начать совсем с другого бревна, что самый опытный сплавщик недоволен. Мне,
знающему их язык, чудится, будто я слышу, как он упрямо и раздумчиво
твердит: "Надо еще посмотреть, не можем ли мы сперва высвободить вот это!"
Двадцать глаз устремляются на новое бревно, двадцать глаз прослеживают его
путь в хаотическом нагромождении других бревен, и, если согласие достигнуто,
десять багров вонзаются в него. В такую минуту утыканное баграми бревно
напоминает арфу с туго натянутыми струнами, из десяти глоток вырывается
дружное "эй!". Все разом наваливаются, и бревно едва заметно сдвигается с
места. Новый взмах, новый крик, и бревно продвигается еще на пядь. Словно
десять муравьев пыхтят вокруг одной ветки. И вот уже водопад подхватывает
освобожденную добычу.
как на грех, надо их, и только их. Тогда сплавщики обступают бревно со всех
сторон и, едва различат его среди хаоса, вонзают в него свои багры. Одни
тянут, другие толкают. Если бревно сухое, его нарочно смачивают, чтобы лучше
скользило. Теперь багры не высятся в строгом порядке, подобно струнам арфы,
теперь они скрестились, как нити паутины.
только на время обеда, порой вопли не прекращаются много дней подряд. Затем
новый звук достигает наших ушей, мы слышим удары топора: какое-нибудь подлое
бревно легло так, что его не вытащить никакими силами, а весь затор держится
из-за него. Тогда его надо подрубить. Долго работать топором не приходится -
непомерная тяжесть, навалившаяся на бревно, ломает его, как спичку, и весь
гигантский хаос приходит в движение. В такие минуты сплавщики прекращают
работу и только следят: если подалась как раз та часть затора, где они
стоят, им надо проявить кошачью ловкость, чтобы перепрыгнуть куда
побезопаснее. Каждый день, каждый миг их работы полон страшного напряжения,
свою жизнь и смерть они держат в собственных руках.
он еще жив. Таков Брюгге, великий город старины, таковы многие города
Голландии, Южной Германии, Северной Франции, Востока. Когда стоишь на
главной площади такого города, говоришь самому себе: вглядись, раньше это
был живой город, до сих пор еще я встречаю людей на его улицах.
сторон его обступили горы, но есть здесь и местные красавицы среди женщин, и
местные честолюбцы среди мужчин - все, как в других городах. Вот только
жизнь здесь ведут презабавную - узловатые пальцы, мышиные глаза, уши,
заложенные вечным шумом водопада. Жук шныряет по вереску, там и сям на пути
у него встает желтая соломинка, но для жука это стволы могучих деревьев. Два
местных торговца идут по мосту, торговцы явно держат путь к почтамту. Они
надумали купить на двоих целый марочный блок, чтобы получить скидку.
раскладывают прочий товар, но покупателей я не видел у них почти ни разу.
Сперва я все ждал, что какой-нибудь крестьянин рано или поздно спустится с
гор и за каким-нибудь делом наведается в город. Я не ошибся, сегодня я видел
крестьянина, и какое же это было непривычное и занятное зрелище!
серые штаны с леями из черной кожи. Он сидел на крохотной подводе. Подводу
тянула крохотная лошадка, а за его спиной, на подводе, стояла крохотная
бурая коровенка, должно быть, ее привезли к мяснику. Все три живых существа
- человек, лошадь и корова были такие махонькие и такие древние, словно это
гномы выбрались погулять среди людей; я не удивился бы, если бы они внезапно
исчезли прямо у меня на глазах. И вдруг корова протяжно замычала на своей
игрушечной подводе. Даже ее мычание показалось мне каким-то потусторонним
звуком.
коровы. Он бродил по лавкам, делая покупки. Я побывал вместе с ним у шорника
и стекольщика Вогта, который попутно торговал еще и кожаным товаром. Этот
многогранный негоциант хотел обслужить меня в первую очередь, но я сказал,
что мне надо хорошенько посмотреть седла, потом кое-что из стекла, потом
кожи и что мне не к спеху. Тогда Вогт занялся гномом.
