ные Эдуардом Амзелем".
Пасху, потому что ничего нельзя забывать. Криве намедни сказал".
изводить в данной рукописи своеобычно-терпкую манеру письма восьмилетне-
го школьника Эдуарда Амзеля; с другой стороны, очарование этого языка,
который вскоре, вместе с землячествами беженцев, отомрет и уже как мерт-
вый язык, вроде латыни, будет представлять интерес лишь для науки, впол-
не допустимо передать в ходе работы над текстом формами прямой речи. Так
что лишь когда Амзель, его друг Вальтер, паромщик Криве или бабушка Ма-
терн раскрывают рот - вот тогда Брауксель и будет во всей красе воспро-
изводить местные обороты. При цитировании же дневника вполне уместно,
поскольку, по мнению Браукселя, главную ценность данной тетрадки опреде-
ляет все же не столько отважное правописание даровитого школьника,
сколько запечатленные в ней на самых первых порах целеустремленные пуга-
лотворческие искания, - воспроизводить неповторимую манеру сельского
школьника лишь в стилизованном виде, то есть наполовину подлинным, а на-
половину литературным слогом, примерно вот так: "Севодни после дойки од-
ним гульденом больше за пугало што одной ногой стоит а другую держит на-
перикосяк взял Вильгельм Ледвормер. Дал шлем улана и кусок подстежки
когда-то из козы".
этой записи рисунка: карандашами разных цветов - коричневый, киноварь,
лиловый, ярко-зеленый, берлинская лазурь, - цветов, которые, однако,
нигде не выступают в чистом виде, а, напротив, смешанной заштриховкой
наслаиваются друг на друга, дабы вернее передать ветхость поношенного и
драного тряпья, - вышеупомянутое пугало, которое "... одной ногой стоит
а другую держит наперикосяк...", запечатлено целиком, очевидно по памя-
ти, эскизы отсутствуют. Наряду с цветовым решением особенно поражает на
редкость смелая, набросанная буквально несколькими штрихами и даже на
сегодняшний взгляд вполне современная конструкция основного рисунка. По-
зиция "... што одной ногой стоит..." намечена контуром слегка наклонен-
ной вперед лестницы с двумя отсутствующими перекладинами; позиции же
"...а другую держит наперикосяк..." может соответствовать лишь та непов-
торимая поперечина, что под углом в сорок пять градусов выделывает ант-
раша, как бы отламываясь в неудержимом плясовом порыве от середины лест-
ницы куда-то влево, в то время как сама лестница, напротив, слегка кре-
нится вправо. Первым делом, конечно, именно этот контурный рисунок, но и
последующая цветовая заштриховка создают в конечном итоге образ лихого
танцора, нацепившего на себя былую доблесть и вылинявшие обноски боевого
мундира, в котором красовались мушкетеры славного пехотного полка принца
Анхальт-Дессау в битве при Лигнице.
кишат пугала в военных мундирах. Вот гренадер третьего гвардейского ба-
тальона штурмует лейтенское кладбище; бедняк из Тоггенбурга стоит во
фрунт в рядах своего итценплицкого полка; беллингский гусар капитулирует
при Максене; бело-голубые натцмерские уланы, спешившись, рубятся с шор-
лемскими драгунами; в голубом, с красной подстежкой мундире, чудом оста-
ется в живых стрелок из полка барона де Ламотт Фуке; короче, все, что на
протяжении знаменитых семи лет, да и раньше бушевало на пространствах
между Богемией, Саксонией, Силезией и Померанией, унося ноги под Молль-
вицем, потеряв кисет под Хенненсдорфом, присягнув под Пирной Фрицу, пе-
реметнувшись к неприятелю под Колином, а при Росбахе снискав внезапную
славу, - все это оживало под руками Амзеля, разгоняя, однако, отнюдь не
лоскутное имперское воинство, а всего лишь птиц в дельте Вислы. И если
Зайдлицу пришлось гнать Хильдбургхаузена - "... voila au moins mon mar-
tyre est fini..." - через Веймар, Эрфурт, Зальфельд аж до самого Майна,
то крестьянам Ликфетту и Момзену, Байстеру, Фольхерту и Карвайзе за гла-
за хватало и того, что запечатленные в рабочей тетради пугала Амзеля в
мгновение ока разгоняли пернатое население дельты Вислы с тучных полей
эппской безостой пшеницы, вытесняя его на каштаны и ивы, ольху, тополя и
гордые прибрежные сосны.
Шестнадцатая утренняя смена
ника, семь минут, никак не меньше: деньги пришли, ему снова лучше, грипп
миновал свой кризисный апогей и теперь отступает, завтра, самое позднее
послезавтра он снова сядет за машинку; как уже говорилось, он, к сожале-
нию, вынужден сразу писать на машинке, поскольку совершенно не в состоя-
нии, увы, разбирать свои собственные каракули, зато во время болезни его
осенило несколько прекрасных мыслей...
Господин артист не видит большого проку от ведения приходно-расходной
бухгалтерии, хотя Брауксель посредством многолетних подсчетов неутеши-
тельных балансов уже не раз подводил его к неутешительному сальдо.
книг не только из бортового журнала Криве, но и от своей матушки, кото-
рая в вечерние часы, вздыхая, склонялась над своими бухгалтерскими фоли-
антами, - не исключено, что он даже помогал ей в записях, подшивке доку-
ментов, в проверке подсчетов.
ных лет, исхитрилась держать фирму "А.Амзель" на плаву и даже смогла, на
что сам Амзель, мир его праху, в военные годы никогда бы не отважился,
перестроить и расширить дело. Она начала торговать рыбацкими куттерами,
не только новенькими, прямо с верфи Клавитер, но и подержанными, которые
полностью перебирались на Соломенной дамбе, а еще подвесными моторами.
Она продавала куттеры или, что было еще выгодней, сдавала их в аренду
молодым рыбакам, которые только что обженились.
ненароком, не воспроизводил ее в виде пугала, с тем большей беззастенчи-
востью он принялся - примерно с восьмого года жизни - копировать финан-
сово-экономическую политику своей матушки. Если она сдавала в аренду ры-
бацкие куттеры, то он начал давать напрокат свои особенно прочные, спе-
циально для прокатных целей изготовленные пугала. Многие и многие стра-
ницы его рабочего дневника скрупулезно документируют, сколько раз и кому
выдавались пугала напрокат. Отдельным столбиком, все больше смахивающим
на каланчу, Брауксель подсчитывает, сколько Амзель заработал на прокате
птичьего страха - получается очень даже приличная сумма! Из прокатных
пугал здесь будет рассмотрено лишь одно, которое хотя и не принесло вы-
соких сборов, однако существенно повлияло на дальнейший ход событий на-
шего повествования, а тем самым, значит, и на всю эволюцию птицеустраша-
ющего искусства.
как Амзель создал и продал пугало на тему "Угри, сосущие молоко", воз-
никло еще одно произведение, отчасти обязанное своим обликом, с одной
стороны, трехглавой иве, с другой же - восставшей из немощи, размахиваю-
щей поварешкой и скрежещущей зубами бабке Матерн, и работа эта тоже наш-
ла отражение в дневнике Амзеля; однако рядом с эскизом конструкции здесь
имеется надпись, безусловно обосабливающая данный художественный продукт
ото всех прочих: "Придется сиводни уничтожить потому как Криве говорит
ничего окромя беды не будет".
взял у Амзеля упомянутое пугало и установил прямо у забора в своем саду,
который выходил на Штутхофское шоссе аккурат напротив матерновского ого-
рода. Вскоре выяснилось, что прокатное пугало наводит ужас не только на
птиц - при его виде лошади взбрыкивали и, высекая копытами искры, пуска-
лись в галоп. Мирно бредущее по домам коровье стадо кидалось врассыпную,
едва размахивающая поварешкой ива бросала на них свою грозную тень. Ко
всей этой пуганой скотине вскоре присоединилась и бедная, вечно встре-
панная Лорхен, которую и так день-деньской гоняла бабка с поварешкой,
причем самая что ни на есть доподлинная. Теперь же, узрев еще одну баб-
ку, о трех головах и почему-то в обличье ивы, бедняжка, форменным обра-
зом зажатая этими бабками в тиски, совсем обезумела от страха и бродила
теперь, простоволосая, шальная, по полям и прибрежной роще, по дюнам и
дамбам, по дому и саду, а однажды чуть было не угодила на плетеное крыло
вертящейся мельницы, если бы родной брат, мельник Матерн, вовремя не ус-
пел оттащить ее, ухватив за передник. По совету Криве и к явному неудо-
вольствию старика Фольхерта, который позднее без всяких церемоний потре-
бовал часть уплаченных денег назад, Вальтер Матерн и Эдуард Амзель за
одну ночь разобрали злополучное пугало. Так
в небе, но и способны влиять и на коров, и на лошадей, а также и на бед-
ную Лорхен, то бишь и на людей, сбивая их всех с привычного для сельских
мест неторопливо-размеренного шага. В жертву этому знанию Амзель принес
одно из самых впечатляющих своих пугал и никогда больше не использовал
ивы в качестве моделей, что не мешало ему время от времени, особенно при
низком тумане, прятаться в дупле старой ивы, а пластунский марш угрей к
залегшим в траве коровам вспоминать как событие в высшей степени замеча-
тельное. Впредь он предусмотрительно избегал сращивать человека и дере-
во, а использовал, подвергая себя добровольному самоограничению, в ка-
честве моделей неотесанные и бесхитростные, но вполне пригодные как про-
образ пугала фигуры местных крестьян. Этот сельский люд, переодетый в
мундиры прусских королевских гусар, стрелков, ефрейтор-капралов, штан-
дарт-юнкеров и старших офицеров, поистине преображался, возносясь над
садами и огородами, пшеничными нивами и полями ржи. Со спокойной со-
вестью Амзель усовершенствовал свою систему проката и даже предпринял -
впрочем, без роковых последствий - уголовно наказуемый подкуп должност-
ного лица, склонив красиво упакованными подарками кондуктора местной
прибрежной узкоколейки к бесплатной транспортировке его, Амзеля, пугал,