одиночные, и слепленные цементом в глыбы. Камней не было.
Значит, его засыпала внутренняя стена. Перегородка. Впрочем,
один черт.
шевелить. Но тут уж Ромка не хотел рисковать. Это было похоже
на игру с китайскими палочками, где есть единственный запрет:
когда вынимаешь палочку, ни одна "чужая" не должна
шелохнуться. И Ромка едва касался поверхности кирпичей,
запоминая, как они лежат и на чем держатся. Игра имела одну
особенность: из завала можно было вынуть не больше
четырех-пяти кирпичей подряд. Уже для шестого возле Ромки не
было места. Чтобы вынимать дальше, он должен был куда-то деть
эти. Куда? Выход был один: упорядочивать завал. Скажем,
складывать кирпичи столбиками. Или рядочком. Но от этого было
бы мало толку. Потому что Ромке нужен был лаз. Пещера. И он
стал выкладывать из кирпичей свод.
воздуха. Потом пот кончился - и стало еще тяжелей. Он не
задумывался, сколько времени прошло, сколько минут или часов
стоили ему очередные десять сантиметров лаза. Он ни о чем не
думал - просто лез. Ощупывал камни, находил слабые места,
вынимал, складывал и перекладывал и лез, лез... И все время на
самом донышке сознания жил черный жучок - мысль о возможном
обвале. Ромка гнал его, сметал - сперва - небрежно, а потом
уже и со злостью, но жучок опять выбирался на свою площадку и
ползал по ней, семенил ножками, и с ним ничего невозможно было
поделать. Потому что над головой, над плечами была только
зыбкая кирпичная толща, неустойчивая и предательская, потому
что он еще не знал, что это такое - обвал: это еще предстояло,
это еще надо было пережить (если удастся пережить), и ужас
неизвестного, как Ромка ни пренебрегал им, настырно скребся в
его душу. Это было так же омерзительно и непостижимо, как
мысль: однажды заснешь, а проснешься в заколоченном гробу, на
дне могилы, под двухметровым слоем земли...
Может, это была галлюцинация, но это было: Ромка вдруг
услышал, как тонко-тонко звенят эти камни, каждый в
отдельности - и понял, что сейчас они не выдержат и рухнут.
гибель, но он уже знал их - и не боялся. Черный жучок пропал
без следа. "Должно быть, его кирпичом пришило, когда трахнуло
меня по башке, - злорадно подумал Ромка. - Кишка тонка!"
наехал момент, когда ощупывание камней потеряло смысл: он уже
не чувствовал, к чему прикасаются его разбитые пальцы, и это
дало себя знать - обвалы пошли один за другим, и, хоть он их
уже не боялся и не считал, это было чертовски сложно - каждый
раз начинать сначала: по сантиметру, по самой ничтожной
малости вновь создавать сметенный мир... освободить руку...
вторую... освободить лицо... Упорядочивать хаос, вынимать и
складывать, создавать пространство из ничего, вынимать и
складывать, укладывать, протискиваться, лезть вперед, лезть
вперед, лезть...
подумал Ромка и решил, что пора двигать.
7
собирались. Надо было воспользоваться сумерками и заметить,
где они располагаются на ночь, где поставили часовых. Ромка
медленно встал во весь рост (стена это позволяла, сейчас на ее
фоне он был почти неразличим) и только теперь увидел, откуда
шел странный запах, который беспокоил его все время, пока он
сидел.
прежде был вестибюль, а теперь зияла яма, - мины пробили
перекрытие котельной - навалом лежали трупы пограничников. У
многих из них были видны следы страшных ожогов, больше в
верхней части тела, особенно на лице, но некоторые обгорели с
ног до головы. Ромка сначала подумал, что это последствия
пожара. Однако увидел еще один труп и решил: не в пожаре дело.
