АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Повозка поехала вдоль крепостной стены, и через несколько минут путешественница оказалась на небольшой площади, которая словно перенеслась сюда по мановению волшебной палочки прямо из Москвы. Измученный горами и пустынями взор монахини любовно обозрел купола православного храма, безошибочно русские присутственные постройки, указатели с надписями "Хлебопекарня", "Водогрейная", "Народная столовая", "Женский странноприимный дом", "Сергиево подворье".
- До свиданья, госпожа, - поклонился Салах, на прощанье ставший очень почтительным - должно быть, надеялся на бакшиш. - Здесь все наши, русские. Захочешь назад Яффо ехать или куда пожелаешь, иди Дамасские ворота, спроси Салах. Там все знают.
Бакшиша ему Полина Андреевна не дала - не заслужил, но простилась по-доброму. Жулик, конечно, но все-таки ведь довез.
Для удобства богомольцев здесь, как и в Яффском порту, на самом видном месте, под зонтом, сидел сотрудник странноприимного комитета. Объяснял здешние порядки, отвечал на вопросы, размещал на постой согласно званию и средствам: для людей бедных кров и стол стоили всего 13 копеек, но можно было поселиться и с комфортом, за 4 рубля.
- Как бы мне повидать отца архимандрита? - спросила Полина Андреевна. - У меня к нему письмо от преосвященного Митрофания, архиерея Заволжского.
- Его высокопреподобие в отлучке, - ответил служитель, ласковый старичок в железных очках. - Поехал в Хеврон, участок для школы присмотреть. А вы бы, сударыня, пока отдохнули. У нас баня своя, и даже с дворянским отделением. Прачки хорошие - белье постирать. А то исповедайтесь с дороги. Многие так делают. В храме места недостает, так отец архимандрит благословил в саду шатры-исповедальни поставить, как в раннехристианские времена.
И в самом деле, у края площади, под деревьями, стояли четыре палатки, увенчанные золочеными крестами. К каждой стояла очередь: одна очень длинная, две умеренные, а подле четвертого шатра дожидались всего два человека.
- Отчего такая неравномерность? - полюбопытствовала Пелагия.
- А это, изволите видеть, согласно желанию. Более всего алчут попасть к отцу Ианнуарию, святейшему во всей нашей миссии старцу. Отец Мартирий и отец Корнилий тоже возлюблены богомольцами, хотя, конечно, и менее, чем отец Ианнуарий. А вон туда, к отцу Агапиту, мало кто отваживается. Суровенек и характером невоздержан. Вы уж, милая сударыня, извините, - развел руками старичок. - Исповедальня - не гостиница, разрядов не имеет. Пред Богом все равны. Так что если желаете к отцу Ианнуарию, придется вместе с простыми ожидать - это часа четыре на солнцепеке, не меньше. Некоторые господа, правда, нанимают кого-нибудь заместо себя постоять, но это, ей-богу, грех.
- Ничего, я исповедуюсь после, - легкомысленно сказала Полина Андреевна. - Когда жара спадет. А пока определите-ка меня на постой.
В эту минуту из исповедальни, пользовавшейся наименьшим спросом у богомольцев (она была ближе всего к площади), донесся крик. Полотняные стенки шатра качнулись, и наружу вылетел чернявый господин в очках, едва не растянувшись на траве. Похоже, очкастый был вытолкнут из обители таинства, что называется, взашей.
Кое-как удержавшись на ногах, он ошеломленно уставился на вход, а оттуда высунулся косматый поп с перекошенным от ярости багровым лицом и возопил:
- К мойшам своим ступай! В Ров Га-Иуди! Пускай иуды тебя исповедуют!
- Ну вот видите! - болезненно вскрикнул странноприимный старичок. - Он опять!
- А что такое "Ров Га-Иуди"? - быстро спросила Полина Андреевна, глядя на грозного отца Агапита с чрезвычайным вниманием.
- Еврейский квартал в Старом городе. Там, за стеной, есть четыре квартала...
Но Пелагия уже не слушала - сделала несколько шагов по направлению к саду, словно боялась пропустить хоть одно слово в разворачивающейся перебранке.
Чернявый господин, придя в себя от первого потрясения, тоже стал кричать:
- Вы не смеете! Я крещеный! Я на вас отцу архимандриту пожалуюсь!
