери, особенно того толстого, который всегда говорил
об отце. Мягкие руки и "превосходные лакомства". Еще гуще стал зеленый
свет, сама Больда - чернее, а ее волосы - черней, чем она сама, - густая,
чернильная тьма волос, и на них один лишь блик - слабый отблеск зеленого
света; жесткие, длинные, совершенно гладкие волосы, и бормотание Больды,
и, как всегда, в темноте всплывают слова - _Гезелер_, и _безнравственно_,
и _бесстыдно_, и то слово, что мать Брилаха сказала кондитеру, и члены
катехизиса, они тоже выскакивают из темноты: "_Зачем пришли мы в мир
сей?_"
Брилаха нет денег, и он целыми часами высчитывает, на чем бы сэкономить.
наполнена игрой зеленовато-желтого света; будильник на полочке над
кроватью Больды; тихо, медленно тикает будильник, а внизу все усиливается
шум, неумолимый, опустошающий шум; хихиканье женщин, смех мужчин, шаги
матери, скрипит плохо смазанная кофейная мельница - "Может, вы
предпочитаете чай?" - и вдруг сверху доносится дикий вопль: "У меня кровь
в моче! Кровь!"
вторжением. Больда захлопнула молитвенник, повернулась к нему, пожала
плечами, от всей души рассмеялась и шепнула:
она дурна. _Кровь в моче!_
мгновение заставила их оцепенеть, потом внизу снова начался приглушенный
говор. Он услышал голос матери в комнате Альберта, - она звонила врачу, и
бабушка молчала: теперь, когда вызвали врача, она твердо знала, что
получит желаемое - _шприц_. Странный таинственный прибор из никеля и
стекла, маленький и чистый, слишком даже чистый зверек с клювом колибри -
прозрачного колибри, который насосется до отказа из стеклянной трубочки и
потом вопьется в бабушкину руку. Голос бабушки, низкий и звучный, как
орган, раздавался уже в комнате матери. Бабушка беседовала с гостями.
очарование, унеслось счастье, и нельзя больше лежать на Больдиной кушетке,
пахнущей монастырской ожидальней, и слушать бормотанье Больды.
постель, да ты не бойся, тебе, конечно, позволят спать у дяди Альберта.
Альберта.
спустился вниз по лестнице. Словно тень огромного, диковинного зверя,
стояла бабушка в дверях маминой комнаты, он услышал, как она нежно говорит
своим низким, звучным, как орган, голосом:
себе в комнату, как драгоценную добычу, вынесла оттуда бутылку с мочой, и,
так как он стоял на третьей ступеньке, бутылка оказалась перед самым его
носом.
неторопливо отвела от его носа склянку и сказала то, что привыкла говорить
в такие мгновенья:
расцеловала его, и по ее глазам он увидел, что она еще не раз поплачет в
этот вечер. Он любил мать, она нравилась ему, волосы у нее так хорошо
пахли, но иногда мать становилась такой же глупой, как люди, которых она
приводила с собой в дом.
что ел Больдину стряпню. Другая женщина, такая же белокурая, как и мать,
повязавшись грязным передником Больды, кружками нарезала крутые яйца на
кухонном столе; эта чужая женщина слегка улыбнулась ему, и мать сказала
то, что всегда говорила в таких случаях, то, из-за чего он просто
ненавидел ее:
комнаты.
Сертаков Виталий
Аникина Наталья
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Никитин Юрий
Сертаков Виталий