Чтение 13–й страницы книги ~Любовник смерти~

Всю дорогу до Маросейки Сенька сильно нервничал, и чем дальше, тем больше. Так, выходит, не заарестовали Ашот Ашотыча? Порешили? Эраст Петрович сказал "Самшитовы" - это значит, супружницу тоже? Кто, грабители? А причем тут он, Сенька Скориков?

Полицейских перед лавкой не было, но на двери висела веревка с печатью, а внутри горел свет. На улице пока было пусто, магазины еще не открылись, а то бы обязательно народ столпился.

В дом вошли со двора, через черный ход. Там поджидал чиновник в синем мундире - тихий, неприметный, в очочках.

- Как вы долго, - укорил он Эраста Петровича. - Я же просил... Протелефонировал вам в полночь, а сейчас половина шестого. Я рискую.

- Извините, Сергей Никифорович. Понадобилось разыскать важного с-свидетеля.

Хоть Сеньку и назвали "важным", но не больно ему это понравилось. Чего это "свидетель"-то?

- Рассказывайте, - попросил Эраст Петрович чиновника. - Что удалось установить при первичном осмотре?

- Пожалуйте сюда, - поманил очкастый Сергей Никифорович. Прошли в комнаты. - Здесь, в задней части лавки, у ювелира было что-то вроде конторы. Жилые покои наверху. Однако туда преступник не поднимался, всё произошло здесь. - Он заглянул в блокнот. - Врач полагает, что Самшитову Нину Акоповну, сорока девяти лет, убили первой, ударив тяжелым предметом в висок. Тело лежало вот здесь.

На полу у двери была нарисована мелом человечья фигура, не очень похоже, а сбоку темнело пятно. Кровь, догадался Сенька и содрогнулся.

- Самшитова Ашота Ашотовича, пятидесяти двух лет, преступник связал, усадил вот в это кресло. Как видите, всюду кровь: на изголовье, на подлокотниках, на полу. Причем и венозная, и артериальная, разной пульсационной упругости... Простите, Эраст Петрович, я невнятно пересказываю, плохо владею медицинской терминологией, - смутился чиновник. - Вы мне когда еще пеняли, чтобы подучился, да новое начальство не требовало, вот руки-то и не дошли...

- Неважно, - перебил его Эраст Петрович. - Я понял: Самшитова перед смертью пытали. Резали ножом?

- Вероятно. Или же тыкали колющим предметом.

- Г-глаза?

- Что "глаза"?

- Глаза у трупов выколоты?

- А, вы про хитровские убийства... - Сергей Никифорович покачал головой. - Нет, глаза не выколоты, и вообще картина преступления несколько иная. Посему это расследование решено выделить в особое производство, отличное от дела о Хитровском Слепителе.

- Хитровский Слепитель? - поморщился Эраст Петрович. - Что за г-глупое название! Я думал, его употребляют только газетчики.

- Это пристав Третьего Мясницкого участка полковник Солнцев придумал. Репортеры так и ухватились, хотя, конечно, с грамматической точки зрения...

- Ладно, черт с ней, с грамматикой, - сказал Эраст Петрович, пройдясь по комнате. - Пройдем на второй этаж?

- Незачем. Совершенно очевидно, что убийца туда не поднимался.

- Убийца? Не убийцы? Установлено, что преступник б-был один?

- Видимо, так. Соседи показали, что Самшитов никогда не обслуживал и даже не пускал в лавку более одного посетителя, сразу запирал дверь. Очень боялся ограбления, ведь Хитровка близко.

- Следы г-грабежа?

- Никаких. Даже в лавке ничего не взято, хотя там в стеклянной витрине лежали кое-какие безделушки - гразда, невеликой ценности. Я же говорю: всё произошло в этой комнате.

Эраст Петрович покачал головой, вышел в лавку. Чиновник и Маса за ним. Сенька тоже, чтоб не оставаться одному в забрызганной кровью комнате.

- А это что? - показал Эраст Петрович на птичью клетку.

В ней, откинув хохластую башку, валялся попугай Левончик.

