Чтение 13–й страницы книги ~Не стреляйте в белых лебедей~

справедливости, о наказании всех неправых, злых и жадных. Хотелось счастья и
радости, покоя и тишины. И -- уважения. Хоть немного.

И еще очень хотелось плакать, но плакать Егор не умел и потому просто
сумрачно курил, уставясь в стол. А когда оторвался от него и глянул окрест,
то вдруг увидел, что у дверей стоит Колька.

-- Сынок...-- И встал. И голову опустил. А потом сказал тихо: --
Кабанчика-то я прирезал, сынок. Вот, значит.

-- Я знаю.

Колька прошел к столу и сел на материно место- на табурет. А Егор все
еще стоял, виновато склонив голову.

-- Ты сядь, тятя.

Егор послушно опустился на лавку. Тыкал вслепую окурком в герань на
окошке: только махра трещала. И глазами кругом бегал: вокруг Кольки. Колька
поглядел на него, по-взрослому поглядел: пристально. А потом сказал:

-- Ни в чем ты не виноват, тятя. Это я виноват.

-- Ты? Как так выходит?

-- Не остановил тебя вовремя,-- вздохнул Колька.-- Ты ведь у меня заводной
товарищ, верно?

-- Верно, сынок. Правильно.

-- Вот. А я не остановил. Стало быть, я и виноват. И ты в стол не гляди.
Ты на меня гляди, ладно? Как прежде.

Прыгнули у Егора губы: не поймешь, улыбнуться хотел или свистнуть.
Еле-еле совладал:

-- Чистоглазик ты мой...

-- Ну, ладно, чего там,-- сердито сказал Колька и отвернулся.

И правильно, что отвернулся, потому что у Егора в носу вдруг ласвербило
и сами собой две слезы по небритости проползли. Он смахнул их, заулыбался и
заново начал свертывать цигарку. И пока свертывал ее, пока прикуривал, оба
молчали: и отец, и сын. А потом Колька повернулся, сверкнул глазами:

-- Какого я мужичищу у Нонны Юрьевны слушал, ну, тять! Голосище! Прямо
как у слона.

К вечеру Харитина поросячьей утробы нажарила, напарила и на стол
выставила. Егор в чистой рубахе в красном углу сидел: слева подарки, справа
-- пол-литры. Каждого подарком встречал и граненым стаканчиком (лафитничков в
обзаведении не имелось):

-- Будь здоров, гость дорогой. Пей от горла, ешь от пуза, на подарочек
радуйся.

Бригадиров и прорабов Харитина не собрала (а может, и не хотела), но
Яков Прокопыч приперся.

-- Зла на тебя, Полушкин, не держу, потому и пришел. Но закон уважаю
сердечно. И тебя, значит, уважил и закон уважаю. Такая у меня постановка
вопроса.

-- Садись, Яков Прокопыч, товарищ Сазанов. Испробуй нашего угощения.

-- С нашим полным удовольствием. Все должно быть соблюдено, верно? Все,
что положено. А что не положено, то фантазии. Бензином бы их полить да и
сжечь.

Федор Ипатыч тоже присутствовал. Но в себе был весь, сумраком
занавешенный. И потому помалкивал: ел да пил. Но Якову Прокопычу ответил:

-- Всем на чужом пожаре занятье по душе найдется. Кому тушить, кому
глазеть, а кому руки греть.

Вскинулся Яков Прокопыч:

-- Как понимать, Федор Ипатыч, это примечание?

-- Законников надо жечь, а не фантазии. Собрать бы всех законников да и
сжечь. На очень медленном огне.

Разгореться бы тут спору, да Марьица не дала. Задергала мужа:

-- Не спорь. Не встревай. Наше дело -- сторона-сторонушка.

И Вовка с другого уха поддакнул:

-- Может, лодка когда понадобится...

А Егор и не слышал ничего из своего красного угла. Подарки раздавал,
водкой заведовал. Сам пил, других угощал:

-- Пейте, гости дорогие! Федор Ипатыч, свояк дорогой, мил дружок мой
единственный, что нахмурился-засупонился? Улыбнись, взгляни бархатно, молви
слово свое драгоценное.

-- Слово? Это можно.-- Поднял Федор Ипатыч стакан.-- С прибылью, хозяин,
тебя, и с догадкой: раз кругом все такие законники, без догадки не
проживешь. Вот вывернулся ты, значит, и молодец. Да. Хвалю. Чиста душа в рай
глядит.

-- В рай? -- закручинилась Харитина.-- Там, где рай, не наш край. Нам до
рая ста рублей не хватает. Удивилась Марьица:

-- Ты что это, Тина, каких таких ста? Кабанчика, поди, не без выгоды...

Крепилась Харитина. Весь день крепилась, а тут сдала. Взвыла вдруг
по-упокойному:

-- Ой, сестрица ты моя Марьица, ой, братец ты мой Федор Ипатович, ой, вы
гости мои ласковые...

-- Да ты что, что, Тина? Да погоди голосить-то.

-- Да ведь два ста рублей -- вся убоинка.

