лица. Оно тоже было обмазано смолою, и эта маска, казавшаяся липкой и
вязкой, четко выступала в сумраке ночи. Ребенок видел дыру на том месте,
где прежде был рот, дыру на месте носа и две черных ямы на месте глаз.
Тело было как бы запеленуто в грубый холст, пропитанный нефтью. Ткань
истлела и расползлась. В одном месте обнажилось колено. В другом видны
были ребра. Одни части тела были еще трупом; другие уже стали скелетом.
Лицо было цвета чернозема, ползавшие по нему слизняки оставили на нем
тусклые серебристые полосы. Под холстом, прилипшим к костям,
обрисовывались выпуклости, как под платьем на статуе. Череп треснул и,
распавшись на две половины, напоминал собою гнилой плод. Зубы остались
целы и скалились в подобии смеха. В зияющей дыре рта, казалось, замер
последний крик. На щеках можно было заметить несколько волосков бороды.
Голова, наклоненная вниз, как будто к чему-то прислушивалась.
так же как и выступавшие из прорех колено и ребра. Внизу из-под холста
торчали обглоданные ступни. Прямо под ними, в траве, видны были два
башмака, утратившие от снега и дождей всякую форму. Они свалились с ног
мертвеца.
будто собирался с силами, чтобы разразиться бурей; на несколько минут он
даже совсем стих. Труп уже не качался. Цепь висела неподвижно, как шнурок
отвеса с гирькой на конце.
себе отчет в своей тяжкой участи, у ребенка, несомненно, начиналось
пробуждение мучительных мыслей - мыслей еще неясных, детских, но уже
стучащих в мозг, подобно птичьему клюву, долбящему скорлупу яйца; но все,
чем в эту минуту было полно его младенческое сознание, повергало его лишь
в оцепенение. Как излишек масла гасит огонь, так избыток ощущений гасит
мысль. Взрослый задал бы себе тысячу вопросов, ребенок только смотрел.
в пустых глазницах, были похожи на слезы. Однако смола значительно
замедляла разложение трупа: разрушительная работа смерти была задержана,
насколько это оказалось возможным. То, что ребенок видел перед собой, было
предметом, о котором заботились. По-видимому, человек этот представлял
какую-то ценность. Его не захотели оставить в живых, но старались
сохранить мертвым. Виселица была старая, вся в червоточинах, но прочная и
стояла здесь уже давно.
контрабандистов. Их вешали на берегу моря, обмазывали смолой и оставляли
висеть; преступника, в назидание прочим, следует подвергать казни у всех
на виду, и если его просмолить, он на долгие годы будет служить
острасткой. Трупы смолили из чувства человеколюбия, полагая, что благодаря
этому можно будет реже обновлять виселицы. Виселицы расставляли на берегу
на определенном расстоянии одна от другой, как ставят в наше время фонари.
Повешенный заменял собою фонарь. Он по-своему светил своим
сотоварищам-контрабандистам. Контрабандисты издали, еще находясь в море,
замечали виселицы. Вот одна - первое предостережение, а там другая -
второе предостережение. Это нисколько не мешало им заниматься
контрабандой, но таков порядок. Этот обычай продержался в Англии до начала
нашего столетия. Еще в 1822 году перед Дуврским замком можно было видеть
трех повешенных, облитых смолой. Впрочем, такой способ сохранения трупа
преступника применялся не к одним только контрабандистам. Англия
пользовалась им также по отношению к ворам, поджигателям и убийцам. Джон
Пейнтер, совершивший поджог морских складов в Портсмуте, был в 1776 году
повешен и засмолен. Аббат Койе, называющий Джона Пейнтера Jean le Peintre
(Жаном Живописцем), видел его вторично в 1777 году. Джон Пейнтер висел на
цепи над развалинами сожженных им складов, в время от времени его снова
покрывали смолой. Этот труп провисел, - можно бы сказать, прожил, - почти
четырнадцать лет. Еще в 1788 году он служил правосудию. Однако в 1790 году
его пришлось заменить новым. Египтяне чтили мумии своих фараонов;
оказывается, мумия простого смертного также может быть полезной.
Во многих местах виднелась трава, кое-где выглядывал чертополох. Холм был
одет тем густым и низким приморским дерном, благодаря которому вершины
скал кажутся покрытыми зеленым сукном. Только под виселицей, под самыми
ногами казненного, росла высокая густая трава - явление неожиданное на
этой бесплодной почве. Объяснялось это тем, что тела повешенных
разлагались здесь на протяжении нескольких веков. Земля питается прахом
человека.
