Чтение 13–й страницы книги ~Рабочий Шевырев~

Не то мышь скреблась, не то похрапывал кто-то. Все было мертво и застыло в
глухой неподвижности. Один безликий мрак молчаливо ходил по комнатам и
заглядывал в спящие лица. В комнате Шевырева чуть синело от незакрытого окна
и мутным пятном виднелась темная голова его, словно мертвая, лицом вверх,
лежавшая на подушке.

Вдруг Шевырев вздрогнул и открыл глаза.

Кто-то стоял возле него. Он поднял голову.

Прямо в ногах кровати, закрыв лицо руками, стояла, смутно видимая в
полумраке, женская фигура. Что-то призрачное и таинственное было в ее
тонком, колеблющемся силуэте. И раньше, чем память подсказала полузабытый
дорогой образ, каким-то странным внутренним чувством, от которого
шевельнулся мозг и сжалось сердце, Шевырев узнал ее: это была женщина,
когда-то так любимая им и ушедшая туда, в вечную даль, откуда, он думал,
никому нет возврата.

- Лиза! - в страшном восторге и испуге вскрикнул Шевырев, чувствуя, как
потряслось его сердце.

Она продолжала стоять, закрыв лицо руками и как будто колыхаясь в
темноте, волнами ходившей перед глазами.

- Лиза!.. Откуда ты?.. Что с тобой? - еще отчаяннее крикнул Шевырев.

Ему показалось, что крик пролетел по всей комнате, но было по-прежнему
тихо и спокойно и только из коридора слышалось слабое монотонное
поскрипывание.

И вдруг Шевырев понял: она пришла потому, что знала все, и в
нечеловеческой любви, любви - сильнее смерти, оплакивала его в эту последнюю
ночь жизни.

- Лиза, не плачь! - со страшной мукой проговорил Шевырев, чувствуя, что
слова бессильны, что она не ответит и не может ответить, потому что ее нет.
- Я так решил, это мечта всей моей жизни с тех пор, как ты умерла... Я
сознательно и радостно иду на это, потому что это единственный исход моей
ненависти, которая давит меня!.. Ну, да... я разрываю со всем, что люди
считают и божеским и человеческим... Но я верю в свою правду так же, как ты
верила в то, за что пошла на страдание и смерть... Это не выкладки, не
теория, это - сам я... Пойми!..

Руки его судорожно тянулись к ней, хватали воздух. Он весь трепетал от
отчаяния и восторга. Но она отступила, не отводя рук от склоненного в
мучительной скорби лица. И вдруг двинулась куда-то в сторону, неслышно, как
тень, прошла мимо его изголовья и ушла в угол комнаты, не видный Шевыреву.
Но он еще успел разглядеть темную кофточку, ту самую, в которой видел ее в
последний раз, тонкие пальцы рук и волосы, сложенные в знакомую милую
прическу.

Шевырев быстро вскочил босыми ногами на холодный пол.

Никого не было и быть не могло. Слабо синело окно, и в трепетном, как
паутинка, свете его холодно смотрели голые стены комнаты. Шевырев подошел к
окну. Серая стена тянулась напротив. Над нею синело бледное ночное небо и,
точно черные корявые руки в безмолвной скорби, тянулись к небу железные
трубы.

"Галлюцинация!" - подумал Шевырев, чувствуя, как мучительно дрожит
сердце и какой-то громадный клуб подступает к горлу.

Он подошел к двери, потрогал ее, как бы не веря своему разуму, и
отошел.

"Я болен... Может быть, это я схожу с ума?.. Надо бороться... Схожу с
ума?! И все мои мысли только продукт больного мозга?!"

И вдруг горделиво и холодно, совершенно беззвучно рассмеявшись, Шевырев
твердо прошел к кровати и лег.

Ему показалось, что он даже не закрывал глаз и по-прежнему видел
синеющее окно, голые белые стены и темную дверь. А между тем кто-то говорил
ему однообразным и беззвучным голосом:

- И самая твоя ненависть, и этот страшный, совершенно безумный план
только и есть та самая великая, всем жертвующая любовь, которую ты
отвергаешь...

- Это неправда! - со страшным трудом возражал Шевырев, как будто
какая-то огромная тяжесть навалилась ему на грудь. - Это не любовь... Я не
хочу любви...

Но кто-то продолжал настойчиво и однообразно, голосом, звучавшим как бы
внутри самого черепа Шевырева:

- Нет, это так... Ты любишь людей всеми силами своего существа, не мог
вынести всей массы зла, несправедливости и страданий, и твое светлое
чувство, полное веры в конечное торжество, в правду тех страшных жертв,
которые ты принес, померкло и стало больным и мрачным... Ты ненавидишь
потому, что слишком много любви в твоем сердце! И твоя ненависть - только
последняя жертва!.. Ибо нет выше любви, как кто душу... не жизнь, а душу
положит за друга своя!.. Ты это помнишь? Помнишь?

Голос стал ярче и зазвучал не в черепе, как казалось, а где-то возле.
Чужой и живой. Кто-то в самом деле говорил с ним. И вдруг Шевырев увидел,
что в ногах его кровати, едва видимый в сумраке, сидит человек. Мерещится
худой профиль, сутулая спина и худая длинная шея.

Что-то опять тронулось в мозгу Шевырева. Он широко открыл глаза и разом
сел на кровати.

"Опять!" - подумал он с какой-то странной и страшной, как предчувствие
безумия, физической тоской.

- Кто это?

Смутная фигура не шевельнулась... Одно мгновение

Шевыреву показалось, - и это было огромное радостное облегчение, - что
перед ним просто случайная тень и что она даже не на кровати, а гораздо
дальше, у самой двери. Мрак обманывал: близкое казалось далеким и далекое -
близким. Самая комната как будто то растягивалась, то сдвигалась и давила
своими голыми призрачными стенами, холодными и слепыми, как белые мертвецы,
обступившие со всех сторон. Было странно и дико, как в кошмарном сне.
Темнота молчала и будто слушала, притаившись.

Шевырев хотел встать и зажечь огонь, но еще раньше первого движения
почувствовал, что одеяло придавлено тяжелым телом и кто-то действительно
сидел в ногах кровати. Тонкое неуловимо скользнувшее ощущение безумия опять
метнулось к мозгу.

- Да кто это?.. Зачем? - также негромко и с таким же усилием выговорил
он.

Тот молчал.

- Кто вас пустил сюда? - еще тише крикнул Шевырев, точно откликался из
могилы страшный тяжестью мертвой земли, надавившей грудь.

Тот медленно повернул голову, и при слабом отблеске окна Шевырев увидел
худое черное лицо с темными впадинами на месте невидных в темноте глаз.

- Как кто? - с удивлением и как будто даже с насмешкой ответил голос,
звучавший точно со стороны. - Вы сами!

- Что вы врете! - чувствуя, как безумный ужас подымается откуда-то
снизу к голове, крикнул Шевырев. - Я никого не пускаю к себе!

- Нет, вы сами... - спокойно и уверенно ответил ночной гость.

Шевырев молчал и блестящими глазами дико вглядывался в странную тень.

- Что, собственно, вас так удивляет? - прибавил гость с уже очевидной
насмешкой.

"Ах, да... это опять галлюцинация... Надо взять себя в руки!" - вдруг
вспомнил Шевырев и усмехнулся.

И внезапно ужас сменился непонятной брезгливой злобой, почти
ненавистью. В этой странной фигуре, спокойно сидевшей перед ним, точно она и
в самом деле существовала не только в его больном мозгу, чувствовалось
что-то гадкое, даже омерзительное. Шевырев стиснул зубы от прилива острого
физического отвращения и сказал:

- Ну, пусть... в сущности - вздор!.. Что вам надо?

Он думал, что призрак не ответит, и ждал этого даже с некоторым
злорадством, но тот произнес как будто совершенно беззвучно, но до
странности отчетливо слышно:

- Ничего. Мы продолжаем разговор... Вы должны пояснить вашу мысль.

- Положим, я ничего не должен и могу каждую минуту избавиться от вас, -
высокомерно ответил Шевырев, в то же время с удивлением, страхом и
отвращением замечая, что говорит с призраком, как будто действительно верит
в его существование. Какая-то сила связывала его и рождала слова против воли
и сознания.

- Но кого, собственно, вы изображаете? - насмешливо, насмехаясь как
будто над самим собой, спросил Шевырев.

- Разве не узнаете?

- Ах, да! - неожиданно вспомнил Шевырев, узнавая эту худую шею и черное
лицо. - Вы - тот слесарь, с которым я говорил в чайной...

- Будет вам притворяться даже и во сне, - с досадой возразил гость, - я
такой же слесарь, как вы - Шевырев... Прикажете рекомендоваться, господин
студент Токарев?..

- Не надо... знаю... вспомнил... - с трудом ответил Шевырев.

Никакого имени, никакого лица не встало перед ним, а между тем он вдруг
успокоился, как будто вместо человека, идущего к нему в темноте, внезапно
увидел простое зеркало со своим собственным отражением.

Страх пропал совсем, и он чувствовал только страшную усталость и
неодолимое желание сбросить какую-то тяжесть, прилипчиво и противно давившую
ноги.

- Я хотел поговорить с вами в последний раз... хотя, быть может, это
уже и бесполезно... Одумайтесь!.. Поймите весь ужас своего замысла... Это
безумная жестокость, которой нет ни оправдания и ни цели... Вы впали в
страшную ошибку, думая, что ненависть может служить делу любви... Токарев!

Шевырев криво усмехнулся.

- Вы все о том же! Я не думаю о любви... Я не хочу ее... Я только
ненавижу! За что мне любить ваших людей? За то ли, что они, как свиньи, жрут
друг друга, или за то, что так несчастны, жалки, и слабосильны, и глупы, что
позволили себя миллионами загнать под стол, на котором их же мясом
обжираются десятки более сильных, жестоких, злых и дрянных?.. Я не хочу их