первой попытке войск перейти в наступление мы снесем все, как пыль, но нас,
когда мы погибнем, никто не упрекнет в бесполезной жестокости...
вы губите все дело, потому что те люди, о которых вы говорите, не понимают
ничего, кроме страха, и каждую минуту нашего колебания, как звери, принимают
только за трусость и пользуются ею для собственных целей... Когда они начнут
нападать, это будет значить, что они уже почувствовали свою силу...
глаза сохранили то же знающее особенное выражение.
миг есть уверенность в том, что мы победим? Такой уверенности все равно
нет... Мы просто идем на смерть... И в этом только - вся наша сила... Что
такое пушки, что такое разгром города?.. Войска стянутся со всех сторон, и
мы погибнем без воды и пищи... Мы идем на смерть, и только жизнь покажет,
нужна ли была наша смерть...
словах этого грустного, обрекающего себя человека.
тем сильнее будет удар, вы это понимаете?..
я мог, я стер бы с лица земли до самой пыли все, что живет рабством!.. И,
может быть, с моей стороны это была бы тоже жертва...
перед ним были не люди, а какие-то непонятные высшие существа, наполнило его
душу...
сказал офицер и протянул ему руку. - Не на нашей жизни кончится наше дело, а
потому стоит ли говорить о том, так или иначе мы погибнем...
актерском лице, проговорил человек в пальто. - Но я должен был передать вам
мнение комитета...
своего тихого, слабого голоса, - что теперь, перед лицом смерти, мы
повинуемся только самим себе.
Кончаевым. На мгновение он почувствовал в своей руке слабые, тонкие пальцы
офицера и сильную, твердую ладонь высокого матроса и видел их одинокие,
что-то понявшие и знающие глаза.
именно они знают.
барашки, перескакивая с волны на волну, но теперь уменьшался и удалялся
броненосец, а навстречу рос, пестрел и уже глухо шумел огромный город.
Х
человеческих жизней распутывался медленно и тяжело, и еще не видно было его
конца.
наполняла улицы города и лавинами скатывалась вниз в порт, производя
впечатление вскопанного муравейника, когда откуда-то мириадами лезут черные
массы встревоженных муравьев, и нельзя усмотреть, откуда они ползут, и
неожиданно много кажется их.
из своего русла, что ожидание грандиозных событий становилось уверенностью.
И всех, и каждого в отдельности из муравьев этого огромного человеческого
муравейника радовала и пугала эта неизбежность. И всеобщее напряженное
ожидание было направлено к броненосцу, который первый поднял восстание. Все
сознавали, что на нем находятся люди, которые уже перешли грань, отделившую
их от всего старого мира, все понимали, что броненосец не может вечно стоять
в море, как призрак, и это давало уверенность, что решение, каково бы оно ни
было, придет оттуда.
вечерам так весело играла музыка, и его белый с большим красным крестом флаг
привлекал внимание и пугал как напоминание о том, что кто-то, среди общего
неведения своей судьбы, знает и предрешает страдания и смерть.
отряд, но только морщился и стеснялся смотреть на проходивших, испуганно и
любопытно оглядывавших каретки, повязки на руках санитаров и носилки. Он
боялся, что если выберет другое место, то войска легко могут отрезать его от
порта, и порт останется без помощи.
запыхавшись, прибежал молоденький, толстенький, как свежий огурчик, студент
и взволнованным шепотком, оглядываясь по сторонам, сообщил, что нигде никак
не могут найти доктора Зарницкого.
толку... понимаете, доктор, скверно...
студент, странно кося в сторону.
точно от трусости Зарницкого и на него самого падала какая-то грязная тень.
и сумрачно, ничего не видя, стал глядеть в порт. Где-то внутри его
шевелилось новое, еще не ясное, но тяжелое, угнетающее чувство.
и все крыши домов, балконы и окна были унизаны маленькими черными фигурками
с круглыми муравьиными головками. Общее напряжение становилось все
тревожнее, и уже со всех сторон стали быстро возникать и так же быстро
потухать слухи о кровавых столкновениях и человеческих жертвах. Когда же
пронесся слух, что против порта и тою места, где стоял отряд Лавренко,
поставлены пулеметы, а во дворах, против бульвара, спрятаны солдаты,
невидимо, но ощутимо стала расти злоба. Лица стали зловеще изменяться,
вместо бесшабашно блестящих глаз, разинутых в веселом крике ртов и
возбужденных оживленных лиц стали показываться темные глаза, сжатые губы и
налитые кровью лица. Временами гул затихал, и в воцарившемся коротком
молчании слышалось что-то глухое, как будто отдаленные приближающиеся тяжкие
шаги.
чувствовал, что для него все кончено этим днем. А от этого предчувствия
иногда как будто все заволакивалось черным флером, становилось безразлично
окружающее и хотелось уйти, пока еще не поздно, куда-нибудь, где трава,
цветы и солнце - и нет людей. Там бы, в зеленой тишине, лечь на землю,
прижаться к ней усталым телом, смотреть на яркие цветы и далекое небо,
плакать от грусти и счастья, и все жить и жить.
истоптанном сотнями человеческих ног бульваре. И как муха, попавшая в
паутину, то раздражается и отчаянно бьет крыльями, то затихает в тупой
покорности, - так и Лавренко то говорил себе, что все это ужасно, не нужно
ему, противно, жалко, что надо уйти куда глаза глядят, то тупел и уныло
поглядывал на бегущие мимо разноликие человеческие волны.
вокруг него, и чувствовалось, что, несмотря на их искреннее, молодое
возбуждение, им все-таки жутко и каждому хочется быть поближе к этому
толстому пожилому человеку, который, должно быть, лучше их знает, что надо
делать.
несколько раз спрашивала Лавренко маленькая мягкая курносенькая барышня, и в
ее черных воробьиных глазках темнело наивное откровенное чувство страха.
Когда люди решили убивать вообще, не все ли равно им, кого убивать?" сердито
подумал Лавренко, но сказал мягко и успокоительно:
так стало ему жаль эту цветущую, радостную, даже в страхе и растерянности,
молодость, что он взял каретку и, поручив отряд старшему студенту, поехал в
городскую думу, где собрались все выдающиеся общественные деятели юрода.
бессмысленно, как натревоженный мотив, и он сам не знал, кому и что именно
он хочет сказать.
графский дворец, величаво и спокойно возвышавшийся своими розоватыми
колоннами и витыми решетками с золочеными гербами.
такие же, как и все, не с четырьмя руками, не с двумя головами, не с двумя
жизнями, а совершенно такие же, как и все, но которым почему-то были
выстроены особые жилища, которых пуще ока стерегут сотни вооруженных
обалделых людей, которые даже среди всеобщего страдания, смятения и гибели
живут своей особой, совершенно свободной, роскошной, красивой и приятной
жизнью.
очевидная, как дважды два четыре, а ведь даже самому себе иногда приходится
напоминать, что это действительно так, что эти люди, из-за которых мы
страдаем и не можем улучшить свою жизнь, как могли бы, совершенно таковы,
как и я, и он, и он!" - мысленно указывал Лавренко на промелькнувших в окне
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Андреев Николай
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Никитин Юрий