почему-то...
и до сей поры воспаленную, они окончательно разорвут. А еще лучше - убегать
в другие времена, в места другие, к людям, дорогим сердцу моему...
Александру Сергеевичу за ящиком ренского, потом - за другом его майором
Раевским и уж только после всех заездов прибыли, наконец, в мазанку мамы
Каруцы.
мы, чтобы не мешать им, по окрестностям бродили. Я виноградник показывал,
сад...
обмолвился. Заманывал, что ли?
опускалась. Вдали - Днестр, а в низине, возле берега - шатры, костер, фигуры
вкруг него. Песен, правда, не было: видно, к ужину готовились.
будет. Вплоть до рассвета.
Я маму Каруцу пошлю.
молчала даже. А утром опять будто в голос застонала, но я постарался
поскорее в тот кишиневский вечер вернуться. Не сразу, правда, это у меня
получилось, но - вспомнил. Вспомнил все же тот цыганский вечер...
пушкинскую исполняя. Мы пока перекусывали, ренское пили, местное, мамы
Каруцы вино пробовали. Красное, густое, как кровь, и терпкое, как нешуточная
дуэль...
ярко-желтой рубахе с косым - через всю грудь, от правого плеча к левому боку
- воротом, за-стегнутым на множество мелких перламутровых пуговиц. Вежливо
склонил голову и улыбнулся столь ослепительной улыбкой, что в мазанке нашей
вроде как и светлее стало. А Пушкин сразу вскочил, воскликнув громко от всей
полноты вдруг осенившего его открытия:
любуйтесь и завидуйте воле, России неведомой!
насмешливо спросил Раевский, вслед за ним пожимая руку молодому цыгану.
проводником. Но у цыганского костра вмиг позабыл про все свои обиды.
для себя они пели. В России - в Петербурге ли, в Москве ли - они для нас
поют, а там, на берегу реки уснувшей в Бессарабии, на воле, ночью, у костра,
- для себя. Только для себя, вековую боль свою вспоминая...
глотал собственный ком в горле. Я свой глотал, помнится. Гулко, мучительно и
сладостно.
но уже - с улыбкой. Тогда, тогда! Слышу голос его и эти четыре строчки. В
миг тот поэзия души его слилась с поэзией природы. Настоящего и прошлого,
тоски и восторга. Всего мироздания и себя самого.
отдыхали, сказал мне вдруг Александр Сергеевич с непонятной для меня грустью
и печалью:
самого Инзова на квартире стою. Почет!.. Искренне любит он меня, знаю,
только с глаз исчезнуть некуда. Кочую из салона в салон, как цыган во
фраке...
и там однажды сорвался с места, для себя совершенно неожиданно, и версты две
бегом бежал по дороге в горы. Жара была страшная, а я бегу, а куда бегу,
зачем бегу... От себя самого, Сашка. От себя самого убегал, что ли... Le
sinistre trйbuche quelquefois sur le ridicule ("печальное иногда спотыкается
о смешное"). Нелепо все, мой друг, нелепо.
туда, куда так стремился. К вольному берегу, распахнутому небу, вечным
звездам, яркому костру. К людям, вольным не по вычитанной в книгах идее, а
по натуре своей. У него была невероятная тяга к природно, естественно, что
ли, свободным людям. Вольным не по Государеву Указу, не по бумаге помещика,
не от рождения даже - от природы вольным. А потому и гордым.
быть гордым не от естества своего, как, к примеру, индейцы американские. Мы
- спесивые гордецы, и только. И выше надутой горделивости собственной
подняться не можем, как бы ни пытались, как бы ни старались и как бы ни
прикидывались. И Александр Сергеевич мучительно ощущал эту безвольность и
беспомощность духа нашего всем существом своим.
цыганку.
нее на лице твоем написано. А я по-русски слова ее переведу.
костлявыми руками своими за виски меня взяла и к свету костра повернула.
неизвестный мне мир. А может, и не мир то был вовсе, а - мироздание?..
Пристально смотрела, долго, испытующе. Но - заговорила наконец.
певуче переводила мама Каруца. - Раны тяжкие она видит, но не они тебя в
могилу сведут. Казенный дом с железными решетками видит, но не в нем ты
сгинешь. Шинель солдатскую на тебе видит, но не обессилит она тебя.
я с усмешкой.
страдания твои. Сын от той любви рожден будет, и род твой славный продолжит.
Не бойся жизни своей, счастье потом все искупит. И ничего боле она тебе не
скажет.
червонец за гадание.
растопырила.
гадание. Это - пророчество.
растревоженными.
хранить, так уж я устроен. И уже через минуту и в себя пришел, и все из
головы выбросил, и... и обнаружил, что Александра Сергеевича рядом нет. Один
майор Раевский остался.
растерянным:
время пляски затеяли начинать, которые цыганы так любят. И цыганские девочки
для затравки первыми к костру выскочили. За ними девицы готовились, и все в
радостном оживлении начали пересаживаться, круг для плясок расширяя.
Поднялась сумятица, и я понял, что в толкотне этой веселой Пушкина мне никак
не разыскать. И ринулся к центральному шатру, который для вожака всегда
отдельно ставили. А потому ринулся, что ром-баро Кантарай мамой Каруцей был
уже вовремя лично представлен.
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Акунин Борис
Сапковский Анджей