- "Крещеный"! - передразнил исповедник и сплюнул. - Сказано народом: "Жид, как бес: никогда не покается". И еще сказано: "Жида перекрести, да и под лед пусти!" Тьфу на тебя! Тьфу! Изыди!
И так свирепо закрестил очкастого, словно собирался ударить его сложенными цальцами сначала в лоб, потом в низ живота, а после еще добавить по правой и левой ключице. От этих угрожающих телодвижений изгнанный попятился, а вскоре и вовсе бежал с поля боя, бормоча и всхлипывая.
На двух паломников, дожидавшихся своего череда исповедоваться у отца Агапита, эта сцепа произвела сильное впечатление. Они быстренько ретировались - один переместился в очередь к отцу Мартирию, другой - к отцу Корнилию.
- Постойте, - окликнул Полину Андреевну старичок. - Я вам покажу, где гостиница для паломниц благородного звания.
- Спасибо. Но, знаете, я, пожалуй, все-таки сначала исповедуюсь, - ответила Пелагия. - Как раз и очереди нет.
Мнимый брахицефал
Когда паломница произнесла положенное "Исповедую Господу моему и вам, отче, все прегрешения мои", священник вдруг спросил:
- Что это у вас волосы рыжие?
Полина Андреевна непочтительно разинула рот - до того удивилась вопросу. Отец Агапит сдвинул брови:
- Часом, не из выкрестов будете?
- Нет, - уверила его кающаяся. - Честное слово!
Но священник "честным словом" не удовлетворился.
- Может, ваш родитель из кантонистов? Имеете ли долю еврейской крови - с отцовской либо с материнской стороны? Рыжины без жидинки не бывает.
- Что вы, отче, я совершенно русская. Разве что прадед...
- Что, из жидков? - прищурился исповедник. - Ага! У меня глаз верный!
- Нет, он приехал из Англии, еще сто лет назад. Но женился на русской, принял православие. Да почему вы так допытываетесь?
- А-а, другое дело, - успокоился отец Агапит. - Это ничего, если из Англии. Должно быть, ирландского корня. Тогда понятно. Рыжесть, она ведь двух источников бывает: кельтского и еврейского. Пытал же я вас для того, чтоб по оплошности не опоганить таинство покаяния. Сейчас много жидов и полужидков, кто норовит к православию примазаться. Уж на что жид скверен, а крещеный жид еще втрое того хуже.
- Вы потому и того господина прогнали?
- У него на роже написано, что из абрашек. Говорю же, у меня глаз. Не допущу святотатства, пускай хоть на костре жгут!
Пелагия выразила на лице полное сочувствие подобной самоотверженности, вслух же заметила:
- Однако наша церковь приветствует новообращенных, в том числе и из иудейской веры...
- Не церковь, не церковь, а глупцы церковные! После заплачут, да поздно будет. Что это: дурь или бесовское наущение - в стадо белых овец черную пускать!
Поп тут же и пояснил свою не вполне ясную аллегорию:
- Есть овцы белые, что пасутся на склонах горних, близ взора Божия. А есть овцы черные, их пастбище - низины земные, где произрастают плевелы и терновники. Белые овцы - христиане, черные - евреи. Пускай жиды жрут свои колючки, лишь бы к нашему стаду не прибивались, не портили белизну руна. Сказано на Шестом Вселенском Соборе: у жида не лечись, в бане с ним не мойся, в друзья его не бери. А для того чтоб Божье стадо с паршивыми овцами не смешивалось, существуем мы, Божьи овчарки. Если чужая овца к нашей пастве подбирается, мы ее клыками за ляжки, да трепку ей, чтоб прочим неповадно было.
- А если наоборот? - спросила Пелагия с невинным видом. - Если кто захочет из белого стада в черное? Есть ведь такие, кто отрекается от христианства и принимает иудаизм. Мне вот рассказывали про секту "найденышей"...
- Христопродавцы! - загрохотал отец Агапит. - А вожак ихний Мануйла - бес, присланный из преисподни, чтобы Сына Человеческого вторично сгубить! Мануйлу того нужно в землю вбить и колом осиновым проткнуть!
Голос Полины Андреевны стал еще тише, еще бархатней:
- Отче, а еще мне говорили, что этот нехороший человек будто бы подался в Святую Землю...
