прикованно смотрел на этот брызжущий в него огонь.
возникало и обрывалось, и то, что видел он, не было связано. Он увидел
потолок кабины, увидел над собой лицо Голубева при красной вспышке огня.
Что-то нужно было сказать Голубеву. Важное что-то. Васича больно тряхнуло и
потом уже все время трясло, и от боли он терял мелькавшую мысль.
испариной, он почувствовал этот холодный ветер, и ему стало легче.
колесами. У коновязи рыжий, блестящий на солнце жеребенок, задрав пушистый
хвост, пугливо делал свое дело; от свежего навоза шел пар. Жеребенок вдруг
отпрыгнул в сторону и скрылся из виду: через площадь, разбрызгивая сапогами
жидкий снег, быстро прошел озабоченный Баградзе с охапкой хвороста. Ищенко
остро позавидовал ему. Он сидел посреди комнаты за столом. По-весеннему
горячее солнце ломилось сквозь пыльные стекла, блестело в графине с водой. В
дымной, накуренной комнате было жарко от солнца.
полковник Стеценко, капитан СМЕРШа Елютин и замполит майор Кораблинов, хмуро
сидевшие до этих пор за столом, встали сразу же и отошли в разные углы
комнаты. Они встали, чтя память погибшего дивизиона, встали перед ним, живым
вышедшим из этого боя, потому что бой, в котором они сами участвовали, был
несравним с тем, из которого вышел он с горстью уцелевших людей.
допроса, и, когда ему сказали сесть, он сел, как подсудимый. Его
настораживало их какое-то непонятное отношение к нему. Он не доверял им,
сидел напряженный и на вопросы отвечал точно: ни больше, ни меньше того, о
чем его спрашивали.
сразу. Командир полка странно глянул на него темными, прижмуренными глазами
и отвернулся к окну. И с тех пор молча курил у окна: Ищенко видна была его
прямая спина, мускулистая прямая шея, лысеющий затылок, которым он едва не
доставал до низкого потолка хаты. Каждый раз, отвечая на вопрос, Ищенко
взглядывал на командира полка, в нем инстинктивно искал защиты. Но видел
только смуглую щеку, сожмуренный от табачного дыма глаз и кончик его черного
уса. Замполит нервно ходил по комнате или вдруг садился на кровать,
раскачивался, сутулясь, зажав ладони в коленях. Он был самый молодой,
недавно назначен на эту должность, и его Ищенко не боялся.
руками за могучие плечи, он почесывал спину об угол этажерки, но глаза
из-под крупного с залысинами лба смотрели холодно и пристально. Всякий раз,
встречая их взгляд, Ищенко чувствовал перебои сердца и противную слабость в
коленях.
его прислали к ним в полк из авиационной части. Сейчас на Елютине были
армейские кирзовые сапоги, на плечах - артиллерийские погоны.
казалось, что он не случайно путает, и, весь напрягаясь, он старался
следовать за его мыслью, предугадать дальнейший вопрос.
бомбардировщиков; стекла в хате тонко зазвенели. Слышно было, как в сенях и
по крыльцу затопали сапоги ординарцев: побежали глядеть. Елютин, улыбаясь,
подмигнул Кораблинову на окно, за которым проходили в небе бомбардировщики:
мол, вот оно, его родное, кровное. И хотя Ищенко понимал, что это не ему
дружески улыбаются, ему так хотелось быть равным среди них, что губы его
сами, непроизвольно и унизительно, растянулись в ответную улыбку. Он тут же
погасил ее, пользуясь тем, что никто на него не смотрит, быстро вытер пот с
лица.
когда гул отдалился и снова стало возможно разговаривать.
Стать на позицию...
шесть танков, дрались до последней возможности, дрались и умирали, не
пропуская немцев, если бы об этом бое рассказывал Ушаков, которому нечего
было стыдиться, он бы рассказывал с болью, но и гордостью. Ищенко
оправдывался. Он мог оправдываться только за себя, но он рассказывал о
дивизионе, и получалось, что в действиях всего дивизиона - и тех, кто жив, и
тех, кто погиб в бою,- было что-то постыдное, что он старался скрыть.
кузове одной из них, на плащ-палатке, лежал убитый Васич.
стать на позицию. А то танки могли с тыла обойти...
