Чтение 13–й страницы книги ~Монсеньор Кихот~

коридоре. Это значит - больше сдерживаться я не могу. Тогда дворецкий
открывает дверь в спальню - появляется третье лицо, и я откатываюсь от
жены. Так что ты и представить себе не можешь, насколько Йоне упростил мне
жизнь. Теперь я исповедуюсь не чаще, чем раз в три месяца - и каюсь во
всяких мелких, простительных промашках".

- Вы надо мной издеваетесь, - сказал отец Кихот.

- Нисколько. Просто я нахожу теперь Йоне куда более интересным и
забавным писателем, чем в студенческую пору. К сожалению, в том случае, о
котором я вам рассказал, была допущена одна промашка - Диего оказался
человеком недобрым и указал на нее. "Вы недостаточно внимательно читали
Йоне, - сказал он Маркесу. - Йоне относит появление третьего лица к
разряду непредвиденных обстоятельств. А в вашем случае появление
дворецкого, боюсь, слишком хорошо предвидено". Бедняга Маркес был просто
сражен. О, этих теологов-моралистов трудно обскакать. Они всегда возьмут
над вами верх с помощью своих софизмов. Так что лучше их вообще не
слушать. Поэтому ради вашего же блага очистите-ка ваши полки от всех этих
старых книг. Вспомните, что сказал каноник вашему благородному предку:
"...а вам, ваша милость, человеку столь почтенному, таких превосходных
качеств и столь светлого ума, не должно принимать за правду все те
сумасбродные нелепости, о которых пишут в этих вздорных романах"
[Сервантес, "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский", ч.1, гл.49, пер.
Н.Любимова].

Мэр помолчал и искоса взглянул на отца Кихота.

- У вас в лице, безусловно, есть что-то общее с вашим предком, - сказал
он. - Если я - Санчо, то вы, несомненно, монсеньор Печального Образа.

- Надо мной, Санчо, можете издеваться сколько угодно. Огорчает меня то,
что вы издеваетесь над моими книгами, ибо они значат для меня больше, чем
я сам. В них - вся моя вера и вся надежда.

- В обмен на труды отца Йоне я одолжу вам труды отца Ленина. Быть
может, он тоже вселит в вас надежду.

- Надежду на этом свете - возможно, но я испытываю великий голод - и
хочу удовлетворить его не только ради себя. И ради вас, Санчо, и ради
всего нашего мира. Я знаю, я бедный странствующий священник, едущий бог
знает куда. Я знаю, что в некоторых из моих книг есть нелепицы, - были они
и в рыцарских романах, которые собирал мой предок. Но это вовсе не значит,
что рыцарство вообще - нелепица. Какие бы нелепости вы ни выудили из моих
книг, я все равно продолжаю верить...

- Во что?

- В исторический факт. В то, что Христос умер на кресте и воскрес.

- Это - величайшая из всех нелепостей.

- Мы живем в нелепом мире, иначе не были бы мы сейчас вместе.

Они взобрались на Гвадаррамские горы, что было нелегко для "Росинанта",
и теперь стали спускаться в долину, лежавшую у подножия высокой сумрачной
горы, на которой высился огромный тяжелый крест, должно быть, метров ста
пятидесяти в высоту; они увидели впереди стоянку, забитую машинами -
роскошными "кадиллаками" и маленькими "сеатами". Владельцы "сеатов"
расставили возле своих машин складные столики для пикника.

- Неужели вы хотели бы жить в абсолютно рациональном мире? - спросил
отец Кихот. - Какой это был бы скучный мир!

- В вас говорит ваш предок.

- Взгляните на эту гильотину на горе... или, если угодно, виселицу.

- Я вижу крест.

- А это ведь более или менее одно и то же, верно? Куда мы приехали,
Санчо?

- Это Долина павших, отче. Ваш друг Франко задумал, чтобы его
похоронили здесь как фараона. И больше тысячи заключенных согнали сюда,
чтобы рыть пещеру для его захоронения.

- О да, помню - потом им за это дали свободу.

- Для сотен из них это была свобода смерти. Как, отче, вы вознесете
здесь молитву?

- Конечно. А почему, собственно, нет? Будь даже тут похоронен Иуда -
или Сталин, - я бы все равно помолился.

Они поставили машину, заплатив за стоянку шестьдесят песет, и подошли
ко входу в пещеру. Какой огромный понадобился бы камень, подумал отец
Кихот, чтобы завалить вход в это гигантское захоронение. Вход в пещеру
преграждала металлическая решетка, украшенная статуями сорока испанских
святых, за ней открывался зал величиной с соборный неф, по стенам которого
висели гобелены, с виду - шестнадцатого века.

- Генералиссимус настоял на том, чтобы его охраняла целая бригада
святых, - заметил мэр.

Зал был такой огромный, что посетители казались пигмеями и их голоса
были еле слышны; надо было долго идти под высокими сводами к алтарю,
находившемуся в другом конце.