- Здесь он, здесь! Прибыл глумиться над Гробом Господним. Видели его на Пасху, смущал богомольцев своими соблазнами и некоторых соблазнил! Его уж и сами жиды хотели камнями побить, даже им от него тошнотворно! Убежал, скрылся, змей. Эх, братьев бы сюда!
- У вас есть братья? - наивно спросила паломница.
Агапит грозно улыбнулся.
- Есть, и много. Не по крови - по душе. Витязи православия, Божьи защитники. Слыхала про "Христовых опричников"?
Полина Андреевна улыбнулась, словно поп сообщил ей нечто очень приятное.
- Слышала, и в газетах читала. Одни об этих людях хорошо отзываются, другие плохо. Мол, бандиты и громилы.
- Это жиды врут и поджидки! Ах, знали бы вы, дочь моя, сколь жестоко они притесняют здесь меня! - пожаловался отец Агапит. - В России-то нашим отрадно, там снизу своя земля греет, а по бокам верная братия. Там мы сильны. А на чужбине одному горько, тяжко.
Это признание ужасно взволновало отзывчивую собеседницу.
- Как? - в беспокойстве вскричала она. - Разве вы не имеете здесь, на Святой Земле, единомышленников? Кто же защитит белых овечек от черных? Где же эти ваши "опричники"?
- Там, где им и надлежит быть: в России-матушке. В Москве, Киеве, Полтаве, Житомире.
- В Житомире? - переспросила Полина Андреевна с живейшим интересом.
- Да, житомирцы - витязя верные, боевитые. Жидам спуску не дают, а пуще того приглядывают за поджидками. Если б Мануйла этот пакостный стал в Житомире воду мутить, или тот носатый, которого я давеча вытолкал, посмел мне, особе духовного звания, грозить, тут же бы из них и дух вон!
Воспоминание о недавней перебранке вновь привело отца Агапита в раздражение.
- Архимандриту он нажалуется! А тот, ирод, только рад будет. Высокопреподобный наш одержим бесом всетерпенства, я ему как кость в горле. Изгонят меня отсюда, сестра, - горько произнес ревнитель чистоверия. - Неугоден я им своей непреклонностью. Придешь в другой раз исповедоваться - а меня уж и нет.
- Так вы тут совсем один? - разочарованно протянула Полина Андреевна и как бы про себя добавила. - Ах, это не то, совсем не то.
- Что "не то"? - удивился поп.
Тут паломница убрала с лица всякую умильность и посмотрела на отца Агапита в упор, испытывая нехристианское желание сказать неприятному человеку гадость - да такую, чтоб проняло.
Ничего, можно, поддалась она искушению. Если б была в рясе, то нехорошо, а в платье позволительно.
- Вы сами-то не еврейских кровей будете? - спросила Полина Андреевна.
- Что?!
- Знаете, отче, я в университете слушала лекции по антропологии. Точно вам говорю: ваша матушка или, может, бабка согрешила с евреем. Посмотритесь в зеркало: межглазничное пространство у вас узкое - явственно семитского типа, нос хрящеватый, некоторая курчавость наблюдается, опять же характерные уши, а главное - форма черепа самая что ни на есть брахицефальная...
- Какая?! - в ужасе воскликнул отец Агапит, хватаясь за голову (которая, если быть точным, скорее относилась к долихоцефальному типу).
- Ну уж нет, - покачала головой Пелагия. - Не буду я рисковать, у еврея исповедоваться. Лучше к отцу Ианнуарию в очереди постою.
И с этими словами вышла из шатра, очень собою довольная.
Оказалось, что один богомолец у шатра все же стоит: мужик в большой войлочной шапке, чуть не до самых глаз заросший густой бородой.
- Вы лучше к другим священникам ступайте, - посоветовала ему госпожа Лисицына. - Отцу Агапиту нездоровится.
Крестьянин ничего не ответил, да еще и отвернулся - видно, не хотел перед исповедью оскверняться женосозерцанием.
Но когда паломница отошла, все же обернулся и проводил ее взглядом.
Тихонько промурлыкал:
- Нуте-с, нуте-с...
VIII
ХРИСТОВЫ ОПРИЧНИКИ
Бердичевского укусила муха
Матвея Бенционовича было прямо не узнать, словно подменили человека - об этом говорили и подчиненные, и знакомые, и домашние.