Сергей Никифорович пожал плечами:

- Попугаи - птицы нервные, чувствительные к шуму. А тут, поди, криков и стонов было... Сердчишко не выдержало. Или, может, не покормили его вовремя.

- Дверца открыта. Да и... Э-э, гляди-ка, Маса. - Эраст Петрович взял трупик в руку, передал японцу. Тот поцокал языком:

- Баську свернури. Убийство.

- Да, жалко эксперт не освидетельствовал, - хмыкнул полицейский - видно, решил, что азиат шутит, но Сенька-то знал: для сенсея душа она и есть душа, хоть человеческая, хоть птичья.

- Как понизился профессионализм московского сыска, - печально молвил Эраст Петрович. - Десять лет назад подобная небрежность была бы невообразима.

- И не говорите, - еще горше вздохнул Сергей Никифорович. - Сейчас не то что при вас. Верите ли, никакого удовольствия от работы. Одной результативности требуют, а доказательность никого не заботит. О торжестве справедливости и вовсе говорить нечего. У начальства другие заботы. Между прочим, - понизил он голос, - я не стал по телефону... Ваше пребывание в Москве не составляет тайны. Я по случайности видел на столе у полицмейстера секретное предписание установить ваше местопребывание и организовать негласную слежку. Кто-то вас видел, узнал и донес.

Эраст Петрович этому известию нисколько не расстроился, а даже, кажется, был польщен:

- Немудрено, меня в Москве, знают многие. И, видно, не забывают. Благодарю вас, Субботин. Я знаю, как вы рисковали, и ценю. П-прощайте.

Он пожал очкастому руку, а тот сконфуженно пробормотал:

- Ерунда. Вы бы все же поосторожней... Кто их знает, что у них на уме. Его высочество злопамятен.

У кого "у них" и что за "высочество", Сенька не понял.

Из Самшитовского двора вышли переулком в Лубянский проезд, оттуда повернули к скверу.

У первой же скамейки Эраст Петрович жестом пригласил: присядем.

Сели. Сенька посередке, эти двое по бокам. Чисто арестант под конвоем.

- Ну-с, господин Шопенгауэр, - повернулся к нему Эраст Петрович. - Поговорим?

- А чего я-то? - пробурчал Скорик, предвидя нехорошее. - Я знать ничего не знаю.

- Дедукция доказывает обратное.

- Кто-кто? - обрадовался Сенька. - Я Дедукции вашей в глаза не видывал. Врет она всё, стерва! Эраст Петрович дернул углом рта.

- Эта дама, Скориков (давайте я уж лучше буду вас так называть), никогда не врет. Помните серебряную копейку семнадцатого столетия, которую я нашел в кармане убитого Синюхина? Разумеется, помните - вы тогда еще подчеркнуто ею не заинтересовались. Откуда у нищего к-каляки этакая нумизматическая диковина? Это раз. Идем далее. На месте убийства вы, Скориков, старательно отворачивались, а то и зажмуривались, хотя, по Масиным наблюдениям, отсутствием любопытства не страдаете. Изумления и ужаса, естественных при подобном зрелище, тоже не проявляли. Согласитесь, странно. Это два. Далее. В тот день у вас в кармане, как и у Синюхина, позвякивало серебро, и довольно звонко. Судя по звуку, монеты были мелкие, каких в наши времена не чеканят. А в руке вы несли палку из чистого серебра, что совсем уж необычно. Откуда серебряные россыпи у вас, хитровского г-гавроша? Это три.

- Обзываетесь, да? На "гэ" сироту ругаете? - набычился Сенька. - Грех вам. А еще приличный господин. Маса двинул его локтем в бок:

- Когда господзин говорит "это радз, это два, это три", помаркивай. Дедукцию спугнёсь.

Скорик по сторонам оглянулся - никакой дамы вокруг не было. Кого спугивать-то? Однако на всякий случай язык прикусил. Это сенсей пока легонько локотком пихнул, а там может и посерьезней шарахнуть.