- Замечательное достижение инженерного искусства, - заметил мэр, -
сродни пирамидам. И создать такое могли только рабы.

- Как в ваших сибирских лагерях.

- Русские заключенные по крайней мере трудились во имя будущего своей
родины. А это создано ради славы одного человека.

Они медленно шли к алтарю мимо вытянувшихся в ряд часовен. Никто в этой
богато украшенной пещере не считал нужным понижать голос, и, однако же,
голоса звучали как шепот в этой беспредельности. Трудно было поверить, что
вы идете в недрах горы.

- Насколько я понимаю, - сказал отец Кихот, - эта пещера была создана
как символ примирения, часовня для поминовения всех павших с обеих сторон.

По одну руку от алтаря находилась могила Франко, по другую -
Хосе-Антонио де Риверы, основателя фаланги.

- Вы не найдете здесь даже таблички с именем павшего республиканца, -
сказал мэр.

Молча проделали они долгий путь назад и, прежде чем выйти, в последний
раз обернулись.

- Почти как холл в отеле "Палас", - заметил мэр, - но, конечно,
грандиознее, да и посетителей меньше. И отелю "Палас" не по карману такие
гобелены. А там в конце - бар с коктейлями; того и гляди появится бармен и
приготовит напиток - фирменный коктейль из красного вина, который подают с
вафлями. Вы молчите, монсеньор. А ведь это не могло не произвести на вас
впечатления. Или что-то не так?

- Я молился - только и всего, - сказал отец Кихот.

- За генералиссимуса, похороненного среди этого великолепия?

- Да. А также за вас и за меня. - И добавил: - И за мою Церковь.

Когда они сели в машину, отец Кихот перекрестился. Он и сам не был
уверен, почему: чтобы защититься от опасностей, подстерегающих на дороге,
или от поспешных выводов, или это было просто нервной реакцией.

Мэр сказал:

- У меня такое впечатление, что за нами следят. - И, перегнувшись к
отцу Кихоту, заглянул в зеркальце заднего вида. - Все обгоняют нас, кроме
одной машины.

- А с какой стати кто-то будет за нами следить?

- Кто его знает? Я ведь просил вас надеть пурпурный слюнявчик.

- Но я же надел носки.

- Этого недостаточно.

- Куда мы теперь направляемся?

- При такой скорости нам ни за что не добраться к вечеру до Саламанки.
Так что придется остановиться в Авиле. - И, продолжая наблюдать в
зеркальце заднего вида, мэр добавил: - Наконец-то он нас обгоняет.

Мимо на большой скорости промчалась машина.

- Вот видите, Санчо, мы вовсе их не интересовали.

- Это был джип. Джип жандармерии.

- Так или иначе, не мы были у них на уме.

- И все равно, я б хотел, чтобы вы сидели в своем слюнявчике, - сказал
мэр. - Носков-то ваших они ведь не видят.

Они устроили обед на обочине и, усевшись на пожухлой траве, доели
остатки колбасы. Она немного подсохла, а ламанчское вино почему-то в
значительной мере утратило свой аромат.

- Кстати, - сказал мэр, - колбаса напомнила мне, что в Авиле, если
захотите, вы сможете увидеть безымянный палец святой Терезы, а в
Альба-де-Тормесе, близ Саламанки, я покажу вам всю ее руку. Во всяком
случае, по-моему, ее уже вернули в тамошний монастырь, а то она какое-то
время находилась у генералиссимуса. Говорят, он держал ее - со всем,
конечно, благоговением - у себя на столе. А в Авиле сохранилась
исповедальня, где она беседовала с Хуаном де ла Крус. Большой был поэт,
так что не будем спорить по поводу его святости. Когда я был в Саламанке,
я часто ездил в Авилу. Знаете, я даже с некоторым благоговением относился
к этому пальцу святой Терезы, хотя привлекала меня главным образом одна
красотка - дочка авильского аптекаря.

- А почему вы бросили там учиться, Санчо? Вы никогда мне об этом не
рассказывали.

- Я думаю, длинные золотые волосы той красотки были, наверное, главной
тому причиной. Очень это было счастливое для меня время. Понимаете, она
ведь была дочкой аптекаря, - а он был тайным членом компартии, - и потому
могла втихую снабжать нас противозачаточными средствами. Мне не надо было
прибегать к coitus interruptus. Но знаете, странная все-таки штука
человеческая натура: я потом отправлялся к безымянному пальцу святой
Терезы и каялся. - Он мрачно уставился в свой стакан с вином. - О, я
смеюсь над вашими предрассудками, отче, но в те дни я разделял некоторые
из них. Может, поэтому я так и ищу сейчас вашей компании - я как бы снова
переживаю свою юность, юность, когда я почти исповедовал вашу религию,
когда все было так сложно и противоречиво... и интересно.

- А мне сложным ничто никогда не казалось. Я всегда находил ответ в тех
книгах, которые вы так презираете.

- Даже у отца Йоне.