Но вот, не в силах более сдерживаться, я позволил рукам коснуться ее
крутых бедер, груди. Пальцы мои задрожали.
Живот Сильвы вздрогнул и заколебался, меня охватило волнение, и, когда
Сильва одним движением повернулась и прильнула ко мне, я едва окончательно
не потерял голову. Но тут мяуканье утратило мирную вкрадчивость, зазвучало
пронзительно и настолько по-кошачьему, настолько по-животному, что меня
словно молния пронзила: я оттолкнул от себя это зачаровавшее меня тело и
кинулся прочь, шатаясь от головокружения, от священного ужаса, от тоски,
от обыкновенного страха и пронзавшего меня вопроса, безжалостного, как
удар кинжала под ребро.
мяукать и даже мурлыкать и, растянувшись на ковре, стала перекатываться по
нему туда-сюда, причем тихонько терлась об него лицом. Я издали смотрел на
нее и чувствовал вскипающее во мне смешанное необыкновенное чувство
желания и отвращения - мне уже много раз случалось ощутить его, но никогда
оно не завладевало мною с такой силой, как в этот вечер. К счастью для
меня, Сильва уснула - мгновенно, как засыпают младенцы. Она уснула,
сморенная животным изнеможением, и зрелище это, так же как раньше ее
мяуканье, погасило во мне последние вспышки похоти, оставив вместо нее
одну лишь нежность. Я воспользовался ее забытьем, чтобы искупать ее в
ванне; почувствовав касание теплой воды, она слегка вздрогнула, но не
проснулась, так я и уложил ее, спящую, в постель, перед тем надев на нее
новую рубашку.
Господа за его вмешательство. Я чувствовал, даже не умея, быть может, ясно
выразить это словами, что уберегся от особого, тяжкого греха. Я вспоминал,
какими коварными, неисповедимыми путями соблазн завладел моими чувствами,
когда я сжимал в объятиях мою маленькую лисичку в человеческом облике: ну
и что? - говорил я себе в тот миг, кто узнает об этом? Не узнает даже она
сама: твои объятия пройдут для нее так же бесследно, как шпага сквозь
воду, как уж сквозь щель в скале; назавтра она даже не вспомнит ничего...
Благодарю же Тебя, Господи, за избавление грешного раба Твоего от позорных
воспоминаний, которые назавтра, в бледном утреннем свете, исполнили бы его
отвращением перед самим собой...
теплую тяжесть ее тела... Его соблазнительная близость на миг опять
возбудила мое чувственное смятение. Но я уже вполне владел собой. И если я
выстоял в самый разгар бури, то мне ли теперь было гибнуть при полном
штиле.
11
Почувствовав, что я зашевелился, Сильва проснулась, зевнула, потянулась и
спрыгнула с кровати. И почти сразу же оказалась у двери, царапая ее и
принюхиваясь. Потом пробежалась по комнате. И вот она уже, тихонько
повизгивая, смотрит в окно.
способна ничего помнить..." Желая посмотреть, что она станет делать, и
зная, что входная дверь на ночь была заперта, я выпустил ее из спальни.
Она почти оттолкнула меня и кинулась за порог. Пробежала по коридору, но у
лестницы как будто заколебалась, помедлила и замерла, наклонясь над
перилами в неуверенной, настороженной позе, словно вслушиваясь в
недоступные моим ушам звуки. Она так долго стояла неподвижно, что в конце
концов я подошел поближе. Вдруг Сильва повернулась ко мне и уткнулась
своей нежной мордочкой мне под мышку, словно спасаясь от опасностей
внешнего мира. Я боялся шевельнуться. И когда наконец я поднял ей
подбородок, чтобы заглянуть в лицо, то увидел, что по ее щеке ползет
слеза.
сих пор она часто стонала, иногда вскрикивала, но не плакала никогда. Что
это, начало преображения? И что оно сулило - надежду или опасность? В
любом случае сомневаться не приходилось: то было внезапное пробуждение
памяти. Пока мы держали Сильву в доме взаперти, она всем своим инстинктом
лесного зверя стремилась на свободу. И нынче утром в спальне, запертой на
ключ, именно это инстинктивное стремление вновь неодолимо захватило ее. Но
когда я позволил ей выйти, дал возможность снова убежать в лес, к своему
лису и своим лисятам, воспоминание о вчерашнем внезапно встало перед ней
во всей своей неприкрытой жестокости. Ничем иным, я думаю, невозможно
объяснить тот факт, что она так круто повернула назад, показав свою
печаль, пролив слезы. Впервые моя лисица не последовала слепо и бездумно
зову инстинкта, но поступила как существо, осознавшее свою неудачу. Я,
однако, не слишком обольщался на сей счет: собаки, например, тоже не
лишены такого рода памяти. И все же я был взволнован, не зная, радоваться
или нет. Я отвел Сильву в спальню - впрочем, ее и вести не понадобилось:
она жалась ко мне совсем как в день поездки в Лондон, будто опасаясь
потеряться, и этим яснее всяких слов дала мне понять, что, поскольку лес
отверг, оттолкнул ее, отныне ее жизнью стали эта комната и я. И однако еще
много ночей спустя я слышал, как она бродит вдоль стен, принюхивается,
скребется в дверь и окно. Да и странно было бы другое поведение у
существа, пока еще целиком находящегося во власти атавистической тяги к
свободе. Странно было бы, если бы воспоминание о ее горестной неудаче не
побледнело в ее дикой душе перед неодолимым зовом родной норы в лесу. С
меня хватало того замечательного факта, что я мог наконец держать широко
открытыми окна и двери, по крайней мере днем, не боясь ее побега. Страх
перед неведомым, казалось, пересилил в Сильве тягу к лесу. В доме она
теперь ходила за мной по пятам, как собачонка, и, возвращаясь с фермы, я
всегда находил ее сидящей со скрещенными ногами на полу возле двери: она
ждала меня.
приходило, что покой этот может быть обманчив.
возвращения Сильвы. Выходя из коляски, запряженной пони, которым она
правила сама, Дороти тут же спросила:
отвел пони в конюшню, и бросила мне:
- Я приехала с вещами, но, может быть, теперь это лишнее?
комнату. Мы поднялись на второй этаж. Проходя мимо моей двери, мы услышали
мелкие шажки, царапанье, нетерпеливое повизгивание. Дороти остановила
меня:
один, она вздрогнула и кинулась прочь. Я удержал ее за руку:
ласково, как улыбаются очень маленькому ребенку. Сильва пристально следила
за каждым ее движением. Она оскалилась, обнажив свои острые зубки. И из
горла у нее вырвалось глухое ворчание.
и сама это почувствовала, ибо быстро отдернула руку и огорченно взглянула
на меня. Я объяснил:
себя гладить.
воскресенье, когда я был у вас.
рычать.
избавиться от неприятного осадка из-за оказанного Сильвой приема.
скверный характер!
запереть себя в комнате. А часто ли вы встречали такое послушание у дикого
зверя? Или у ревнивой женщины?
Жюль Верн
Прозоров Александр
Корнев Павел
Акунин Борис
Шилова Юлия