Этого парня немцы не заметили, когда стаскивали к яме тела
убитых пограничников со всей заставы. Яма была почти сразу,
как войти в бывший парадный вход. Двери валялись в стороне,
рама обгорела до кладки. Немцы могли сбрасывать трупы почти от
входа, а этот хоть и лежал недалеко, оттуда его было не видать
- закрывала куча кирпича.
возле оконного проема еще валялась его винтовка - позиция
никудышная, потому что немцы могли подобраться к нему почти
вплотную, что они сделали, наверное. Он лежал на спине, и по
тому, как у него обгорели голова и руки, и по характеру
единственной раны - его пристрелили в упор, прямо в сердце, он
уже и не видел ничего, как подошли к нему, не видел, катался
от боли, а потом что-то ткнулось в грудь - и конец;
догадался он, и, осторожно ступая босыми ногами, пробрался к
яме, чтобы посмотреть, нет ли там живых. Но сразу увидел, что
это бесполезное занятие: раненых немцы добивали на месте... в
упор из автоматов...
снял с убитого ремень с патронташем, примерил на себя - было
чуть свободно. Ромка стал прилаживать, передвинул бляху и тут
увидел на внутренней стороне ремня крупные буквы чернильным
карандашом: "Эдуард П.".
так повернулось, - думал он, - с такого, значит, боку". Вот
так повернулось...
вывернуты. Ромка достал его простреленный комсомольский билет
и положил в карман рядом со своим. Была еще записная книжка,
фотография девчонки и какие-то потертые бумажки. Разглядывать
не было времени. Ромка просто переложил их к себе:
представится возможность - перешлю матери. Поколебался - и
стащил с Постникова левый сапог. Примерил. Великоват, а все же
лучше, чем босиком. Нашел свой правый сапог, натянул и спустя
полчаса уже пробирался через лес.
вдвое больше времени, чем он предполагал, поскольку по дороге
пришлось обходить еще один немецкий бивак; счастье, что в
последний момент повезло: только он собрался перейти большую
поляну, как чуть в стороне из-под деревьев вышли двое и
побрели по вечерней росе, отсвечивая касками, и навстречу им
такой же патруль. Дальше Ромка пробирался осторожней, и, когда
напился и набрал во флягу воды, была уже полночь.
наступила реакция. Его неодолимо потянуло в сон. Ромка
поначалу отнесся к этому иронически, однако скоро заметил, что
едва передвигает ноги, а понукания не помогают. Все его
внимание уходило на одно: не натыкаться на деревья. А чтобы
следить по сторонам, высматривая немецких часовых и патрули, -
об этом и речи не было. Только сейчас, когда он оказался в
относительной безопасности, заявило о себе нервное
перенапряжение, в котором он находился уже почти сутки.
было рискованно: столько немцев вокруг - ни за грош
попадешься. Другое дело - захорониться наверху, в ветвях...
слишком много мороки: сперва надо найти подходящую развилку,
наломать толстых веток и сделать из них настил... И тут он
вспомнил о триангуляционной вышке.
он считал признаком высшего класса. Кому придет в голову, что
он прячется на самом видном месте? Ромка там был однажды.
Площадка два на два, правда, не огороженная, но, если лежать
(а он не лошадь, чтобы спать стоя), ни одна сволочь снизу не
заметит.
одолел их. Он спал на ходу и спал, когда, поднявшись по первой
лестнице, сопя и чертыхаясь, выломил ее из гнезда и сбросил на
землю. Следующие две лестницы он не стал трогать, это и в
самом деле было ни к чему, взобрался наверх, пробормотал:
"Пусто как... А я ведь один, а? Выхожу один я на дорогу..." -
положил под голову винтовку и патронташ - и уже больше ничего
не помнил.
снилось что-нибудь подходящее: что за ним гонится лев, или,
скажем, что его засунули в середину танкового двигателя, но
Каменистый Артем
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Емилина Ника
Контровский Владимир
Апраксина Татьяна