Елютин.- Вот в соседней бригаде, когда Запорожье брали... Тоже ваши системы
- стопятидесяти-двух... Комбат... Как его?..- Протянув руку в сторону
замполита, Елютин нетерпеливо щелкал пальцами, прося подсказать.- Еще он в
оккупации был...
танки! Ни в какое боевое положение он ее не приводил, времени у него на это
не оставалось. Развернулся, ахнул! Ахнул! Восемь снарядов - два танка горят!
Получай орден!
пушка в походном положении, ствол специальным механизмом оттянут назад. Из
нее не то что стрелять, ее зарядить в таком виде невозможно. В артиллерии
это знает последний повозочный.
сейчас вещи, которых ухо артиллериста просто слышать не может.
сдержался. Он понял, этого Елютин ему не простит - слишком уж это стыдно. И
он побоялся возбудить в нем личную неприязнь к себе. Ищенко глянул
беспомощно на замполита, на командира полка. Никто из них почему-то не
поправил Елютина, словно они не слышали. Стеценко все так же стоял у окна.
Вынув трубку изо рта, он постучал ею о подоконник, выбил пепел, зарядил
табаком и снова раскурил, хмурясь.
подытожил Елютин. И от этого "маненько", от общего молчания Ищенко стало
страшно. Елютин подошел к столу, переложил какие-то бумаги и, отойдя к
этажерке, опять обнял себя за плечи. Издалека донесся грохот бомбежки. В
хате все затряслось, вода в графине покрылась рябью.
артиллерийские части вели бой с танками - с марша в бой, с марша в бой - и
преградили им путь. Сегодня с утра распогодилось, и при ярком весеннем
солнце авиация доканчивала дело. Волна за волной бомбардировщики шли туда и
сбрасывали груз сверху.
судьбе дивизиона то, чего не мог знать Ищенко. Когда ночью была перехвачена
радиограмма и обозначилось направление немецкого танкового удара, он получил
приказ срочно выдвинуть в район Старой и Новой Тарасовки третий дивизион
своего полка, находившийся ближе всех к месту прорыва. И хотя тремя пушками
невозможно было остановить всю эту массу двигавшихся танков, с военной точки
зрения приказ, полученный Стеценко, был правилен. Задержать немцев хотя бы
на короткий срок, выиграть время, пока подойдут артиллерия и танки,
задержать теми силами, которые имелись поблизости, иначе прорыв мог
разрастись и стоил бы еще многих и многих жизней.
ввести в бой, было просто третьим дивизионом 1318-го артиллерийского полка.
Но для Стеценко это был дивизион его полка. С этими людьми он прошел войну и
многих из них любил. И он понимал, в какой бой посылает их. Но война есть
война, а они так же, как и он, солдаты. И вдруг случилось непредвиденное:
немцы изменили направление танкового удара. С военной точки зрения это тоже
было понятно и объяснимо: внезапность, инициатива в бою - ради них жертвуют
чем угодно. Но там были его люди, не успевшие окопаться, зарыть орудия в
землю. Ночью на походе столкнулись они с немецкими танками... Командир полка
знал это в масштабе всей операции. Но то, что произошло в дивизионе, видел
Ищенко, и об этом он спрашивал его. Он ничего уже не мог изменить сейчас, но
он хотел знать, как дрался дивизион, как погиб Ушаков. Слава живет и
посмертно. С труса даже смерть не смывает позора. И небезразлично, как люди
будут вспоминать твое имя, люди, ради которых ты жил и погиб. Понимал ли
Ушаков, что бойцы его дерутся не зря? Не в их силах было остановить танки,
но тот, кто с честью погиб в этом трудном бою, не ведает срама после смерти.
только со слов других, но подумал о следующем вопросе, который сейчас же
задаст ему Елютин: "А где вы были?" И ответил, опустив глаза:
прошлого года их отвели на формировку и в лесу они праздновали годовщину
полка. Ушаков, пивший много, но не пьяневший,- он только становился
медлительней в движениях и глаза у него тяжелели,- среди общего шума налил
себе полный стакан водки и, блестя четырьмя орденами на широкой груди,
блестя стальными зубами, поднял стакан над головой в красной, обмороженной
Сертаков Виталий
Бажанов Олег
Грабб Джеф
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Соломатина Татьяна