Чтение 13–й страницы книги ~Под осенней звездой~

Я тоже мог бы рассказать кое-что интересное о том, как живут люди на
белом свете, поправить их, когда они болтали всякий вздор, понятия не имея,
как ездят верхом на верблюдах или собирают виноград.

Но я поспешил кончить еду, взял ведро и пошел за водой, чтобы еще раз
напоить лошадей, хотя надобности в этом никакой не было; дойдя до ручья, я
уселся на берегу.

Немного погодя фру Фалькенберг крикнула мне:

- Подите, пожалуйста, к лошадям! Мы хотим нарвать хмеля или
каких-нибудь красивых листьев,

Но когда я подошел к коляске, они передумали, потому что хмель уже
осыпался, а рябины и красивых листьев не было.

- В эту пору лес совсем голый,- сказала фрекен. И спросила, пристально
глядя на меня: - Послушайте, ведь здесь нет кладбища и вам негде бродить?

- Кажется, нет...

- Как же вы обходитесь?

И она рассказала фру Фалькенберг, что я такой странный, каждую ночь
ходил на кладбище и разговаривал с мертвецами. Там-то я и придумывал все
свои машины.

Я не знал, что на это сказать, и спросил, как здоровье Эрика.

- Помнится, лошади понесли, он расшибся и харкал кровью.

- Ему лучше,- коротко ответила фрекен.- Но не пора ли в путь, Ловиса?

- Можем мы ехать дальше?

- Когда вам будет угодно,- ответил я.

И мы поехали.

Час проходит за часом, солнце клонится к закату, свежеет, тянет
сыростью: понемногу поднимается ветер, начинает падать мокрый снег. Остаются
позади приходская церковь, лавки, хутора.

И вдруг мне стучат в стекло.

- Не здесь ли вы катались ночью на чужих лошадях? - спрашивает фрекен
со смехом.- Вообразите, до нас дошел слух об этом.

Обе дамы принялись смеяться.

Я ответил, нимало не смутившись:

- И все же ваш отец хочет взять меня в работники, не так ли?

- Так.

- Ну, раз уж мы заговорили об этом, позвольте вас спросить, фрекен,
откуда ваш отец узнал, что я работаю у капитана Фалькенберга? Ведь вы,
кажется, сами удивились, когда меня увидели?

Она подумала немного, взглянула на свою подругу и ответила:

- Я написала об этом домой.

Фру Фалькенберг опустила глаза.

Я заподозрил, что фрекен солгала. Но она так ловко вывернулась, что мне
нельзя было ее уличить. Вполне вероятно, что она написала домой что-нибудь в
таком роде: "А знаете, кого я здесь встретила? Того самого человека, который
сделал нам водопровод, теперь он работает у капитана лесорубом..."

Но когда мы приехали, оказалось, что пастор вот уж три недели как нанял
работника. Этот новый работник вышел подержать лошадей.

Я ломал себе голову и никак не мог понять, почему же в таком случае
именно меня попросили ехать сюда? Может быть, чтобы мне было не так обидно,
что Фалькенберга позвали в гостиную и попросили спеть? Но как они не
понимают, что я в скором времени закончу работу над своим изобретением и
милость их мне не нужна?

Я молчал, хмурился и был недоволен собой; на кухне, когда я ужинал,
Олина долго благодарила меня за водопровод, потом я пошел присмотреть за
лошадьми. А когда стемнело, я взял одеяло и отправился на сеновал...

Я проснулся от чьего-то прикосновения.

- Зачем ты лег здесь, ведь так можно простудиться насмерть,- сказала
жена пастора.- Пойдем, я уложу тебя в доме.

Мы начали спорить, потому что я не хотел идти в дом, и заставил ее
сесть рядом со мной. Эта женщина была полна страсти, а может быть, она
просто была дитя природы. В ней звучала чудесная мелодия, и я закружился в
вихре этой музыки.

XXIV

С утра я был настроен уже не так мрачно, поостыл, успокоился и стал
рассуждать здраво. Конечно, для моего блага лучше было и не уходить отсюда,
наняться к пастору в работники, стать первым среди равных.

Ведь я уже успел привыкнуть к тихой деревенской жизни.

Фру Фалькенберг стояла посреди двора. Золотоволосая, с непокрытой
головой, она была высокая и стройная, как колонна.

Я пожелал ей доброго утра.

- Доброе утро,- ответила она и, легко ступая, подошла ко мне. Понизив
голос, она сказала: - Вчера вечером я очень хотела поглядеть, как вас
устроили на ночлег, но мне нельзя было выйти. Впрочем, выйти было можно,
только... Вы ведь легли на сеновале?

Я слушал ее, как во сне, и не в силах был ответить.