Эраст Петрович продолжил, будто его и не перебивали:

- Хоть я и не собирался расследовать это преступление, потому что занят совсем д-другим делом, но ваше поведение меня заинтриговало, и я поручил Масе присмотреть за вами. Однако новое жестокое убийство, о котором мне нынче ночью сообщил мой давний сослуживец, изменило мои намерения. Я должен вмешаться в эту историю, потому что власти явно не в силах найти убийцу Следствие даже не видит, что эти преступления - звенья одной цепи. Почему я так считаю, хотите вы спросить? - Ничего такого Сенька спросить не хотел, однако спорить со строгим человеком не стал. Пускай говорит. - Дело даже не в том, что от Маросейки до Хит-ровки, где убили Синюхиных, пять минут хода. В обоих этих злодеяниях налицо две п-принципиально сходные черты, встречающиеся слишком редко для того, чтобы их можно было счесть случайным совпадением. Убийца явно преследует некую грандиозную цель, ради которой не отвлекается на мелочи вроде цепочек и медальончиков из витрины ювелирной лавки. Это раз. А еще впечатляет дьявольская осторожность, понуждающая преступника не оставлять никаких свидетелей, ни единого живого существа, даже такого безобидного, как трехлетний младенец или п-птица. Это два. Ну, а теперь о вас, Скориков. Я совершенно уверен, что вы многое знаете и можете мне помочь.

Сенька, настроившийся дальше слушать про душегуба, от такой неожиданной концовки вздрогнул, поежился под пристальным взглядом голубых глаз, крикнул:

- Ну завалили ювелира этого, а я при чем?! Маса снова двинул его локтем, уже сильней.

- Про сопривого марьтиську забыр? Который на тебе рубрь заработар? Он видер, как ты в равку серебряные парки носир.

Понял Скорик: не отпереться, потому перешел с базарного крику на хныканье:

- Чего надо-то, спрашивайте толком... А то пужа-ют, ребры локтем бьют...

- Б-бросьте прибедняться, - сказал Эраст Петрович. - Маса характеризует вас самым лестным образом. Говорит, что вы нежестокосердны, что у вас пытливый ум, и - самая ценная человеческая черта, что вы стремитесь к самоусовершенствованию. Раньше, до этого последнего преступления, Маса просто спрашивал вас, не надумали ли вы поделиться с нами вашей тайной. Он был уверен, что рано или поздно заслужит ваше доверие и вы захотите облегчить перед ним д-душу. Теперь же ждать некогда. Я требую от вас - уже безо всякой деликатности - ответа на два вопроса. Первый: чего ищет убийца? И второй: что вам известно об этом человеке?

Маса закивал головой давай, мол, не трусь, говори.

Ну, Сенька всё и рассказал - как на духу. И про колоду, и про Очка, волчину мокрушного, и про Смерть, и про то, что Князь его, Сеньку, из-за ревности извести хочет.

Ну, то есть, не совсем, конечно, все. Про клад уклончиво помянул - мол, вроде есть такой, а правда ли, нет ли, то ему, Скорику, неведомо. Ну так ведь и на духу тоже не совсем уж всю правду говорят, верно?

- Значит, по-вашему, Скориков, выходит, что Синюхина этот самый Князь с валетом истребили, желая выпытать тайну клада? - спросил Эраст Петрович, дослушав не очень складный Сенькин рассказ. - А к антиквару Князь наведался, чтобы узнать ваш адрес?

- Само собой. Проха ему донес, крысенок. Видел он меня подле лавки, я же говорил! Потому и не пограблено ничего, что Князю мелкие цацки - тьфу. Ему до меня добраться нужно.

- А вы уверены, что Князь вас ищет из одной лишь ревности? - Эраст Петрович наморщил гладкий лоб, будто не совсем что-то понимая. - Может, вы ему из-за к-клада нужны?

У Сеньки внутри все так и заныло: догадался, обо всем догадался хитроумный барин! Вот сейчас пристанет: говори, где серебряный хворост спрятан.

Чтоб потянуть время, Скорик затараторил:

- Ужас как ревнует! Лучше бы к Очку своему ревновал! Тот тоже к Смерти шастает Он ей - марафет, а она ему - известно чего. Но не от шалавства это. Что с нее взять, марафетчицы над собой невластные. Хворь это у них такая ...

- В Прияузье в старину, кажется, был монетный двор, где серебряную монету чеканили, - задумчиво произнес Эраст Петрович, когда Скорик запнулся - воздуху набрать. - Ладно, про клад мне сейчас неинтересно. Скажите-ка лучше, Скориков, не можете ли вы меня познакомить с этой интригующей особой, которая свела с ума весь фартовый б-бомонд? Говорите, ее зовут Смерть? Какое декадентское имя.

У Сеньки от сердца отлегло.

- Познакомить можно. А что со мной-то будет, а? Не выдадите меня Князю?

КАК СЕНЬКА ВИДЕЛ СОБАЧЬЮ СВАДЬБУ

Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того - велел собирать вещички и увез к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и не на беду, а совсем наоборот - как знать?) взбрело в голову стырить узелок у "китаезы".

Квартира была диковинная, не как у обыкновенных людей.

В одной комнате вовсе никакой мебели не было, на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают, японскую гимнастику. Посмотреть - ужас что такое. Молотят друг дружку руками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать - вместе метелиться, но тот напугался, на кухню убежал.

Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса. Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железный шкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и на полках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, ее кусками режут, коричневым уксусом кропят и прямо так зрескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, но он не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому что он был невзаправдошный - желтый какой-то и совсем несладкий.

Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, а там и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кула-Ковской ночлежке. Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать На полу, чем в сырой земле с пером в боку. Потерпим.

Чудней всего был хозяйский кабинет. Одно название, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полке книжки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол завален листами бумаги с непонятными рисунками (называется "чертежи" - видно оттого, что в них черт ногу сломит); у стен - всякие железки, пружины, резиновые обода и много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самой Америке. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелось расспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, в первый день Ащеуловской жизни, не до того было.

Спали допоздна, после этакой-то ночи. Как пробудились - господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать, да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повез Сенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.

По дороге меж ними вышел спор про то, какая она, - Смерть, - хорошая или плохая.

Эраст Петрович говорил, плохая.

- Судя по тому, что вы мне рассказали, Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, да не просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Она осведомлена об их злодействах, безбедно существует на награбленные деньги, однако сама вроде как ни в чем не повинна. Мне знакома эта порода, она встречается во всех странах и во всех слоях общества. Так называемые инфернальные женщины абсолютно безнравственны, они играют человеческими жизнями и судьбами, только эта игра и приносит им удовлетворение. Неужто вы не видите, что она и с вами поиграла, как к-кошка с мышкой?

И так он сердито это говорил, на себя совсем непохоже, будто от тех инфернальных женщин ужасно настрадался, прямо всю жизнь они ему перепахали.

Только Смерть никакая не инфернальная и не безнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя, найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал - в голос выкрикнул.

Эраст Петрович вздохнул, улыбнулся, но печально, без насмешки.

- Ладно, - говорит, - Скориков. Я не хотел задеть ваши чувства, только, боюсь, вас ждет болезненное разочарование. Что, она, действительно, так уж хороша, эта хитровская К-Кармен?

Кто такая Кармен, Сенька знал, ходили с Жоржем в Большой театр на нее смотреть. Испанка эта была толстая, крикастая, всё ножищами топала и рукой в жирный бок упиралась, будто крючит ее. Вроде умный человек Эраст Петрович, всё при нём, а ничего в женщинах не понимает. У слуги бы своего поучился, что ли.

- Да Кармен ваша против Смерти жаба болотная, - сказал Скорик и еще сплюнул для убедительности.

На повороте с Покровского бульвара на Яузский Сенька привстал в пролетке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.

- Вон ейный дом, - шепнул. - Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, оба из Упыревой колоды. Увидят меня - беда.

Эраст Петрович наклонился, тронул извозчика за плечо:

- Проезжайте за угол, остановите на Солянке. - И Сеньке. - Кажется, происходит что-то интересное? Вот бы п-посмотреть.

Когда упыревских проехали, Скорик снова распрямился.

- Посмотреть - это навряд ли, а подслушать можно. И повел Эраста Петровича к потребному дому дворами. Бочка, какую Сенька к окну еще вон когда подкатил, так и стояла, никуда не делась.

- Всунетесь? - показал Скорик на приоткрытую фортку ватер-клозета.

Господин Неймлес прямо с места, без разбежки, впрыгнул на бочку, потом подпрыгнул еще раз, подтянулся на руках и легко, словно бы играючи, ввинтился в малый квадратик - только каблуки мелькнули. Сенька тоже полез, не так ловко, но все же через небольшое время оказался в нужнике и он.

- Странный способ проникать к д-даме, - прошептал Эраст Петрович, помогая Скорику спуститься. - Что за дверью?

- Горница, - выдохнул Сенька. - В смысле, гостиная. Можно тихонько щелочку приоткрыть, но только совсем чуть-чуть.

- Хм. Я вижу, сей способ наблюдения вами уже з-запатентован.

На этом разговоры закончились.

Эраст Петрович чуточку, на волосок, шевельнул дверь и припал глазом к щелке. Скорик потыркался и так, и этак (тоже ведь интересно), и в конце концов приспособился: сел на корточки, прижался к бедру господина Неймлеса, лбом к косяку. Короче, занял место в партере.

Увидал такое, что засомневался в зрении - не врет ли?

Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть с Упырем, и этот слизень сальноволосый гладил ее по плечу!

Сенька не то всхлипнул, не то шмыгнул носом - сам толком не понял - и был немедленно шлепнут господином Неймлесом по затылку.

- Кралечка моя, - промурлыкал Упырь жирным голосом. - Утешила, усластила. Я, конечно, не Князь, самоцветов тебе дарить не в возможности, но платочек шелковый принесу, индейский. Красоты неописуемой!

- Марухе своей отдай, - сказала Смерть, отодвигаясь. Он оскалился:

- Ревнуешь? А Манька моя неревнивая. Я вот у тебя, а она за углом на стреме стоит.

- Вот и дай ей, за утружение. А мне твои подарки ни к чему. Не этим ты мне дорог.

- А чем? - еще пуще заулыбался Упырь (Сенька скривился - зубы-то желтые, гнилые). - Вроде Князь ухарь ухарем, только я-то, выходит, лучше?

Она коротко, неприятно хохотнула.

- По мне лучше тебя никого нет. Этот на нее уставился, глаза прищурил.

- Не пойму я тебя... Хотя баб понимать - понималки не хватит.

Схватил ее за плечи и давай целовать. Сенька от горя лбом об деревяшку стукнулся - громко. Эраст Петрович его снова но маковке щелкнул, да поздно.

Упырь рывком развернулся, револьвер выхватил.

- Кто там у тебя?!

- Экий ты дерганый, а еще деловой. - Смерть брезгливо вытирала губы рукавом. - Сквозняк по дому гуляет, двери хлопают.

Тут свист. И близко - из прихожей, что ли? Чей-то голос просипел (не иначе Клюв, у него нос проваленный):

- Манька шумнула - пристав с Подколокольного идет. С цветами. Не сюда ли?

- По Хитровке, один? - удивился Упырь. - Без псов? Ишь, отчаянный.

- Будочник с ним.

Упыря из щели как ветром сдуло. Крикнул - верно, уже из сеней:

- Ладно, зазноба, после договорим. Князьку, лосю рогатому, от меня поклонец!

Хлопнула дверь, тихо стало.

Смерть налила из графину коричневой воды (Сенька знал - это ямайский ром), отпила, но не сглотнула, а прополоскала рот и обратно в стакан выплюнула. Потом достала из кармана бумажку, развернула, поднесла к носу. И только когда вдохнула белый порошок, малость оттаяла, завздыхала.

Ну а у Скорика марафета не было, поэтому он сидел весь окоченевший, словно льдом его сковало. Стало быть, честный юноша, с сахарными плечами и прической "мон-анж" ей нехорош, с ним нельзя. А с этим липкогубым, выходит, можно?

Сенька шевельнулся - и снова инженеровы пальцы предостерегающе забарабанили по его макушке: тихо сиди, не время еще себя показывать.

Что же это, Господи? Выходит, верно про нее, безнравственную лахудру, Эраст Петрович говорил...

Но это было еще только начало Сенькиных потрясений.

Минута прошла или, может, две - постучали в дверь.

Смерть качнулась, запахнула на груди шаль. Звонко крикнула:

- Открыто!

Раздался звон шпор, и бравый офицерский голос сказал:

- Мадемуазель Морг, вот и я. Обещал, что ровно в пять явлюсь за ответом, и как человек чести слово сдержал. Решайтесь: вот букет фиалок, а вот предписание о нашем аресте. Выбирайте сами.

При чем тут фиалки, Скорик не понял, а пристав Солнцев - голос был его - дальше заговорил так:

- Как я уже говорил, имеющиеся в моем распоряжении агентурные сведения достоверно подтверждают, что вы состоите в преступной связи с бандитом и убийцей Дроном Веселовым по кличке Князь.

- И чего зря казенные деньги переводить, агентам платить? Про меня с Князем и так все знают, - небрежно, даже скучливо ответила Смерть.

- То "знают", а то неопровержимые, задокументированные свидетельские показания, плюс к тому фотографические снимки, осуществленные скрытно, по самой новейшей методе. Это, фрейляйн Тодт, сразу две статьи Уложения о наказаниях. Шесть лет ссылки. А хороший обвинитель пришпилит еще пособничество в разбое и убийстве. Тогда это каторга, семь лет-с. Что с вами, девицей простого звания, будут вытворять охранники и все, кому не лень, о том и помыслить страшно. Жалко вашей красоты. Выйдете на поселение совершенной руиной.

Вот в щелке показался и сам полковник - молодцеватый, с блестящим пробором. В одной руке и вправду держал пармские фиалки (на цветочном языке "лукавство"), в другой какую-то бумагу.

- Ну, и чего вы хотите? - спросила Смерть, подбоченясь, отчего в самом деле стала похожа на оперную испанку. - Чтоб я вам любовника своего выдала?

- На кой черт мне твой Князь! - вскричал пристав. - Когда придет время, я и так его возьму! Ты отлично знаешь, что мне от тебя нужно. Раньше умолял, а теперь требую. Или будешь моей, или пойдешь на каторгу! Слово офицера!

У Эраста Петровича на ноге - Сенька почувствовал щекой - дрогнула стальная мышца, да и у самого Скорика сжались кулаки. Вот ведь гнида какая этот пристав!

А Смерть только рассмеялась:

- Галантный кавалер, вы всех барышень так уговариваете?

- Никого и никогда. - Голос Солнцева задрожал от страсти. - Сами за мной бегают. Но ты... ты свела меня с ума! Что тебе этот уголовник? Не сегодня так завтра будет валяться в канаве, продырявленный полицейскими пулями. А я дам тебе всё: полное содержание, защиту от прежних дружков, достойное положение. Жениться на тебе я не могу - лгать не стану, да ты все равно не поверила бы. Однако любовь и брак - материи разные. Когда мне придет время жениться, невесту я подберу не по красоте, но мое сердце все равно будет принадлежать тебе. О, у меня великие планы! Будь моей, и я вознесу тебя на небывалые высоты! Настанет день, когда ты станешь некоронованной царицей Москвы, а может быть, и того больше! Ну?

Она молчала. Смотрела на него, склонив голову, словно видела перед собой нечто любопытное.

- Скажи-ка еще что-нибудь, - попросила Смерть. - Не решусь никак.

- Ах так! - Пристав швырнул букет на пол. - В любви и на войне все средства хороши. Я тебя мало что в тюрьму засажу, так еще богадельню эту сиротскую, что ты подкармливаешь, разгоню к чертовой матери. На ворованные деньги существует, новых воров растит! Так и знай, мое слово - сталь!

- Вот теперь хорошо, - улыбнулась чему-то Смерть. - Вот теперь убедительно. Согласная я. Говори, Иннокентий Романыч, свои условия.

Полковник от такой нежданной податливости, кажется, опешил, назад попятился, и его снова стало не видно.