Куда подевалась всегдашняя мягкость, готовность конфузиться из-за всякой мелочи? Обыкновение смотреть в сторону при разговоре? Мямлить и сопровождать речь паразитическими выражениями, всякими там "знаете ли", "с вашего позволения" и "в сущности говоря"? Наконец, потешная привычка в малейшем затруднении хватать себя пальцами за длинный нос и крутить его наподобие винта или шурупа?
Губастый и несколько безвольный рот Бердичевского теперь постоянно пребывал в состоянии решительной поджатости, карие глаза обрели блеск плавящейся стали и сделались отчасти оранжевыми, а речь обрела сухость и отрывистость. Одним словом, милейший, интеллигентный человек превратился в совершенного прокурора.
Первыми метаморфозу, произошедшую со статским советником, ощутили на себе подчиненные.
Наутро после эвакуации сестры Пелагии начальник пришел на службу ни свет ни заря, встал в дверях с часами в руке и сурово отчитал каждого, кто явился в присутствие позже установленного часа, до сих пор почитавшегося всеми, в том числе и самим окружным прокурором, за некую абстрактную условность. Затем Матвей Бенционович вызвал к себе одного за другим сотрудников, приставленных к следственной части, и каждому дал свое задание, вроде бы вполне ясное по сути, но несколько расплывчатое в смысле генеральной цели. Прежде прокурор, бывало, соберет всех вместе и начнет многословно разглагольствовать про стратегию и общую картину расследования, теперь же никаких разъяснений дано не было: изволь делать, что приказано, и не рассуждать. Чиновники выходили из начальственного кабинета сосредоточенные и хмурые, на расспросы сослуживцев лишь махали рукой - некогда, некогда - и бросались исполнять предписанное. Прокуратура, бывшая доселе флегматичнейшим из губернских ведомств по причине малого распространения в Заволжье преступности, вмиг сделалась похожа на дивизионный штаб в разгар маневров: чиновники не ползали мухами, а бегали тараканчиками, двери закрывались не с приличным "клик-клик", а с оглушительным "хрряп"> и к телеграфному аппарату теперь почти всегда стояла нетерпеливая очередь.
Следующей жертвой новоявленной свирепости Бердичевского сделался сам губернатор, добродушный Антон Антонович фон Гаггенау. После своего внезапного преображения прокурор совершенно перестал показываться в Дворянском клубе, где раньше любил посидеть часок-другой, разбирая сам с собой шахматные партии, однако же традиционным вторничным преферансом у господина барона все же пренебречь не осмелился. Сидел необычно молчаливый, поглядывал на часы. Когда же вистовал на пару с его превосходительством против начальника казенной палаты, губернатор совершил оплошность - шлепнул королем прокуророву даму. Прежний Матвей Бенционович только улыбнулся бы и сказал: "Ничего, это я сам вас запутал", а этот, неузнаваемый, швырнул карты на стол и обозвал Антона Антоновича "растяпой". Губернатор захлопал своими белобрысыми остзейскими ресницами и жалобно оглянулся на супругу, Людмилу Платоновну.
До той уже успели дойти тревожные слухи из прокуратуры, теперь же она решила не откладывая, прямо с утра, нанести визит прокурорше Марье Гавриловне.
И навестила. Осторожно, за кофеем, поинтересовалась, здоров ли Матвей Бенционович, не сказывается ли на его характере сорокалетие - рубеж, который многим мужчинам дается очень нелегко.
Переменился, пожаловалась прокурорша. Будто какая муха Мотю укусила - раздражительный стал, почти ничего не кушает и ночью скрипит зубами. Марья Гавриловна тут же перешла к проблемам еще более насущным: у Кирюши затяжной понос, и Сонечку что-то обметало, не дай бог корь.
- Когда моему Антоше сравнялось сорок, он тоже словно взбеленился, - вернулась Людмила Платоновна к теме мужей. - Бросил курить трубку, стал мазать лысину чесночным настоем. А через годик успокоился, перешел в следующий возраст. И у вас, душенька, образуется. Вы уж только с ним помягче, с пониманием.
После ухода гостьи Марья Гавриловна еще минут десять размышляла про нежданную напасть, приключившуюся с супругом. В конце концов решила испечь его любимый маковый рулет, а остальное препоручить воле Всевышнего.
