тяжелый), и он рухнул на какого-то другого толстого пьяницу, лежавшего на
полу; в результате оба проснулись, подняли kritsh и затеяли бессильную и
жалкую толкотню друг с другом. А я улегся на вонючие нары и, несмотря на
боль во всем теле, забылся тяжелым сном. Однако это получился вроде как и не
сон, а какой-то переход в другой, Лучший мир. И в этом Другом, лучшем мире,
бллин, я оказался вроде как на широкой поляне среди цветов и деревьев, и там
же был вроде как козел с человеческим litsom, играющий вроде как на флейте.
И тут, как солнце, восстал сам Людвиг ван с litsom громовержца, с длинными
волосами и развевающимся шарфом, и я услышал Девятую, заключительную ее
часть, только слова в ней слегка смешались и переменились, причем как-то так
сами собой, как, впрочем, и положено во сне: И тут, прежде даже чем он
объяснил мне, я понял, в чем дело. Старая ptitsa, разводившая у себя дома
целыми выводками kotov и koshek, преставилась в одной из городских больниц,
отошла в лучший мир. Я tolshoknul ее чуть сильней, чем надо. Что ж, значит,
-- все. Мне вспомнились ее koty и koshki, подумалось, как они, небось,
мяукают теперь, молока просят, а им fig-- во всяком случае от старой хозяйки
они больше его не получат. Так что -- все. Ну, натворил делов. А ведь мне
еще только пятнадцать.
и сир, Всем по morder -- вот возмездье! В зад пинай voniutshi мир!
через десять минут, а может, через двадцать часов, или дней, или лет -- часы
у меня давно отняли. Внизу, словно за десятки миль от меня, стоял мент, он
тыкал меня длинной палкой с острием на конце и говорил:
настоящие неприятности.
"Оды к радости" из Девятой, звучала чисто и мощно. Мент продолжал:
сынок.
так что пока мент, от которого diko несло сыром и луком, выпихивал меня из
загаженной храпящей камеры и гнал по коридорам, внутри у меня все звучала и
звучала сверкающая музыка: "Радость, пламя неземное... " Потом мы вошли в
какую-то чистенькую контору с машинками и цветами на столах, и там сидел за
начальственным столом главный мент, который хмуро смотрел на мое заспанное
litso леденящим взором. Я говорю:
час, среди тишайшей notshi?
эту идиотскую ухмылку. Потом выслушаешь.
до полусмерти, плюнули мне в hariu, заставили признаться в стольких
преступлениях, что не успевали записывать, а потом бросили среди каких-то
bezLimtsev и voniutshih piderov в griaznoi камере! У тебя что, новая пытка
для меня припасена, ты, выродок!
хотелось бы, чтобы ты от нее спятил.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
трагическую часть своей истории, о братья мои и други единственные, которая
разворачивалась в гостюрьме номер 84-ф. Вряд ли вам так уж захотелось бы
слушать полностью uzhasni и pogani рассказ о том, какой был у отца припадок,
как он бился о стену, богохульствуя и покрывая rukery ссадинами и синяками,
о том, как у матери перекосило rot от плача оооооой-оооооооой-оооооой, когда
она подняла kritsh о единственном сыне, родной кровиночке, который так всем
изгадил zhizni. Потом был суд нижней инстанции, проходивший в старом мрачном
здании магистрата, где говорились всякие жесткие слова о вашем друге и
скромном повествователе, -- это было уже потом, после всех злобных
поношений, побоев и плевков, которыми его наградили П. Р. Дельтоид с
ментами, будь они все прокляты. Потом его держали в грязной камере среди
voniutshih извращенцов и prestupnikov. Потом суд более высокой инстанции,
уже с адвокатами и присяжными, и, надо сказать, там тоже говорились всякие
пакости, причем весьма торжественным тоном, а потом -- "Виновен! ", и после
слов "четырнадцать лет" kritsh моей мамы "УУУУУУухууухуухууууууу", блпин. И
вот я сижу, два года уже сижу с тех пор, как меня пинками, под лязганье
запоров впихнули в гостюрьму 84-ф, одетого по последней арестантской моде,
то есть в комбинезон цвета kala, да еще и с пришитыми над тикалкой на грудь
и на спину номерами, так что как ни повернись, перед вами номер 6655321, а
вовсе не Алекс, ваш юный друг. -- Ну, что же теперь, а? Ничего
облагораживающего в том, чтобы сидеть два года в griaznoi клетке
человеческого зверинца, конечно же. не было, а были одни побои, tolshoki ее
стороны зверюг надзирателей, и было знакомство с миром вонючих злобных
заключенных, среди которых оказалось полно настоящих извращенцов, готовых в
любой момент наложить лапу на соблазнительного юного мальчика вроде вашего
покорного слуги. И была необходимость работать в мастерских, делать
спичечные коробки и ходить, ходить, ходить по двору вроде как для разминки,
а по вечерам иногда какой-то старый vek, с виду как бы учитель, читал лекции
о жуках или о Млечном Пути, а еще, бывало,. на тему "Загадки и чудеса
снежинок" -- это вообще smeh, потому что сразу вспоминался тот раз, когда мы
