писал флорентийских патрициев, надменных, мужественных, исполненных
достоинства и красоты. Перед портретом Козимо Медичи в Музее
изобразительных искусств художник стоял много раз и помнил плечи, и руки,
и мягкую бороду, всю позу. Когда он думал о портрете, у него сбивалось
дыхание.
скажи, Лариса, ты же первая начала.
вариант _того_ портрета, хотя _там_ цепи нет, и одежда не черная, но
черного и _там_ много, живописец любил черный цвет и писал его часто.
не мог. Хорошо, пусть не Бронзино и к Бронзино близко не лежал, но
откуда-то возникла такая легенда? Он не такой гордый, как
Лариса-искусствоведка. Ему годится то, что она не берет. Кто-то все равно
купил это за Бронзино, кто-то, у кого нашлось сто ре, в нужном месте, в
нужный час. Даже если копия _того_ времени...
читал все его переживания, как книгу с картинками, и сердился и жалел его,
молодого, глупого, не умеющего владеть собой, властвовать собою, то, что
так хорошо умели модели Аньоло Бронзино.
художник, показывая, что все миновало, он уже способен на эту тему шутить.
спросила Лариса презрительно. - В том-то и дело, что _похоже_. Типичный
Бронзино, так бы я сказала. Устраивает?
этаж может дрыхнуть. Когда вы все в журнал приходили, а я была новенькая,
младший редактор, на вас смотрела снизу вверх, все вы были симпатичные, а
теперь я вас что-то не пойму.
удалого ямщика, который сейчас взмахнет вожжами, гикнет, свистнет и
помчится по Москве и Подмосковью, а поедет назад - в санях у него уже
будет лежать Бронзино, да не тот, сомнительный, а настоящий, подлинный,
великолепный.
был и когда придешь" спрашивать нельзя, у нее сорвалось случайно, опять
ошибка.
знала.
казалось, что он хранитель каких-то последних прекрасных знаний и они
кончаются. Может быть, глупости вроде засушенных лепестков в книгах.
Пусть, не всем умными быть.
сидит. Подруги, друзья, театры, кино, а теперь новое увлечение - туризм.
Может, ее прабабки за нее дома отсидели, впрочем, тоже, наверно, не
особенные домоседки были. У него было чувство, что он их знал, прабабок
этих двоюродных, троюродных, и был в них влюблен, и до сих пор влюблен,
вот дурость, и радость, и тайна, которую надо хранить, потому что никто не
поймет. Но как попадется человек, способный понять, сразу надо с ним
поделиться чепухой этой, лепестками засушенными, тогда не пропадет, не
умрет вместе с ним, а останется. Катя как раз такой человек.
телефонов:
когда хотите, с кем хотите. Как будто впервой. Мало я, что ли, ваших
опекаемых видела, которым вы головы морочите, а они вам верят и слушают,
развесив уши. Я уж соскучилась без вас, без ваших фантазий. Только
пообещайте не делать из меня музейный экспонат, я сейчас особенно для
этого не подхожу, похожа на черта. Уезжаю в экспедицию на все лето и
вообще не знаю, когда вернусь, может быть - никогда. Чего я тут не видала,
а там - солнце, ветер, полынью пахнет. Как зовут вашу новую жертву?
стал выглядеть как собственная фотография двадцатилетней давности.
от сознания, что твой вид есть твой долг женщине.
прекрасных московских зимних дней, которые почему-то стали редки. Или так
кажется? А между тем такие дни и есть Москва, и нежный запах свежести -
Москва, и неповторимые развороты некоторых улиц, ничем, может быть, не
примечательных, лишь тем, что они - Москва. Город любишь, как человека,
любишь потому, что любишь.
виноград, грозди гиацинтов, голубую и розовую, с нежным запахом. Он был
чувствителен к запахам и внимательно посмотрел на Катю, как она -
изумляется цветам или спокойна, равнодушна, современный человек. Лицо
современного человека было розовое, как гиацинт, и спокойное. Он спрятал
цветы под пальто.
день пробивалась сквозь зиму, снег и лед, как запах гиацинтов сквозь
драповое пальто.
под листом, под корягой. Чувствую, что-то хорошее будет, а что-то - это
весна... Мы с вами подходим к дому, где Пушкин жил в тысяча восемьсот
тридцать первом году. Здесь у него бывали Денис Давыдов, Языков,
Баратынский, Вяземский и, конечно, Нащокин Павел Воинович. Гостиная была
обклеена обоями под лиловый бархат с выпуклыми цветами. Его первая
квартира... А следующий дом - мы пришли.
и сейчас опять побежит.
ней самое непосредственное отношение, но ее не интересовало. Чудесные
предки, верно. Но люди склонны переоценивать предков, особенно в последнее
время. Ей стало скучно, когда Петр Николаевич подвел Катю к портретам и
стал рассказывать, кто на них изображен.
Помахала гребенкой, помахала щеткой и встала... Темно-синие волосы
торчали, как у шестиклассника на большой перемене.
изображенные на старых фотографиях, тепло укутанные в бархатные рамки,
взирали на наследницу благосклонно. У многих из них тоже были такие лица,
как будто и они что-то натворили.
боялась, что ее отвлекут от дела и о чем-нибудь спросят. Она колола сахар,
как колют орехи, потом стала резать хлеб, сыр и вообще крошить всю еду, -
казалось, она собиралась из всего, что было в доме, сделать салат.
коричневой, местами порозовевшей бархатной рамке.
благородный, милый. Пупсик. Давно умер.
Петр Николаевич. - Этот дядя Саша, пупсик, был прогрессивнейшим деятелем
государства Российского.
римскую тогу? Они были замечательные, умные, просвещенные, преданные
отечеству... их любили... и они любили. И умерли. Все как один, -
закончила она, смеясь, и опять удрала, туда, где ее ждали, где шла жизнь
без портретов, без старинной мебели, без желтоватых иссыхающих бумаг.
Наташа давно хотела отдать их Петру Николаевичу, но он считал, что они
вместе должны их перебрать. Она не спорила, бумагам, видно, еще долго
предстояло лежать на прогнувшихся книжных полках.
и не казалась перегруженной. Историческое имело свои места на стенах и у
стен, а современное: сумка Аэрофлота, бархатные брюки, пестрый платок,
Афанасьев Роман
Березин Федор
Андреев Николай
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия