Чтение 13–й страницы книги ~Любовь-морковь и третий лишний~

- Спасибо за заботу, аппетита нет, - вежливо, но сухо ответил посетитель. Потом он аккуратно положил в урну пластиковый стаканчик и спросил:

- Сколько с меня?

- Ерунда, вода ничего не стоит, - отозвалась Нюся.

- Так не бывает, - мотнул головой мужчина и слегка поморщился, - все имеет свою цену, даже крохотная капля.

Нюся потупилась, а посетитель вытащил из кошелька сто рублей, швырнул их на прилавок и, снова Поморщившись, быстро ушел.

Буфетчица уставилась на ассигнацию.

- Живут же люди, - вырвалось у нее, - стольник за стакан ерунды оставил и сдачу не попросил. Цен не знает или по таким местам ходит, где минералка бешеных денег стоит! Вот повезет кому-то, но явно не мне, в мою сторону он даже посмотреть не захочет!

В курсе, кто сейчас заходил?

- Нет, откуда бы! Я пока мало кого в театре знаю.

- Семен Петрович, муж Бурской, теперь вдовец, четвертый раз уже является, - быстро заговорила буфетчица, - покойницу в десять из морга привезли, и он с ней прибыл. Сам зал цветами украшал, хотя там наших полно. Первый раз в пол-одиннадцатого прибежал, чаю с сахаром выпил и свою таблетку съел, потом через час снова явился, на этот раз кофе с лекарством употребил, затем в начале двенадцатого притопал, опять пилюлю проглотил с колой, сейчас вот минералку затребовал и морщится постоянно! Видно, болит у него сердце!

- Наверное, надо врача позвать, - предложила я, но Нюся, не услышав разумных слов, продолжала:

- Богатый очень, перед ним в театре все стелются. И боятся, что теперь, когда Тины не стало, он помогать перестанет. Эх, достанется же кому-то счастье, один долго он жить не сможет, бабу найдет, но, ясное дело, у меня шансов никаких, чистый ноль. Олигархи на буфетчиц не глядят, сказка это про принца и Золушку, такие в своем кругу сходятся, хотя, может, он и не захочет молодую и красивую, с Тиной намучился.

- Они плохо жили?

Нюся сверкнула сильно накрашенными глазами.

- Так об этом весь театр толкует! Тина-то с ума сошла, роман закрутила с Павлушей, тот Бурской вроде на пятнадцать лет моложе. Вообще голову Валентине сшибло, везде с ним появлялась, даже на день рождения театра под ручку с Павлом пришла. Во какая смелая, ничьих разговоров не боялась. Хотя, скажу тебе, наши актриски любят, когда о них судачат. Знаешь, как Щепкина высказывается: "Пусть ругают, критикуют, сплетничают, лишь бы не забывали". Меня только позиция Семена Петровича удивляет! Ведь знал небось про Павлика, а молчал и по-прежнему спектакли с женой спонсировал. Ну очень высокие отношения. Либо он кретин, слепой и глухой, газет не читал и сплетен не слышал, либо ему на Тину наплевать было, вот он и закрывал глаза на ее взбрыки. Знаешь, как бывает: у него своя жизнь, у нее...

Из громкоговорителя раздался торжественно-печальный голос:

- Начинается прощание с любимой актрисой...

- Пошли! - деловито воскликнула Нюся. - Панихида стартовала, во, сюда, тут дверка есть, прямо в зале окажемся.

Я последовала за буфетчицей, Нюся нырнула в темное пространство, толкнула створку, и мы оказались в большом зале, затянутом красно-черной материей. В воздухе удушливо пахло цветами и какой-то парфюмерией, очень назойливо, резко.

Народу в скорбном месте оказалось битком, понять, кто есть кто, было невозможно. Церемонию вел статный мужчина в безукоризненном черном костюме, он подзывал к микрофону тех, кто хотел сказать прощальные слова о покойной. В общем, речи их звучали одинаково.

Талантливая, безвременно ушедшая, любимая актриса, замечательный человек, но традиционную фразу о хорошей матери не произнес никто, очевидно, детей у Тины не было.

У гроба стояло несколько стульев, на одном, выпрямившись так, словно его спина была жестко накрахмалена, сидел Семен Петрович, рядом разместился Батурин, потом Щепкина, затем незнакомая мне дама, явившаяся на панихиду в ярко-фиолетовом платье и в бриллиантах, остальные места пустовали.

- Слово имеет Андрей Ильич Густов, - торжественно объявил ведущий.

К микрофону бочком подскочил невысокий толстячок, я моментально узнала его постоянно тиражируемое в телесериалах лицо. На днях я решила отдохнуть, переключая в телевизоре каналы. На первом шел детектив, где Густов играл хорошего милиционера, до не правдоподобности правильного и профессионально грамотного, на второй кнопке в этот же момент демонстрировали ленту, где Андрей Ильич изображал благородного бандита, этакого Робин Гуда, не успела я переметнуться на СТС, как узрела актера в костюмированной мелодраме: одетый в камзол и шляпу с перьями, он дрался с каким-то зверем, похоже, медведем. Дальше терзать пульт я не стала, пошла спать, и вот, пожалуйста, теперь наблюдаю кинозвезду, так сказать, живьем, надо же, он столь же напыщенный, как и на экране.

- Закатилось солнце, - громовым басом заорал Густов, - село за черную черту, упало в пропасть! Люди! Мы остались, а ее нет! Как жить? Как? Римляне, ответьте.

Я вздрогнула, стоявшая около меня худенькая девушка ухмыльнулась, но, очевидно, тут же оценив неуместность смешка у гроба, быстро закашлялась.

- Римляне, - выл тем временем Густов, - свободные граждане, мы одиноки! Пала великая! Плачьте, убейте гладиаторов, унесите их тела львам, а вы, доблестные мужи...

- Он сошел с ума? - весьма невоспитанно спросила я. - Что несет? Какие римляне?

Кашляющая девица замерла, потом шепнула:

- Нет, просто, как всегда, говорит не своими словами, а роль играет, маленько перепутал. Сейчас он шарашит текст из пьесы "Гордость цезаря", следовало другой отрывок выбрать. Ща прижмет руку к груди и рявкнет: "Отомстим за горе".

И точно, Андрей Ильич сложил ладошки у шеи и взвизгнул:

- Отомстим за горе!

- Башку влево, шаг назад: "Я не успокоюсь, пока он не умрет", - шепотком суфлировала девчонка.

Густов склонил голову, отступил от микрофона и со слезами сообщил:

- Я не успокоюсь, пока он не умрет!

Правая длань актера весьма бесцеремонно ткнула в сторону Семена Петровича, я вздрогнула, жест Густова, учитывая текст, выглядел почти неприлично.

- Берите оружие, вперед, - не успокаивалась моя соседка, - бейте, бейте, бейте!

Андрей Ильич набрал полную грудь воздуха, пару секунд постоял молча, но потом вдруг взвизгнул.

- Что с ним?

Моя соседка хмыкнула.

- Bay, пошел другой монолог! Экий у него монтаж получается!

Но мне отчего-то стало не по себе, с лица Густова сползла фальшивая значимость, в глазах появилось абсолютное честное удивление, потом испуг. В ту же секунду Семен Петрович покачнулся и тяжелым кулем свалился со стула.

Глава 12

В зале поднялась суматоха, Батурин бросился к потерявшему сознание меценату, большинство женщин закричали, впрочем, мужчины тоже начали издавать разнообразные звуки. Клацая железным ящиком, пронеслись врачи, потом послышался протяжный вопль, и еще одно тело шмякнулось о паркет, теперь чувств лишилась Щепкина. Замешательство в зале достигло критической точки, но тут появилась Алиса. Схватив микрофон, она, перекрикивая гвалт, заорала:

- Господа, церемония прощания завершена, остальные речи на кладбище, у центрального входа автобусы, прошу всех спешно занять в них места. Ваня, Сережа, Коля, Дима, уносите гроб.

Похороны напоминали фарс. Четверо крепких парней, одетых в синие комбинезоны, уволокли домовину с Бурской, толпа провожающих, громко голося, ринулась в противоположные двери. Впрочем, убежали не все, человек тридцать столпились вокруг Семена Петровича, глядя, как орудуют врачи. Ненадолго в большом помещении повисла тишина, такая густая и плотная, что, казалось, ее можно резать ножом.

- Ну что с ним? - ракетой взвился к потолку голос Батурина.

- Ничего сделать нельзя, - прозвучало в ответ, - все, он умер.

Люди шарахнулись в сторону.

- Не может быть! - истерически взвизнула какая-то женщина. - Немедленно лечите Семена.

- У нас простая "Скорая", - растерянно начал оправдываться врач, - не кардиология, не реанимация.

- Так вызовите лучших специалистов! - заорал Батурин.

- А толку? - глухо ответил врач. - Он сразу умер, похоже, это инсульт, все лицо перекосило, а может, инфаркт, не могу так сказать.

- Вдруг он жив? - с надеждой воскликнул кто-то. - Искусственное дыхание делайте или такие утюги к груди прикладывайте!

- У меня дефибриллятора нет, да и не нужен он тут, - мрачно пояснил врач.

Над залом вдруг вспыхнула вспышка.

- Не снимать, - затопал ногами Юлий, - охрана, гоните папарацци вон, камеру разбейте, живо, живо... Ты, врач, работай, пока нормальные спецы подъедут.

- Они не боги, - рявкнул эскулап, - все, помер он.

- Господи, - застонал Батурин, - за что мне это?

За что, а? За что?

Толпа зашевелилась, из ее глубины послышались всхлипывания и рыдания.

- Да уж, - прошелестело за спиной, - бог не фраер, все видит и наказывает! Жаль только, Валька раньше померла, ей бы пожить, помучиться, увидеть, как денежки закончились.

Я обернулась и увидела женщину лет пятидесяти, самого затрапезного вида. На актрис, не преминувших даже на похороны нацепить меха и драгоценности, она была похожа мало, впрочем, на сотрудников театра тоже, скорей уж на бомжиху, принарядившуюся на праздник. На говорившей красовался жакет с потертым воротником из кролика, длинная бесформенная юбка, из-под которой высовывались некогда белые сапоги, на голове нечто типа берета. Из-под него выбивались сальные пряди, а опухшие глаза и одутловатое лицо без слов рассказывали - дама любит выпить, причем не чай с сахаром, а пиво с водкой.

- Как вам не стыдно радоваться чужому горю! - вырвалось у меня.

Алкоголичка прищурилась:

- Да? Кому беда, а кому счастье.

- Вы о чем?

Бабенка хмыкнула:

- О жизни. Валька померла, Семен только что на тот свет отъехал, деньги его куда отправятся?

- Родственникам.

- Я одна.

- Вы?

- Чего так удивляешься? Ты сама-то кто? - прищурилась пьянчужка. - На ломаку не похожа... Фанатка Валькина?

Я не успела раскрыть рот, как тетка вдруг заулыбалась:

- А-а-а, понятно, ты журналистка! Поодаль стоишь и матерьяльчик собираешь. Добрый день, коллега.

- Коллега? Вы пишете?

- Думаешь, только ты в газете работать можешь? - засмеялась опухшая рожа. - ан нет, много нас. Между прочим, я журфак МГУ закончила, потом в лучших изданиях работала, да ушла по здоровью.

Валька про мою болезнь знала, но помочь не хотела, у нее знаешь какое отношение к жизни было?

- Нет, - растерянно ответила я.

- Бей своих, чтоб чужие боялись, - ухмыльнулась маргиналка, - тут про нее былины слагали: этому дала, этому дала, этому дала. Ну сорока!

Я потрясла головой:

- Сорока? Вы о чем?

Бабенка противно оскалилась:

- Неужели песенку не слышали детскую про сороку-воровку? Она кашку варила, деток кормила...

Всем понадовала, а одному ничего не досталось. При этом, прошу отметить, сорока-то воровкой слыла, натырит всего, заявится домой, и кашку варить, но тем не менее решила деточку воспитывать, плохой она ей казалась!

- Извините, пожалуйста, - я попыталась избавиться от странной собеседницы, - мне пора, а то автобусы уедут, как потом до кладбища добираться?

Но алкоголичка крепко вцепилась в мое плечо.

