убедиться наверняка, прежде чем записать. Добросовестный до предела, мелочно
требовательный, не терпящий ошибок - таков Мэлон во всем. Я говорю об
уверенности, что час мой настает. Ведь я никогда не сомневался, что он
пробьет, рано или поздно, за исключением тех дней, когда мне казалось, что
он уже миновал. Мои истории ничему не служат, в глубине души я не сомневался
ни на минуту, даже когда барахтался в доказательствах обратного, в том, что
я еще жив, вдыхаю земной воздух и выдыхаю его. Настает - это значит осталось
два-три дня, говоря на языке тех дней, когда меня учили названиям дней, и я
поражался, что их так мало, и размахивал кулачками, требуя еще, и меня учили
определять время, и что меньше - два дня или три, что такое, в конечном
счете, двумя или тремя днями больше - пустяк. Но об этом ни слова, продолжим
проигранную игру - надо беречь здоровье. Я просто обязан продолжать, как ни
в чем не бывало, словно обречен увидеть в Иванов день луну. Ибо, полагаю, я
достиг сейчас того, что называется месяц май, не знаю почему, я хочу
сказать, не знаю, почему я так полагаю, поскольку май происходит от Майи,
черт побери, я и это помню, богини достатка и изобилия, я полагаю, что дожил
до сезона достатка и изобилия, наконец-то достаток, так как изобилие придет
позже, вместе с жатвой. Итак, спокойно, спокойно, я все еще буду здесь в
праздник Всех Святых, в окружении хризантем, нет, в этом году я не услышу
вой людской над костями усопших. Но трудно устоять перед желанием
продлиться. Напрягая остаток сил, все устремляется к близлежащим глубинам, и
в первую очередь мои ноги, которые и в обычное время отстают от меня намного
больше, чем все остальное, отстают от моей головы, я это имею в виду, ведь
именно в ней я сейчас исчезаю, а ноги, как всегда, на много миль позади. И
понадобится, я думаю, не меньше месяца, чтобы втащить их за собой, чтобы
выловить, например, сюда входит и время обнаружения. Странно, но я вообще не
чувствую под собой ног, мои ноги ничего не чувствуют, и это благо. При этом
я ощущаю, что их уже не увидеть и в самый мощный телескоп. Не это ли чувство
известно под названием "стоять одной ногой в могиле"? Сходное чувство
распространяется и на все остальное. Ибо простого локального явления я бы ни
за что не заметил, вся моя жизнь - не что иное, как цепочка или, лучше
сказать, последовательность локальных явлении, безрезультатных. Но мои
пальцы тоже пишут на других широтах, и воздух, который продувает страницы и
переворачивает их без моего ведома, когда я дремлю, в результате чего
подлежащее бесконечно удаляется от сказуемого, а дополнение оказывается в
пустоте, не является ли он воздухом этого моего предпоследнего прибежища, и
это благо. Возможно, на мои руки падает мерцающий свет, который отбрасывают
тени листьев и цветов, и блеск погасшего солнца. Теперь опишем мой пол, я
говорю, собственно, о трубочке и, в частности, о носике, из которого во
времена моей невинности фонтанами вылетало семя, брызгая во все стороны и
мне в лицо, извергаясь непрерывным потоком, пока извергалось, и который все
еще должен, время от времени, выпускать водянистую струйку, не делай он
этого, я бы умер от уремии, я не надеюсь больше увидеть мой пол
невооруженным глазом, и не сказать, чтобы я этого желал, мы насмотрелись
друг на друга, в упор, вы меня поняли. Но это еще не все, и не дай вам Бог
подумать, что исчезают только мои конечности, каждая в соответствующем
направлении. Мой зад, например, которому трудно предъявить обвинение в том,
что он чья-нибудь конечность, если бы мой зад внезапно начал исторгать, Боже
сохрани его от этого, в настоящий момент, то, полагаю, лепешки выпали бы в
Австралии, я твердо в этом уверен. А если бы я поднялся. Боже упаси меня это