Во всем городе Заволжске один лишь Митрофаний знал истинную причину озабоченности и нервности прокурора. Оба условились сохранять полнейшую секретность, памятуя о сапожной подметке, чуть было не погубившей Пелагию, а также о вездесущести невидимого противника.
Исчезновение начальницы епархиального училища было объяснено медицинскими резонами: мол, сестра застудила себе почки безумными купаниями в ледяной веде и теперь срочно отправлена лечиться на кавказские воды. В школе неистовствовала прогрессистка Свеколкина, терзая бедных девочек десятичными дробями и равнобедренными треугольниками.
А по вечерам, поздно, к Митрофанию являлся Матвей Бенционович и подробно докладывал обо всех произведенных действиях, после чего оба раскрывали атлас и пытались вычислить, где сейчас находится Пелагия, - почему-то это доставляло обоим неизъяснимое удовольствие. "Должно быть, Керчь проплывает, - говорил, к примеру, епископ. - Там оба берега видно, и крымский, и кавказский. А за проливом волна уже другая, настоящая морская". Или: "Мраморным морем плывет. Солнце там жаркое - поди, вся конопушками пошла". И епископ с прокурором мечтательно улыбались, причем один смотрел в угол комнаты, а другой в потолок.
Затем Бердичевский из города исчез, якобы затребованный в министерство. Отсутствовал неделю.
Вернулся, и сразу с пристани, даже не побывав дома, поспешил к владыке.
Ну и прохиндей!
Едва закрыв за собой дверь кабинета, выпалил:
- Она была права. Впрочем, как и всегда... Нет-нет, не буду забегать вперед. Как вы помните, мы решили выйти на бандитов через их первоначальное преступление, похищение Мануйлиной "казны". Именно от этого события и потянулась зловещая нить. Предполагалось, что "варшавские" наметили свою жертву заранее и, по своему обыкновению, "вели" ее, выбирая удобный момент. Я намеревался восстановить маршрут, который проделали "найденыши", и проследовать по нему, подыскивая свидетелей.
- Помню, все помню, - поторопил духовного сына владыка, видевший по лицу рассказчика, что тот вернулся не с пустыми руками. - Ты надеялся установить, кто дал разбойникам эту... как ее...
- Наводку, - подсказал Бердичевский. - Кто нацелил их на сектантскую "казну". А оттуда добраться и до самих бандитов. Одно из главных правил сыска гласит: самый короткий путь к преступнику - от окружения жертвы.
- Да-да. Ты рассказывай. Нашел наводчика?
- Не было никакого наводчика! Да и дело совсем не в этом! Ах, владыко, вы меня не перебивайте, я вам лучше последовательно изложу...
Архиерей виновато вскинул ладони, потом одну из них приложил к губам: буду нем, как рыба. И рассказ наконец тронулся с места, хотя в полном безмолвии епископ удержаться не смог - не того темперамента был человек.
- На пароход Шелухин и его свита сели в Нижнем, - стал докладывать прокурор. - Туда, как я выяснил, приехали поездом из Москвы. Кондуктор запомнил лже-Мануйлу: колоритный для первого класса пассажир. Ехал в купе один, остальные оборванцы, у которых места были в общем вагоне, по очереди его навещали. Понятно, почему первый класс - для пущего правдоподобия: мол, и в самом деле пророк едет. И понятно, зачем с Шелухиным все время кто-то находился - из-за шкатулки... В Москве у "найденышей" есть нечто вроде сборного места, подвал на Хитровке, рядом с синагогой. Надо думать, нарочно держатся поближе к единоверцам, но настоящие евреи этих ряженых в синагогу не пускают и дела с ними иметь не хотят. Мануйлина паства молится на улице, снаружи. Зрелище потешное: накрывают головы полами своих хламид, что-то такое гнусавят на ломаном иврите. Зеваки потешаются, евреи плюются. В общем, аттракцион. Учтите еще и то, что большинство "найденышей" весьма неприглядны на вид. Уродливые, пропитые, с проваленными от сифилиса носами... Любопытно, что хитровская голытьба этих юродивых не трогает - жалеют. Я понаблюдал за "найденышами", кое с кем из них поговорил. Знаете, что меня больше всего поразило? Они просят подаяния, но денег не берут - только съестное. Говорят, что копеек им не нужно, потому что деньги царевы, а пропитание - оно от Бога.