сделали toltshok kashke, вышедшему из публичной biblio зимней notshju, в те
времена, когда мои koresha еще не стали предателями, а я был счастлив и
свободен. Об этих своих бывших друзьях я здесь услышал всего один раз, когда
навестить меня пришли па и ма и рассказали мне, что Джорджика уже нет. Да,
погиб, бллин. Мертв, как собачий kal на дороге. Джорджик привел остальных
двоих в дом к какому-то очень богатому veku, они ему сделали toltshok,
zagasili и попинали еще на полу, и Джорджик начал делать razdryzg занавесям
и подушкам, а старина Тем стал бить какие-то очень дорогие безделушки --
статуи и тому подобное, а этот избитый богач взъярился, как bezumni, и
бросился на них с тяжелым железным прутом. Razdrazh придал ему какую-то
нечеловеческую силу, Тем и Пит выскочили в окно, а Джорджик споткнулся о
ковер, и хозяин грохнул его этой кошмарной железиной по tykve, тут и конец
пришел хитрюге Джорджику. Старого убийцу оправдали: мол, самооборона, что
было совершенно правильно и справедливо. Вообще, то, что Джорджик убит, хотя
и спустя год с лишним, после того как сдал меня ментам, по мне, было
правильно, нормально и даже вроде как промысел Божий. -- Ну, что же теперь,
а? Дело было в боковой часовне воскресным утром; тюремный свищ наставлял нас
в Законе Божием. Моей обязанностью было управляться со стареньким
проигрывателем, ставить торжественную музыку перед и после, а также в
середине службы, когда полагается петь гимны. Я был во внутреннем приделе
боковой часовни (всего их в гостюрьме 84-ф было четыре), неподалеку от того
места, где стояли надзиратели и вертухаи с их винтовками и подлейшими
синещекими otjeеymi - hariami, и мне хорошо было видно слушавших Закон Божий
зеков, сидевших внизу в своих комбинезонах цвета kala; от них подымалась
особая какая-то грязная vonn, причем не то чтобы они были действительно
немытые, не в том дело, это была особая необычайно гадкая vonn, которая
исходит только от преступников, бллин, -- вроде как пыльный такой, тусклый
запах безнадежности. И я подумал, что от меня, видимо, тоже такой запах,
поскольку я уже настоящий зек, хотя и очень еще молодой. Так что мне,
понятное дело, очень важно было как можно скорее покинуть этот вонючий
griazni зверинец. Впрочем, как вы поймете, если вам не надоест читать,
вскоре я его и впрямь покинул.
Либо пойдет карусель тюрьма-свобода-тюрьма-свобода, причем для большинства
из вас в основном тюрьма и лишь чуть-чуть свободы, либо вы прислушаетесь к
Священному писанию и поймете, что нераскаявшихся грешников ждут кары еще и в
том, грядущем мире после всех мытарств этого. Сборище отпетых идиотов, вот
вы кто (большинство, конечно), продающих первородство за жалкую миску
холодной похлебки. Возбуждение, связанное с кражей, с насилием, влечение к
легкой жизни -- стоит ли эта игра свеч, когда у вас есть веские
доказательства -- да, да, неопровержимые свидетельства того, что ад
существует? Я знаю, знаю, друзья мои, на меня снисходили озарения, и в
видениях я познал, что существует место мрачнее любой тюрьмы, жарче любого
пламени земного огня, и там души нераскаявшихся преступных грешников вроде
вас... и нечего мне тут хихикать, что за смешки, будь вы неладны, прекратить
смех!.. Да, вроде вас, говорю, вопят от бесконечной непереносимой боли,
задыхаясь от запаха нечистот, давясь раскаленными экскрементами, при этом
кожа их гниет и отпадает, а во чреве бушует огонь, пожирающий лопающиеся
кишки. Да, да, да, я знаю!
пыр-дыр-дыр-дыр, и тут же налетели звери надзиратели, кинулись туда, откуда
им послышался этот shum, раздавая направо и налево tolshoki и зуботычины.
Они схватили какого-то бледного дрожащего зека, тощего, маленького и
довольно старого выволокли его, хотя он и кричал им, не переставая "Это не
я, это он, он, смотрите! ", но им было все равно. Его жестоко избили и,
воющего, вопящего, выволокли из часовни.
-- Затем он взял в руки толстую книгу, перелистнул страницы, плюя все время
для этого на пальцы -- тьфу-тьфу-тьфу. То был огроменный дородный буйвол,
очень красный litsom, но он испытывал ко мне слабость, потому что я был
молод и очень интересовался его Книгой. Считалось, что для дальнейшего моего
образования мне можно читать эту книгу и даже слушать тюремный
проигрыватель, пока читаю. Бллин. И это было, в общем, неплохо. Меня
запирали и давали слушать духовную музыку И. С. Баха и Г. Ф. Генделя, пока я
читал про всех этих древних видов, которые друг друга убивали, напивались
своего еврейского вина и вместо жен тащили в постель их горничных --
довольно забавное чтиво. Только оно и помогало мне продержаться, бллин. В
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Мичурин Артем
Посняков Андрей
Контровский Владимир