-- Двести?..-- Федор Ипатыч даже хлебушек уронил.-- Двести рублей? Это ж
как так получается? Это почем же килограмм идет?

-- А почем бы ни шел, да весь вышел,-- сказал Егор.-- Пейте-ешьте,
гости...

-- Нет, погоди! -- строго прервал Федор Ипатыч.-- Свежая свининка не
баранинка. Да в это время, да в городе. Да по четыре рубля килограмм, вот
как она идет! По четыре целковых -- это я точно говорю.

Онемели за столом. А Яков Прокопыч поддакнул:

-- Вокруг этой цены супруга моя рассказывала.

-- Господи! -- ахнула Харитина.-- Господи, люди добрые!

-- Погоди! -- Федор Ипатыч ладонью пристукнул: забыл с огорчения, что в
гостях, не дома.-- Так выходит, что на две сотни сам ты себя нагрел, Егор.
Это ж при долгах, при начете, при семействе да при бедности -- две сотни
чужому дяде? Бедоносец ты чертов!..

Ахнул Егор суковатым своим кулаком по столешнице -- аж стаканы
подпрыгнули:

-- Замолчь! Считаете все, да? Выгоды подсчитываете, убытки вычитываете?
Так не сметь в моем доме считать да высчитывать, ясно-понятно всем? Я здесь
хозяин, самолично. А я одно считать умею: кому избу сложить, кому крышу
покрыть, кому окно прорубить -- вот что я считаю. И сыну своему это же самое
и жизни считать наказываю. Три сотки у меня земли, и эти три сотки по моим
законам живут и моими счетами считают. А закон у меня простой: не считай
рубли --считай песенки. Ясно-понятно всем? Тогда пой, Харитина, велю.

Молчали все, как пришибленные. Глядели на Егора, рты раззявив. Кольке
это очень смешным показалось: он из-за стола в сени выскочил, чтоб
отсмеяться там вволюшку.

-- Спой, Тина,-- сказал Егор,-- Хорошую песню спой.

Всхлипнула Харитина. Подперла щеку рукой, пригорюнилась, как положено,
и... И опять двинуло ее совсем не в ту сторону:

Ой, тягры-тягры-тягры,

Ой, тягры да вытягры!

Кто б меня, младу-младену,

Да из горя б вытягнул...

9

А на другой день на заготконторе объявление появилось. С газету
размером. Печатными буквами всем гражданам сообщалось, что областные
заготовители будут брать у населения лыко липовое. Отмоченное и высушенное,
по полтинничку за килограмм. Пятьдесят копеечек звонкими.

Егор долго объявление читал. Прикидывал: полтина за кило-это, стало
быть, рублевка за два. Восемь рублей пуд: деньги. Большие суммы можно
заработать, если каждый день по пять пудов из лесу таскать.

А Федор Ипатыч ничего не прикидывал. Некогда было: как только узнал об
этом, так и запрягать побежал. Сел на казенную тележку и в лес подался
вместе с Вовкой. И с ножами навостренными: ему-то о разрешении на лыкодрание
не хлопотать стать. Да и в липняки сквозь завалы не ломиться: первый,
известное дело, сливочки пьет, не снятое молочко. Вот так-то.

Ну, а Егор тем временем хлебал пустые щи и рассуждал, как хозяин:

-- Восемь, стало быть, рубликов пуд. Это по-старому- восемьдесят.
Зарплату в день заработать можно, ежели, значит, подналечь.

Харитина не спорила: с поросячьих поминок притишела она. По дому
сновала, по поселку суетилась, по знакомым бегала. Хлопотала чего-то,
добивалась, о чем-то просила. Егор был не в курсе: не вводили его в этот
курс, а расспрашивать не годилось. Годилось гордость мужскую соблюдать в
нерушимости.

А насчет лыка обману не было. Брали, кто пошустрее, разрешение у
лесника -- это у Федора, стало быть, Ипатыча -- в субботу-воскресенье
спозаранку в лес отправлялись. Туда -- спозаранку, оттуда -- с вязанкой.
Конечно, с вязанкой на горбу да впоперек буреломов много рублей не вытянешь,
это понятно. Но если у кого мотоцикл -- до двадцати пяти килограммов
выхватывали. Неделю мочили, сучили, сушили и -- в контору. Пожалуйте
взвешивать.

Ну, Федор Ипатыч на мелочи не разменивался: в первую же ночь воз из
лесу выкачал. Еле лошадь доперла. И -- вот голова мужик! -- не в поселок, не к
дому-пятистеночке: зачем лишнее обозрение? В воду кобылу загнал, там ее
распряг, а воз вместе с лыком мокнуть оставил: телега не мотоцикл, ничего ей
не сделается. И кобыле облегчение, и разговоров никаких, и вода продукцию
прямо в телеге до кондиции доводит. Доведет -- впряжем лошадь и все разом на
берег. Растрясти да просушить -- это и Марьица сделает. Тем более в лесном
его хозяйстве еще одна телега имелась: только лошадь перепрягай да дери это
лыко, покуда серебро звякает.

Три воза Федор Ипатыч таким манером из лесу доставил, пока свояк его