- Как не берут денег? Откуда ж взялась "казна"?
- В том-то и штука! Откуда? Мы ведь с вами исходили из того, что содержимое похищенной шкатулки - это милостыня, собранная "найденышами". Что Мануйла все эти бессчетные пятачки да грошики поменял на кредитки и аккуратно в шкатулочку сложил. А тут выясняю - нет, ничего подобного! Я даже от "варшавской" версии отвлекся - заинтересовался, откуда взялись деньги. Стал осторожно выведывать у фальшивых евреев, слышали ли они про Мануйлину казну. Надо сказать, люди это по большей части открытые, доверчивые - именно такие ведь обычно и становятся добычей проходимцев. Говорят: знаем, слышали. "Аграмадные деньжищи" на обустройство в Святой Земле пожертвовал пророку Мануйле какой-то купчина из города Боровска. Я, разумеется, отправился в Боровск, поговорил с "купчиной".
- Да как ты его отыскал? - ахнул Митрофаний, не уставая поражаться, какие бездны напористости и энергии, оказывается, таятся в его духовном сыне.
- Без труда. Боровск - город маленький. Богатенький, чистенький, трезвый - там старообрядцы живут. Все все друг про друга знают. Появление столь эффектной фигуры, как пророк Мануйла, запомнили надолго. А дело было так. Боровский "купчина" (его фамилия Пафнутьев) сидел в своей бакалейно-калашной лавке и торговал, день был базарный. Подходит к нему тощий бродяга в хламиде, перепоясанной синей веревкой, с непокрытой косматой головой, в руке посох. Просит хлеба. Пафнутьев попрошаек не любит, стал его стыдить, обозвал "дармоедом" и "нищебродом". Тот ему в ответ: я нищий, а ты бедный, бедным быть много хуже, чем нищим. "Я бедный?!" - оскорбился Пафнутьев, который в Боровске считается одним из первых богачей. Мануйла ему: а то не бедный? До сорока семи годов, говорит, дожил, а так и не понял, что нищему куда блаженней, чем толстосуму. Купец пришел в изумление - откуда чужой человек узнал, сколько ему лет, - и только пролепетал: "Чем блаженней-то?". Духом, отвечает бродяга.
Митрофаний не выдержал, фыркнул:
- Так, значит, не признает Христа Мануйла? Однако же про блаженных духом ловко из Евангелия ввернул.
- И не только про них. Пророк Пафнутьев у еще сообщил, что к Богу дверца узкая, не всякий пролезет. Ты посуди, говорит, сам, кому легче протиснуться - нищему или тебе? И по худым бокам себя хлопает. А Пафнутьев, как и положено купчине, восьми, если не десяти пудов весу. Ну, все вокруг загоготали - очень уж наглядно получилось. Пафнутьев же не обиделся, а, по его собственным словам, "пришел в некую задумчивость", закрыл лавку и повел "странного человека" к себе домой, разговаривать.
- Что-то я не пойму. Он же вроде немой был, Мануйла. Или, во всяком случае, нечленораздельный. Я думал про него - надо же, какой оригинальный проповедник, без слов обходится.
- Отличнейше членораздельный. Какой-то изъян речи у него есть, не то картавит, не то пришепетывает, но эффекту это не мешает. Пафнутьев сказал: "изъясняет невнятно, но понятно". Обращаю ваше сугубое внимание на "некую задумчивость", которая сошла на Пафнутьева и понудила его повести себя совершенно несвойственным этому человеку образом.
- Гипнотические способности? - догадался преосвященный.
- И судя по всему, незаурядные. Помните, как он девочку от немоты исцелил? Преловкий субъект и очень, как бы это сказать, обстоятельный. Знаете, чем он Пафнутьева взял, когда они сели чай пить? Рассказал купчине всю его "жизню", притом в подробностях, о которых мало кому известно.
- Стало быть, он не случайно на базаре именно к Пафнутьеву подошел!