как вкопанный. Один только раз он наклонил голову: крапива больно обожгла
ему ноги, и он принял это за укус животного. Затем он выпрямился и,
закинув голову, снова стал смотреть прямо в лицо повешенному, который тоже
смотрел на него. У мертвеца не было глаз, и потому казалось, что он
смотрит особенно пристально. Это был взгляд рассеянный и вместе с тем
невыразимо сосредоточенный; в нем были свет и мрак; он исходил из черепа,
из оскала зубов, из черных впадин пустых глазниц. Вся голова мертвеца -
сплошной взор, и это страшно. Зрачков нет, но мы чувствуем на себе их
взгляд, жуткий взгляд привидения.
будто оцепенел. Он не замечал, что уже теряет сознание. Он коченел,
замерзал. Зима безмолвно предавала его ночи; в зиме есть что-то
вероломное. Дитя превратилось почти в изваяние. Каменный холод проникал в
его кости; мрак, это пресмыкающееся, заползал в него. Дремота, исходящая
от снега, подкрадывается к человеку, как морской прилив; ребенком медленно
овладевала неподвижность, напоминавшая неподвижность трупа. Он засыпал.
чтобы упасть под виселицей. Он уже не сознавал, стоит он на ногах или нет.
в горнило испытаний, возможность в каждое мгновение скатиться в бездну -
таково человеческое существование.
уже угасшая, должны были слиться в общем уничтожении.
словно предупреждая ребенка. Это был просто новый порыв ветра.
покойник.
принимал наклонное положение, поднимался влево, возвращался на прежнее
место, поднимался вправо, падал и снова взлетал мерно и угрюмо, как язык
колокола. Зловещее движение взад и вперед. Казалось, качается во тьме ночи
маятник часов самой вечности.
очнулся от столбняка, почувствовал страх. Цепь при каждом колебании
поскрипывала с чудовищной размеренностью, словно переводила дыхание. Этот
звук напоминал стрекотание кузнечика.
ураган. Труп задвигался еще порывистее. Это было уже не раскачивание, а
резкая встряска. Скрип цепи сменился пронзительным лязгом.
повиновались. Издали, с горизонта, донесся какой-то шум.
особенности перед грозой.
приблизились, стали больше, сгрудились, сплотились и с неистовым криком
бросились к холму. Это было подобно наступлению легиона. Крылатая нечисть
ночи усеяла всю виселицу.
не спустился на мертвое тело. Они перекликались между собою. Карканье
воронов вселяет страх. Вой, свист, рев - это голоса жизни, карканье же -
радостное приятие тления. В нем чудится звук потревоженного безмолвия
гробницы. Карканье - голос ночной тьмы. Ребенок весь похолодел не столько
от стужи, сколько от ужаса.
сигналом. За ним устремились все остальные - целая туча крыльев; еще
мгновение - и повешенный исчез под кишащей грудой черных пятен,
шевелившихся во мраке. В эту минуту мертвец вдруг дернулся.
силой подбросило на цепи. Налетевший ураган пришел ему на помощь. Призрак
забился в судорогах. Бурный ветер, разгулявшись в высоте, завладел мертвым
телом и принялся швырять его во все стороны. Мертвец стал ужасен. Он
бесновался. Чудовищный картонный паяц, висевший не на тонкой веревочке, а
на железной цепи! Какой-то злобный шутник дергал за ее конец и забавлялся
пляской этой мумии. Она вертелась и подпрыгивала, угрожая каждую минуту
распасться на куски. Вороны шарахнулись в испуге. Покойник точно стряхнул
с себя этих омерзительных птиц. Но они снова вернулись. И начался бой.
ветра подбрасывали его кверху, словно собираясь умчать с собою, а он как
будто отбивался что было мочи, стараясь вырваться; только железный ошейник
удерживал его. Птицы повторяли все его движения, то отлетая, то снова
набрасываясь, испуганные, остервенелые. С одной стороны - страшная попытка
к бегству, с другой - погоня за прикованным на цепи. Мертвец, весь во
власти судорожных порывов ветра, подскакивал, вздрагивал, приходил в
ярость, отступал, возвращался, взлетал и стремглав падал вниз, разгоняя
черную стаю. Он был палицей, стая - пылью. Крылатые хищники, не желая
Прозоров Александр
Куликов Роман
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Конан-Дойль Артур