сделать, я, кажется, заполнил бы значительную часть вселенной, о, не больше,
чем лежа, но так более заметно. Такое явление я замечал уже неоднократно:
лучший способ остаться незамеченным - распластаться и не шевелиться. Я-то
думал раньше, что буду ссыхаться и ссыхаться, все больше и больше, до тех
пор, пока меня не похоронят в коробочке, а я пухну. Но это неважно. Важно
то, что, несмотря на все мои истории, я все еще вмещаюсь в эту комнату,
назовем это комнатой, вот что важнее всего, и волноваться мне нечего, я буду
пребывать в ней до тех пор, пока это необходимо. И если когда-нибудь мне
все-таки удастся испустить свой последний вздох, то случится это не на улице
и не в больнице, а здесь, в окружении всего того, чем я обладаю, у этого
окна, которое иногда кажется мне нарисованным на стене, ведь разрисовал же
Тьеполо потолок в Вюрцбурге, каким прилежным туристом я был, помню даже, как
пишется "Вюрцбург", хотя не уверен, что правильно. О, если бы я только мог
увериться в своем смертном одре, я его имею в виду. Но сколько раз я замечал
уже неизменную голову, которая маячит там, за дверью, пригибаясь, ибо кости
мои все тяжелеют, и дверь опускается, все ниже и ниже, так я считаю. И при
каждом ударе двери о косяк - о косяк ударяется моя голова, такой я непомерно
большой, а лестничная площадка маленькая, и человек, несущий меня за ноги,
не может ждать, ему ведь надо спускаться по ступеням, пока весь я не окажусь
снаружи, на лестничной площадке, я это имею в виду, но он вынужден начать
спускаться раньше, чтобы не стукаться о стены, я имею в виду стены
лестничной площадки. Так что голове моей все равно, в ее теперешнем
положении, но человек, несущий ее, говорит: Эй, Боб, полегче! - вероятно, из
уважения, ведь меня он не знает, меня он не знал, а возможно, боится
поранить пальцы. Удар! Полегче! Направо! Дверь! - и комната наконец свободна
и готова принять, после дезинфекции, никогда не следует пренебрегать
чистотой, большую семью или пару воркующих голубков. Да, долгожданное
свершилось, но пожинать плоды еще рановато, и потому даруется отсрочка, так
я себя убеждаю. Но не слишком ли во многом я себя убеждаю, и есть ли правда
во всей моей болтовне? Не знаю. Просто я полагаю, что не в состоянии
говорить ничего другого, кроме правды, кроме того, что случилось, я это хочу
сказать, вещи совершенно разные, но это неважно. Да, именно это нравится мне
в себе больше всего, по крайней мере, не меньше остального, - моя
способность произнести: "Да здравствует республика!", например, или:
"Дорогая!", не задумываясь ни на секунду, не лучше ли мне вырвать себе язык
или сказать что-нибудь другое. Да, нет никакой необходимости размышлять, ни
до, ни после, достаточно открыть рот, и он подтвердит все сказанное, мной
сказанное, и подтвердит то долгое молчание, которое заставило меня
замолчать, так что все смолкло. И если все же я замолчу, то лишь потому, что
сказать мне будет нечего, хотя и в этом случае не было сказано все, не было
сказано ничего. Но прервем эти тягостные рассуждения, поговорим лучше о моей
смерти - она наступит через два-три дня, если память мне не изменяет. А- с
ней наступит конец всем этим Мэрфи, Мерсье, Моллоям, Моранам и Мэлонам,
если, конечно, в могиле не последует продолжения. Впрочем, не будем забегать
вперед, сперва скончаемся, потом посмотрим. Скольких я убил, размозжив им
голову или бросив в огонь? По памяти могу назвать не больше четырех, люди
мне совершенно незнакомые, никого из них я не знал. Внезапное желание, мной
овладевало внезапное желание увидеть, как иногда прежде, что-то, кое-что, не
важно что, что-то, чего я не мог и вообразить. Да, был еще старый дворецкий,