- Диктофончик-то спрячь, - ехидно заявила она, - не ровен час заметит кто и отметелит, как того, с фотоаппаратом, тоже из наших парнишка! Залез в ложу, думал, его не видно, а про вспышку не вспомнил, ну да все мужики идиоты, мы умнее намного.

- Где диктофон? - еще больше удивилась я.

Бабенка ткнула пальцем вниз.

- Да в сумке!

Мой взгляд метнулся к висевшему на запястье ридикюльчику. Конечно, как всегда, я забыла закрыть его и прямо на виду лежит телефон. На Новый год Кирюшка подарил мне новый аппарат, мальчик умилил меня до слез, протянул коробку и сказал:

- Лампа, бери и пользуйся, а старый, похожий на утюг, немедленно выброси вон!

Я вскрыла упаковку и чуть не зарыдала, Кирюшка, наверное, потратил на презент все скопленные деньги, самая навороченная модель, причем очень необычного вида. Внешнего дисплея нет, нужно нажать крохотную пупочку, и тогда черная защитная панель отъедет в сторону, открывая кнопки с цифрами и экран, в закрытом виде подарок Кирюши абсолютно не похож на мобильный, просто прямоугольный кусок пластмассы, сбоку которого тревожно мигает зеленая лампочка.

Теперь понятно, почему пьянчуга приняла меня за журналистку, сунула свой любопытный нос в мою бесшабашно расстегнутую сумку и приняла супермодную модель сотового за диктофон. А кто еще может заявиться на похороны со включенным звукозаписывающим агрегатом? Ясное дело, только представительница желтой прессы, охотница за сенсациями и скандалами.

Мне стало не по себе, пальцы мгновенно щелкнули замочком, торбочка закрылась.

- Правильно, - кивнула тетка, - только незачем тебе на кладбище пилить, там ничего интересного произойти не может. Гроб в могилу опустят, пара дураков речи толкнут, и пожалуйте на фуршетик.

- Поминки!

- Как ни назови, суть одна - водки пожрать.

- Похоже, ты не отказалась бы от рюмашки, - не утерпела я.

- Охо-хо, - протянула баба, - надеюсь, меня в дом пустят.

- Во время поминальной трапезы двери открыты для всех.

- Да уж не вытурят, - скривилась тетка, - сюда-то я в толпе просочилась, с народом перемешалась.

Хотя Семен вроде как и не смотрел по сторонам. Что ж, бог им судья, Семке и Вальке. Вон, как жизнь повернулась! Небось оба, как сообразят, кому богатство достанется, в гробу заворочаются, да поздно. Их денежки теперь мои. Не сразу, правда, их пощупаю, говорят, полгода подождать надо, ничего, я терпеливая, получу свое!

Я только хлопала глазами, не понимая, о чем ведет речь пьянчужка.

- Но сейчас-то тугриков нет, - вещала та, - поэтому я готова за энную сумму рассказать тебе эксклюзивную информацию!

- Вы кто? - впрямую спросила я.

- Эвелина, - с некоторой долей кокетства сообщила незнакомка.

- Очень приятно, Лампа, это мое имя.

- И более странные встречаются, - ухмыльнулась Эвелина, - похоже, твои родители большие шутники.

Я постаралась пропустить мимо ушей глупое замечание, а Эвелина продолжала:

- Наши с Тиной предки тоже идиотами были, одну дочь обожали, вторую ненавидели, в общем, поломали мне жизнь.

- Постой-ка, - тряхнула я головой, - ваши с Тиной родители. Ты сестра Бурской!

- Точно, - кивнула Эвелина, - урод семьи, луч тьмы в светлом царстве, ужас на крыльях ночи, это все я, и способна сейчас за двести баксов рассказать тебе такое о народной любимице, что тираж твоей газетенки подскочит втрое! Желаешь эксклюзив?

Эвелина прищурилась, я вздрогнула. Когда-то очень давно мой отец привез из очередной командировки черепаху, названную им Прохором. Прохор жил в воде, в основном проводил время, спрятавшись в мелких камушках, которые покрывали дно аквариума.

Но изредка его плоское зеленое тело всплывало на поверхность, из-под панциря вытягивалась длинная-предлинная шея, увенчанная плоской головой. Маленькие черные глазки-бусинки мрачно оглядывали все вокруг, и отчего-то становилось понятно: Прохор ненавидит всех и вся, будь его воля, сожрал бы и хозяев, и аквариум, и корягу с грунтом. Просто сил у него на это нет, характер аллигатора спрятан в теле тщедушной черепахи, только и остается, что тихо переполняться желчью.

Сейчас Эвелина внезапно показалась мне похожей на Прохора, я невольно вздрогнула, а она, решив, что я колеблюсь, добавила:

- Я очень хорошо знаю, кто убил Вальку!

Я схватила ее за плечо.

- Точно?

- Не сомневайся, - хмыкнула алкоголичка, - информация супер! Высший класс! Так как? Пойдем?

- Куда?

- Тут, за углом, кафе есть, - деловито сообщила Эвелина, - в двух метрах. Побежали!

Быстрым шагом она направилась к выходу, я двинулась за ней, мысленно подсчитывая имеющиеся в кошельке деньги. У меня с собой девять тысяч, вообще-то я никогда не ношу столь больших сумм, но приближается Двадцать третье февраля, и хотелось сделать подарки мужской части семьи. Костину я запланировала купить свитер. Сережке дорогой одеколон, Кирюшке компьютерную игру, а двортерьеру Рамику косточку из прессованных жил, деньги мне заплатили при увольнении с "Бума", конверт с купюрами тоскует в сумочке, в отделении, тщательно закрытом на "молнию". Только все недосуг заглянуть в магазин.

Устроившись за столиком, Эвелина деловито заявила:

- Еда за твой счет.

- Только без выпивки и яиц голубого дрозда, - предостерегла я.

Собеседница стащила с головы берет, поправила сальные пряди и, открывая меню, сказала:

- Не употребляю спиртное.

Очевидно, на моем лице отразилось некое недоверие, потому что Эвелина улыбнулась и пояснила:

- Было дело, назюзюкивалась по полной программе, но потом закодировалась и вот уже три года ни-ни.

Почки я посадила в свое время, поэтому и опухаю.

Уж не знаю, правду ли сказала она, но у официанта Эвелина попросила борщ, котлеты и сладкий кофе, о водке речи не шло. А еще мне показалось, что она сильно проголодалась, потому что малопривлекательное по запаху первое мгновенно исчезло в ее желудке, туда же с неменьшей скоростью отправились и котлеты.

- Бабки гони, - велела Эвелина, пододвигая к себе кофе.

- Сначала стулья, потом деньги.

Женщина с шумом отхлебнула из чашки.

- Залог внеси.

Я выложила пятьсот рублей.

- Издеваешься, да? - нахмурилась бабенка.

- Нет, просто я пока ничего не услышала, кроме чавканья, - весьма сердито ответила я, - надеюсь, ты не принимаешь меня за дуру, которая накормит, напоит, даст кучу ассигнаций, и все? Где захватывающий рассказ и эксклюзивная информация для моей газеты?

- Будет тебе дудка, будет и свисток, - возвестила Эвелина, - ну слушай.

* * *

Рассказ пьянчужки не показался мне особо оригинальным. Жила-была семья: Антонина и Григорий.

Все вроде у них было ничего, Григорий преподавал в училище историю, а Тонечка была певицей. Только не подумайте, что она блистала на подмостках Большого театра, нет, она развлекала народ пением в ресторане, занималась совершенно непочетным и несерьезным, на взгляд советского человека, делом. Ну кто, скажите, ходит по кабакам? Ясное дело, одни тунеядцы, а Тоня им поет.

Григорий стеснялся профессии жены, всем соседям он бойко врал, что Антонина актриса, выступает в театре, оттого и заявляется частенько домой под утро.

Но кумушки не верили ему, это что же за представления такие, если Тонька в семь часов в родной подъезд входит? Народ на работу вылетает, а эта на каблучищах шкандыбает, вином от нее несет, табаком, да еще на такси прикатывает. Ясное дело, гуляет баба, а Гришка то ли не замечает, то ли смирился с ситуацией.