Матвей Бенционович кивнул:
- Собрал сведения, подготовился. И уж, смею вас уверить, не из-за корочки хлеба. О чем они говорили, Пафнутьев мне пересказать не смог. Кряхтел, щелкал пальцами, а ничего содержательного из Мануйлиных речей не привел. За исключением одного. - Прокурор сделал выразительную паузу. - "Божий человек" уговаривал купца отдать все свое богатство нуждающимся, ибо только тогда возможно обрести истинную свободу и найти тропку к Богу. У богатого, внушал Мануйла, совесть шерстью поросла, иначе не смог бы он сдобными булками питаться, когда другим и черного сухаря не хватает. Станешь нищим, совесть твоя и обнажится, врата небесные-то и откроются. А стоят эти врата сдобы иль нет - это уж ты сам смотри.
- И что же, распропагандировал толстосума? - улыбнулся архиерей.
Бердичевский поднял палец: а вы слушайте дальше - узнаете.
- Частично. "Напугался я - жуть, - рассказывал мне Пафнутьев. - Бес в меня вцепился, не попустил все богатство отдать". У него в божнице, за иконой, лежал сверток с "нечистыми" деньгами. Насколько я понял, боровские купцы имеют такой обычай: если получили неправедный куш - сбыли гнилой товар или обсчитали кого, нечестную выручку на время за икону кладут, чтоб "очистилась". Вот Пафнутьев и отдал борцу с богатством эти самые деньги - все, сколько их там было. Мануйла сначала ломался, брать не хотел - мол, ни к чему ему. Но потом, разумеется, преотлично взял. Говорит, пригодятся голым и голодным в Палестине. Там земля бедная, не то что Россия.
Матвей Бенционович не выдержал, рассмеялся - похоже, ловкий пройдоха вызывал у него восхищение.
- И что теперь? - заинтересовался Митрофаний. - Жалеет Пафнутьев о деньгах? Понимает, что его одурачили?
- Представьте себе, нет. Под конец разговора раскис, голову повесил. "Эх, говорит, стыдно-то как. Это ведь я не от Мануйлы, от Господа тряпицей с кредитками откупился. Надо было как есть все отдать, вот душу бы и спас". Ну да Бог с ним, с Пафнутьевым и с его переживаниями. Главное-то не это.
- А что?
- Угадайте, что за сумму пожаловал купец.
- Откуда ж мне знать. Верно, немалую.
- Полторы тысячи рублей. Вот сколько в тряпице было.
Митрофаний разочаровался:
- Всего-то...
- В том все и дело! - вскричал Матвей Бенционович. - Что за интерес для "варшавских" охотиться за такой мелочью, да еще идти на убийство? К тому же неизвестно, всю ли сумму Мануйла отдал "меньшому брату". Поди, львиную долю себе оставил. Я ведь с чего начал: Пелагия была права. Не в шкатулке тут дело, а в самом Мануйле. Так что версия с грабежом отпадает. Те, кого мы ищем, никакие не бандиты.
А кто же они?
- А кто же они? - Митрофаний сдвинул брови, - Кому Пелагия ненавистна до такой меры, что нужно ее то заживо муровать, то ядом травить?
- Про отравителя мы совсем ничего не знаем. Зато про первого злоумышленника нам известно довольно многое. От него-то мы и станем танцевать, - заявил прокурор с уверенностью, свидетельствовавшей, что план последующих действий им уже составлен. - Как по-вашему, что в истории Рацевича самое примечательное?
- То, что он из жандармов. И что его выгнали со службы.
- А по-моему, иное. То, что он выплатил долги. Собственных средств на это у Рацевича не имелось, иначе он не довел бы дело до тюрьмы и изгнания из корпуса. Ergo деньги на выкуп из ямы ему дал кто-то другой.
- Кто?! - вскричал преосвященный.
- Тут две версии, в некотором роде зеркально противоположные. Первая лично для меня весьма неприятна. - Бердичевский страдальчески поморщился. - Возможно, долг был не выплачен, а прощен - самими кредиторами. А кредиторами штабс-ротмистра, как известно, были ростовщики-евреи.
- Чтоб ростовщики прощали долг? Это что-то неслыханное. С какой стати?
- В том-то и вопрос. Что сделал или должен был сделать Рацевич в обмен на свободу? Зачем евреям понадобился специалист по сыску и насилию? Ответ, увы, очевиден. Евреи ненавидят пророка Мануйлу, считают, что он оскорбляет и позорит их веру. Видели бы вы, с каким ожесточением злосчастных "найденышей" гонят от синагоги.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [ 13 ] 14 15 16 17
|
|