кажется, в Лондоне, снова Лондон, я перерезал ему горло его же бритвой,
таким образом, получается пять. Мне вспоминается, что у него было имя. Да,
единственное, чего мне сейчас не хватает, так это общения с невообразимым,
желательно имеющим цвет, мне это поможет. Ведь вполне вероятно, что прогулка
по бесконечным и столь знакомым галереям может оказаться последней,
озаренной моими лунами и солнцами, которые я развешаю повыше, и я отправлюсь
в путь, набив карманы галькой, она заменит мне людей и времена года, в
последний раз, если мне повезет. А затем снова сюда, ко мне, что бы это ни
значило, и больше себя не покидать, и больше себя не спрашивать о всем том,
чего со мной не было. Или, быть может, мы все вернемся сюда,
воссоединившись, раз и навсегда положив конец расставаниям, раз и навсегда
прекратив подглядывать друг за другом, снова сюда, в это вонючее логово,
грязно-белое и сводчатое, словно выточенное из слоновой кости, старый гнилой
зуб. Или один, я снова вернусь один, как уходил один, но в этом я
сомневаюсь, я слышу их крики отсюда, они мчатся за мной по коридорам,
спотыкаясь, ударяясь о камни, умоляя взять их с собой. Вопрос исчерпан.
Времени еще достаточно, если я правильно рассчитал, а если неправильно, тем
лучше, о лучшем я и не прошу, если учесть, что я вообще ничего не
рассчитывал, и я не прошу ничего, только немного времени, немного пройтись,
и вернуться сюда снова, и сделать все, что я должен сделать, забыл что, ах
да, привести в порядок свое имущество, а потом что-то еще, не помню что, но
вспомню, когда наступит время. Однако прежде, чем отправиться, я хотел бы
найти дыру в стене, за которой происходит столько событий, крайне необычных
и часто имеющих цвет. Последний взгляд вокруг себя, и я чувствую, что могу
выскользнуть, не менее счастливый, чем если бы отправился - чуть было не
сказал: на Цитеру, - решительно пора кончать. В конце концов, окно, о
котором идет речь, является только тем, чем я захочу, и больше ничем, в
буквальном смысле, все правильно, никаких уступок. Начну с того, что, к
моему удивлению, окно стало гораздо круглее, чем было раньше, и похоже
теперь на слуховое окно или на иллюминатор. Неважно, лишь бы по ту сторону
что-нибудь было. Сперва я вижу ночь, и меня это удивляет, к моему удивлению,
я полагаю, потому, что хочу удивиться, просто еще раз удивиться. Ведь в
комнате ночи нет, я знаю, настоящей ночи здесь нет никогда. Что я такое
сказал? - неважно, но чаще темнее, чем сейчас, тогда как там, снаружи, в
небе ночь - черная, а в ночи несколько звездочек, как раз столько, чтобы
показать, что черная ночь, которая открывается мне, - человеческая ночь, а
не просто нарисована на стекле, ибо они мерцают, подобно настоящим звездам,
что было бы исключено, будь они нарисованы. И словно этого недостаточно,
чтобы убедить меня в реальности внешнего мира, другого мира, внезапно
вспыхивает свет в окне напротив, или внезапно я осознаю, что в нем горит
свет, так как я не причисляю себя к тем, кто схватывает суть с первого
взгляда, и мне требуется смотреть долго и пристально и не торопить время, а
подождать, пока явления преодолеют долгий путь, отделяющий их от меня. Мне
действительно везет, освещенное окно - хорошее предзнаменование, если только
свет не зажгли специально, чтобы посмеяться надо мной, ибо ничто другое так
быстро не побудило бы меня поскорее уйти, как ночное небо, в котором ничего
не происходит, хотя его и переполняют разлад и смятение, ничто другое, если,
конечно, вас не ждет впереди целая ночь, которую можно посвятить наблюдению
медленных закатов или появлений иных миров, когда таковые имеются, или
Громыко Ольга
Максимов Альберт
Березин Федор
Перумов Ник
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур