Чтение 13–й страницы книги ~Глухомань~

Андрей был похож на корейца куда меньше, чем я - на африканского негра:
он удался в мать. Но считал себя таковым, и никакие доводы друга не
помогали.

- Прими их у себя, - попросил Ким.

Помялся и пояснил:

- Пусть как следует выпьет. Я ему все о самоубийстве Веры Иосифовны
рассказал.

- Зачем? Парень на недельку из ада вырвался, а ты...

- Он мужчина. К тому же он ее навестить собирался. Так что - пришлось.

Я пригласил афганцев к себе, заодно упросив прийти и Вахтанга. Для
хороших тостов. Пока Вахтанг с Федором накрывали на стол, я увел Андрея на
кухню.

- Знаю, что отец рассказал тебе о смерти Веры Иосифовны.

- Да.

Сквозь стиснутые зубы это "да" выдавил. Сплющилось это подтверждение
настолько, что я сразу разговор перевел:

- Ты надолго?

- Как она умерла?

- Отравилась. Точно не знаю, но, кажется, цианистым калием. Мгновенно и
безболезненно.

- Безболезненно - это точно..

- Не надо, Андрей, - я вздохнул. - Случившегося не воротишь, а душу
замучаешь...

- А душа и дана человеку, чтобы мучилась.

- К столу! - заорал Федор из комнаты.

Мы взяли приготовленные закуски и вышли из кухни.

Вахтанг провозглашал тосты, Андрей пил, но немного, а его приятель - пил
и много говорил. Компания была муж-ской, и он не стеснялся в выражениях.

- Я ему ору: Андрюха, духи в скалах! Духи в скалах хоронятся, мать
твою!.. Какое там, и уха не повернул! Первым с вертушки на камни спрыгнул,
как только ноги не переломал. Но, по везухе, упал, и очередь над головой
прошла...

Ну, и в таком стиле под три бутылки. Я понимал, что он гордится Андреем,
но чувствовал, что сам Андрей внутренне страдает от этой очень уж громкой
его гордости. Он был очень застенчивым и скромным пареньком в те времена.

- Завтра мы с Федором уедем, - сказал он, прощаясь.

- Куда уедешь? А родители?

- Так ведь... - Андрей замялся. - У него - тоже родители. Я обещал.

- А еще-то приедешь? Или прямо в Афган?

- Приеду, крестный. Слово.

Впервые назвал меня крестным, и я несколько смутился. А он с того вечера
только так ко мне и обращался.

Они ушли довольно скоро ("по бабам прошвырнемся", как объяснил мне Федор,
но - шепотом, чтобы Андрей не слышал). Они ушли, а Вахтанг задержался.
Помогал убирать со стола, потом мыл посуду и молчал. Хмуро как-то молчал.

- Выговорился на тостах? - спросил я.

- Нет, - он вздохнул. - Значит, сказал, что к родителям Федора завтра
поедут?

- Не совсем так, но вроде - так.

- Не нравится мне это, - вздохнул Вахтанг.

- Почему не нравится? Обычное дело.

- Федор мне подробно свою детдомовскую биографию изложил, пока вы с
Андреем прошлое вспоминали.

Я, признаться, несколько опешил:

- Он - из детдома?

- Кто-то что-то сочиняет, - вздохнул Вахтанг. - Только зачем - вот
вопрос. Киму не говори. Парни мужчинами стали, у них - свои проблемы. Может,
с девушками списались, дело житейское.

На другой день Андрей и Федор уехали. Вернулись через три дня и тут же с
непонятной торопливостью улетели в Афган. Я поколебался, но все же спросил
Кима:

- Что-то случилось?

- У мужчин могут быть дела, отцам неподотчетные.

А спустя две недели после их отъезда я получил повестку с просьбой
посетить райвоенкомат.

- Что за проблемы вдруг, Григорьевич? - спросил я военкома. - Я же
белобилетчик.

- Проблемы - в моем кабинете. Подожди там, к тебе зайдет товарищ. Из
военной прокуратуры.

- Из прокуратуры?

- Дознаватель. Что-то уточнить хочет.

Не успел я перекурить, как вошел немолодой мужчина в гражданском. Молча
показал удостоверение, сел напротив.

- Курите, это просто разговор, - сухо этак сказал. - Без протокола.
Андрея Кима хорошо знаете?

- Достаточно. Что-нибудь случилось?

- Нет, ничего. И все же разговор этот должен остаться между нами. Очень
прошу ни в коем случае не посвящать в него родных Андрея Кима. И вообще
никого. Абсолютно.

- Андрей ранен?

- Повторяю: с ним все в порядке. Исполняет свой интернациональный долг с
отвагой и честью. Вопрос касается его отпуска.

- Какой вопрос?

Я не совсем уж отчаянно отупел. Я изо всех сил играл отупевшего
советского человека, который приучен бояться дознавателей из прокуратуры с
пеленок.

- Он уезжал из совхоза "Прохладное"?

- "Полуденный".

- Что?

- Совхоз называется "Полуденный".

- Оговорился. Так Андрей Ким куда-нибудь выезжал?

- Выезжал. Вместе со своим другом. Навестить его родных, но куда - не
могу сказать. Не знаю.

- Странно. Очень странно.

- Что именно?

- У его друга, рядового Федора Антонова нет никаких родных. Он вырос в
детдоме, и даже фамилию ему дали именно там. По достижении
шестнадцатилетнего возраста.

- А при чем здесь Андрей Ким?

- Он сказал вам, что едет навестить родителей Федора Антонова, не так ли?

- Вполне возможно, что имелась в виду девушка Антонова. Допустим такой
вариант?

Дознаватель подумал, что-то записал в блокнот и сказал:

- Проверим. Больше ничего не припоминаете? Какие-нибудь разговоры.

- Нет.

- Он не собирался посетить часть?

- Какую часть?

- В которой служил до того, как выразил желание добровольно исполнить
свой интернациональный долг?

Что-то во мне опасно шевельнулось. Этакий синдром настороженности. Но
никакой беседы по этому поводу у меня тогда с Андреем не возникало, и я
признался в этом дознавателю с полной откровенностью:

- Черта он не видал в этой своей части.

- Хорошо, - сказал военный дознаватель, поднимаясь. - Спасибо за
информацию.

- На здоровье. А что все же случилось?

- Что случилось? - Дознаватель помялся. - Командир роты старший лейтенант
Потемушкин пропал.

Я... Окаменел?.. Нет. Обалдел?.. Тоже не то слово. Я обмер, потому как
подумал, что приехал дознаватель недаром. Потому подумал, что до всякой иной
реакции успел увидеть его взгляд. Два сверла. И - уши. Они в мою сторону
развернулись, как у слона.

Вот так. Такой абзац.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Умные головы наверху ввели для всего прочего населения Великой Советской
Социалистической Державы (ВССД - так называл ее Ким в частных, разумеется,
разговорах) некий полусухой закон, полагая, вероятно, собственных граждан
слегка придурковатыми, что ли. Продажа водки и прочих сильно горячительных
напитков была загнана в узкие временные рамки, не совпадавшие как с началом,
так и с концом обычного трудового дня. А поскольку на руки выдавалось не
более двух бутылок зараз, то сразу же появился азарт, который все выдавали
за повышенный спрос. На самом-то деле возникла некая неизученная форма
протеста: "Ах, вы указываете нам, кто, когда, с кем и сколько? Так будет
столько, сколько мы захотим, а не столько, сколько вами указано". И в
очередях выстраивались отнюдь не алкаши, а, как правило, мало пьющие, а то и
вообще не употребляющие протестующие, женщины и старушки.

Пьющие и алкаши пошли своим путем. Для начала оживили ржавевшие без дела
самогонные аппараты, щедро угощая милицию, которой в водочных очередях
появляться было не с руки. Это устраивало обе стороны, и борьба с
самогоноварением превратилась в четко распланированную и заранее оговоренную
операцию.

- Иваныч, у тебя старый самовар (это - шифр для посторонних ушей)
найдется? - спрашивал, к примеру, участковый доброго знакомого. - Давно я,
понимаешь, металлолом не сдавал, а у нас - план.

- Понял. Когда придешь?

- Да часиков в девять. Не рано?

- Нормально, под первачок. Только бутылку захвати. А металлоломом мы тебя