чем всегда, виды на урожай, река за неделю понизилась на четверть; цены на
мясо; тяжелые времена. Они начинают вертеть кожу, ощупывать ее и обнюхивать,
перегибать и обсуждать. Когда после всего этого отрезается нужный кусок,
гному приходит в голову, что кусок тянет до чертиков много, надо взять
круглый вес, а гирьки помельче не считать! Спорят еще битый час, как того
требует обычай. Когда в конце концов приходит время платить, на сцену
является не менее сказочный кошель из кожи, кончики пальцев выуживают
скиллинг за скиллингом, бережно и обстоятельно, оба заинтересованных лица по
нескольку раз пересчитывают сумму, после чего гном боязливым движением
закрывает кошель: больше там ничего нет.
видел бумажные деньги.
сходятся на середине - и сделка заключена.
когда другой раз приедешь в город.
людьми. Корова осталась у мясника. Теперь на подводе лежат пакеты и свертки,
сам он трусит позади, и кожаные леи на каждом шагу складываются в
треугольник. То ли по скудоумию, то ли, напротив, по обилию мыслей,
обуревающих человека после выпивки, только полосу купленной кожи гном
обмотал, словно браслет, вокруг руки.
крестьянин, он продал корову, после чего израсходовал полученные скиллинги.
Это было замечено всеми без исключения: три городских поверенных это
заметили, три городские газеты тоже это заметили - в обращении находится
больше денег, чем вчера. Город живет непроизводительными оборотами.
муниципалитет публикует список домов, назначенных к торгам. Как же так? А
вот так.
прокормить город, приютившийся на ее бесплодном ложе. Случайная корова не
спасает положения. Вот почему дома, швейцарские домики, ненадежные
пристанища переходят в другие руки. Если жителю любого из городков Вестланна
в кои-то веки понадобится продать дом, там это считается незаурядным
событием, местные жители собираются на мосту и шушукаются, сблизив головы.
Здесь же, в нaшем маленьком городе, лишенном всякой надежды, никто и ухом не
поведет, когда та или иная усадьба выпадает из ослабевших рук. Сегодня мой
черед, завтра настанет твой! А людям и горюшка мало.
он.
меня и молчал. Но, будучи человеком настырным, от своего не отступился,
только переменил тон.
тебя, если ты принесешь чемодан.
десять прибыл поезд. Весь он состоял из трех вагонов-коробочек, несколько
пассажиров вышли из переднего вагона, а из последнего вышла дама. Инженер
поспешил к ней и помог ей спуститься.
перчатки, она передала инженеру желтое летнее пальто. Она казалась смущенной
и тихим голосом произнесла несколько слов; но, заметив, что инженер держится
уверенно и развязно и даже просит ее поднять вуаль, она тоже расхрабрилась и
вуаль подняла.
взглянул ей в лицо.
поняв, кто передо мной, я мог думать только об одном - о себе,
состарившемся, о том, как бы мне стоять попрямее, как бы поклониться
учтивее. За последнее время я обзавелся блузой и брюками из коричневого
плиса, обычным на юге костюмом для рабочего, и костюм этот был всем хорош,
но, как на грех, я именно сегодня не надел его. До чего ж это меня
раздосадовало, до чего огорчило. Покуда эти двое разговаривали, я пытался
понять, зачем инженеру понадобилось тащить на станцию именно меня. Может
быть, он просто пожалел какой-нибудь там скиллинг на чаевые носильщику? Или
захотел похвастаться, что вот, мол, у него есть собственный слуга? Или
сделать ей приятное, чтобы ее с первой минуты окружали знакомые лица? Если
последнее, то он ошибся в своих расчетах: когда фру увидела меня, она даже
вздрогнула, неприятно пораженная этой встречей в таком месте, где она
надеялась укрыться от чужих глаз. Я слышал, как инженер ее спросил: "Видишь,
кто это? Вот он-то и понесет твой чемодан. Давай сюда квитанцию". Но я не