- Что же вы молчите?

- Спал ли я на сеновале? Да.

- Вот как? И хорошо ли вам спалось?

- Да.

- Так. Ну что ж. Сегодня мы едем домой.

Она повернулась и пошла прочь, покраснев до корней волос...

Прибежал Харальд и попросил меня сделать ему змей.

- Ладно, так и быть,- сказал я, стараясь совладать с собой. - Сделаю
тебе большой-пребольшой змей, он взлетит к самым облакам. Непременно сделаю.

Мы с Харальдом мастерили змей часа два, этот славный мальчик старался
от души, а я думал совсем о другом. Мы сплели из бечевки длинный хвост,
привязали его к змею да еще приклеили для прочности; фрекен Элисабет два
раза подходила к нам и смотрела, как мы справляемся с делом, вид у нее был
уже не такой свежий и оживленный, как раньше, но меня это не трогало, я ее
будто и не замечал.

Но вот мне велено запрягать. И хотя нужно поторапливаться, потому что
дорога предстоит дальняя, все же я посылаю Харальда с просьбой повременить
полчаса. Мы трудимся в поте лица, и наконец все готово. Завтра, когда клей
подсохнет, Харальд запустит змей и будет провожать его взглядом, и в его
душе всколыхнется такое же неведомое волнение, какое сейчас всколыхнулось во
мне.

Лошади запряжены.

Фру Фалькенберг выходит из дома, и все пасторское семейство провожает
ее.

Пастор и его жена узнали меня, они отвечают на мой поклон и говорят мне
несколько любезных слов; но они даже не обмолвились о том, что хотели взять
меня в работники. Голубоглазая пасторша стоит и лукаво поглядывает на меня
искоса, будто накануне она меня и в глаза не видела.

Фрекен Элисабет приносит корзинку с припасами и помогает своей подруге
усесться поудобнее.

- Может быть, все-таки дать тебе еще что-нибудь теплое? - спрашивает
она в который уж раз.

- Нет, спасибо, я не озябну. До свиданья, до свиданья!

- Будьте таким же молодцом, как вчера,- говорит фрекен и кивает мне на
прощание.

Мы трогаемся.

День стоит сырой и холодный, я сразу вижу, что фру Фалькенберг плохо
укутана и ей холодно.

Мы едем час за часом, лошади, чувствуя, что мы возвращаемся домой, сами
бегут рысью, я держу вожжи, и руки мои стынут без рукавиц. Завидев домик
неподалеку от дороги, хозяйка стучит в стекло и говорит, что время обедать.
Она выходит из коляски, вся посиневшая от холода.

- Пообедаем в этом домике,- говорит она.- Как управитесь с лошадьми,
приходите туда, да не забудьте прихватить корзинку.

И она поднимается по косогору.

"Она решила обедать у чужих людей, потому что замерзла,- думаю я.- Ведь
не меня же она в самом деле боится..." Я привязал лошадей и задал им корму;
похоже было, что пойдет снег, поэтому я накрыл их куском промасленного
холста, похлопал по крупам и, захватив корзинку, пошел к домику.

Старушка, хлопотавшая над кофейником, подняла голову, пригласила нас
войти и снова занялась своим делом. Фру Фалькенберг распаковала корзинку и
сказала, не глядя на меня:

- Ну как, уделить вам кусочек и сегодня?

-- Да, спасибо большое.

Мы едим молча. Я сижу на скамеечке у двери, поставив тарелку подле
себя; а фру Фалькенберг устроилась у стола, она не отрываясь смотрит в окно
и почти ничего не ест. Время от времени она перебрасывается словом со
старухой и поглядывает, не опустела ли моя тарелка. В домике тесно, от меня
до окна не больше двух шагов, и мы сидим все равно что рядом.

Кофе готов, но на моей скамеечке нет места для чашки, и я держу ее в
руке. Вдруг фру Фалькенберг поворачивается ко мне и говорит, не поднимая
глаз:

- За столом есть место.

Я слышу, как громко колотится мое сердце, и бормочу:

- Спасибо, мне и здесь удобно... Я уж лучше...

Сомнений нет - она взволнована, опасается, как бы я чего-нибудь не
сказал или не сделал; тотчас она снова отворачивается, но я вижу, как бурно
вздымается ее грудь. "Не бойся,- думаю я,- скорей я откушу себе язык, чем
скажу хоть слово!"

Мне нужно поставить пустую тарелку и чашку на стол, но я боюсь ее
испугать, а она сидит все так же, отвернувшись. Я тихонько звякнул чашкой,
чтобы привлечь к себе ее внимание, поставил посуду на стол и поблагодарил.

Она спрашивает меня, словно я гость: