жить. Человеку, которому жизнь доставляет непосредственное удовольствие,
смешно говорить, будто ему очень неприятно жить. Убеждать в этом так же
невозможно, как невозможно, собрав самых блестящих ораторов и мудрецов со
всего мира, убедить человека, что ему не хочется есть, когда ему хочется.
не хочет жить. Внешними мерами, запрещением торговли ядами и тому подобное,
вплоть до наказания неудачных самоубийц, бороться нельзя. Всех способов
лишения жизни невозможно предупредить, а человеку, решившему умереть, ведь
не придет же в голову беспокоиться о том, что может попасть на каторгу, если
останется жив; самоубийца вовсе не рассчитывает остаться в живых!.. Ну, а
убедить его в отрицательности этого акта вообще по меньшей мере очень
затруднительно: нельзя же серьезно доказывать ему, что жизнь прекрасна,
когда ему отвратительно жить? Нельзя доказывать ему, что человек должен
жить, когда долг предполагает кредитора, а какого кредитора выставить
человеку, который только и получил от судьбы, что свою жизнь, а она ему
настолько не нужна, что он сам всеми силами хочет от нее избавиться?
что можно было бы порицать не на основании одних только громких фраз о
малодушии и долге!.. У неудачных самоубийц на всю жизнь остается ужас перед
той борьбой, которую они вынесли в момент спуска курка или прыжка с
четвертого этажа!.. Да и нельзя же в самом деле упреком в каком-то
неизвестном малодушии запугать человека, когда осуждение страшно только
живым, а мертвые срама не имут, и человек, раскланивающийся с жизнью, не
может же серьезно обеспокоиться, какого мнения об этом другие.
сказать, что все проходит, что самое страшное горе сегодня - через несколько
времени будет уже в прошлом и вспомнится, как когда-то любимая женщина,
которая казалась дороже всего на свете, а через несколько лет разлуки
вспоминается уже только с легкой и даже чуть ли не приятной грустью.
самоубийце нечто такое хорошее, ради чего стоит перестрадать и пережить
сегодняшнюю муку. Но так как обещать нечего, то какое право мы имеем
заставлять человека переживать то, что ему так тяжело и больно, от чего он с
такой радостью хочет уйти во тьму.
приятен или жизнь его осмысленна, наполнена чем-нибудь, делом или бездельем
- все равно. Отговаривая людей от самоубийства, надо дать им что-нибудь, что
бы наполнило и осмыслило их жизнь. А этого сделать нельзя, ибо человеку
приятно и важно только то, что ему приятно и важно, и насильно не сделаешь
для него приятным то, что ему безразлично или даже противно и скучно.
V
для чего ей жить и не следует ли умереть.
наговорить ей кучу фраз о работе на пользу народа, о красоте жизни, о
человечестве, но, увы, все эти слова она знала не хуже меня! Ей было нужно
нечто, что наполнило бы ее существование сейчас, осязательно, заставив в
жизни находить радость и наслаждение, а не скуку и горе, богатство
переживаний, а не нищету и борьбу за кусок хлеба.
могу наполнять ее любовью, немного игрой и немного искусством. Но ведь не
могу же я ей посоветовать заняться литературой, к которой у нее не было ни
малейшей способности, любовью, которой у нее не было, игрой, которая ее
вовсе не интересовала, искусством, к которому она была равнодушна, утехами
жизни, когда ей нечего было есть? Оставалось посоветовать одно, что так
часто и с таким пафосом советуют в таких случаях: страдать во имя народного
блага, пойти в народные учительницы и учить азбуке совершенно ей чужих
деревенских младенцев!.. Не мог я ей посоветовать того, чем сам я не хочу
заниматься именно потому, что оно кажется мне совершенно неинтересным. Это
было бы большим лицемерием с моей стороны.
жизни, которые посылают молодежь на гибель и страдания, сами благоразумно
сидя у своих любимых письменных столов!.. И я сказал ей, что жить надо тому,
кто в самом факте жизни видит радость, а тем, кто не видит в ней ничего, тем
и в самом деле лучше умереть.
IX
читателей. Радуюсь этому, ибо хотя письма бывают самого разнообразного
характера - и хвалебные, и ругательные, и насмешливые, и добрые, и злые, -
но все же они показывают, что мои "Записки" кого-то волнуют, кого-то радуют,
кого-то трогают, кого-то озлобляют и, как бы ни было, не пропадают
бесследно... А ведь для того и пишем, чтобы не бесследно.
из десяти тысяч прочитавших, задумавшихся и даже искренно взволновавшихся
разве что один решится непосредственно выразить писателю свою любовь или
ненависть. А каждое такое выражение, пусть даже совсем неудачное, более
характерный показатель настроения читательских масс, чем сотни страниц,
написанных профессионалами-критиками, бескровными ремесленниками,
принюхавшимися к литературе до самой полной нечувствительности к ней. У нас
не принято говорить по поводу частных писем. Почему-то считается возможным
реагировать на мнение всякого, кто почему-либо втерся в частную или
журнальную редакцию, но кажется даже не совсем приличным печатно отозваться
на частное обращение или письмо.
Доверчивость у нас осмеивается как глупость, и мы охотно оправдываем
мерзавца, обманувшего доверчивого человека, именно на том основании, что
вольно же было ему дураку, верить! А писателю и вовсе никто никогда не
верит! В каждой строчке его ищут лжи, лицемерия и погони за рекламой. И если
писатель дерзает написать о чем-либо, то должен иметь оправдательные
документы, указывать на газетные сообщения или на свидетелей со стороны. И
тут, не входят в возможность и внутренний смысл события: раз это частное
дело писателя и в газетах об этом ничего нет, значит - сам выдумал все для
той же рекламы.
что бы ни написал, как бы ни толкала его на поступок жизнь, а на писание -
искреннее, терзающее чувство, - все равно! Реклама и реклама.
жизнь построена только на том, чтобы добиться положения и не быть хуже
других, они не могут допустить, чтобы писатель мог действовать из других
побуждений, мог действительно писать кровью своего сердца, в глубочайшей
искренности стихийного порыва.
сказанная Шпильгагеном о самом трагическом событии в жизни самого великого
из писателей наших времен: о Толстом, по поводу его ухода из Ясной Поляны.
II
характерное.
молодых, которых жизнь еще не осадила на их надлежащее и весьма скромное
место и которым - черт не брат!
Но хороша бывает только та смелость, которая на сознании своей силы, а не на
глупости основана.
чрезмерно храбры... везде, где только за это не грозит никакой
неприятностью.
Пусть он жестоко ошибается, пусть его искания сумбурны и часто впадает он в
противоречия... пусть! Одна только глупость, бездарная золотая середина,
сделавшая жизнь однообразным мертвым болотом, не истерична, не сумбурна, раз
навсегда застрахована от ошибок, ибо живет по веками выработанному шаблону и
никогда не противоречит себе, ибо нечему противоречить: мысль ее - азбука.
Она, правда, не дерзит, она только нахальничает, но зато сколько апломба в
ее нахальстве!
обрадуешь! Всякое новое слово она встречает насмешкой и в лучшем случае
одобрительно похлопывает по плечу.
ничего не сделал, не имеет ни опыта, ни знаний, ни силы, ни хотя бы
какой-нибудь мелочи, им самим созданной, считает себя вправе судить и с
высоты своего непонятного величия разделывать всех и вся.
ему наивных кур и с апломбом восклицает:
доказывать нечего, потому что нет у него ни собственной мысли, ни своих
слов.