суды от наших, во время моих посещений судебного присутствия в Бостоне.
Прежде всего меня крайне удивило то, что защитник проводит допрос свидетеля
сидя. Но увидев, что он к тому же еще записывает ответы, и вспомнив, что он
работает один, без помощника или "младшего" адвоката*, - я поспешил
успокоить себя следующим соображением: видимо, отправление правосудия
обходится здесь куда дешевле, чем у нас, так как отсутствие разных
формальностей, которые мы привыкли считать необходимыми, несомненно приводит
к значительному снижению судебных издержек.
удобнее в них разместиться. Это по всей Америке так. Во всех общественных
учреждениях безоговорочно признается право любого жителя посещать проводимые
там заседания и участвовать в них. Здесь вы не увидите угрюмых привратников,
от которых можно добиться запоздалой услужливости лишь с помощью шести
пенсов; не встретите, как я искренне, убежден, и чиновничьей наглости.
Национальное достояние не выставляется здесь напоказ за деньги, а среди
должностных лиц не найдешь ни одного балаганщика. Последние годы мы стали
следовать этому хорошему примеру. Надеюсь, мы будем подражать ему и впредь,
а со временем в этом духе перевоспитаются даже наши каноники и настоятели.
аварии на железной дороге. Допрос свидетелей окончен, и адвокат держит речь
перед советом присяжных. Ученый сей джентльмен (подобно некоторым своим
английским собратьям) отчаянно многоречив и обладает удивительной
способностью снова и снова повторять одно и то же. Выступал он на тему
"Оправдайте машиниста!", и уж совал он беднягу в каждую свою фразу! Я слушал
его целых четверть часа, и, когда по истечении этого времени вышел из зала,
так и не уяснив себе, кто же здесь прав, у меня было такое ощущение, точно я
снова на родине. В тюремной камере, ожидая вызова на допрос, сидел мальчик,
которого обвиняли в краже. Этого мальчика пошлют не в обычную тюрьму, а в
исправительный приют в Южном Бостоне, где его будут учить ремеслу и на все
время пребывания там прикрепят к какому-нибудь почтенному мастеру. Таким
образом, поимка на месте преступления не наложит на него позорного клейма на
всю жизнь и не поведет впоследствии к жалкой смерти, а, надо полагать,
позволит вытащить его из среды преступников и сделать полезным членом
общества.
юридического ритуала, - многое в нем кажется мне крайне нелепым. Как ни
странно, парик и мантия несомненно служат своего рода щитом: когда человек
специально одевается для выполнения определенной роли, он как бы снимает с
себя личную ответственность и считает возможным держаться и изъясняться с
оскорбительной надменностью, грубо извращая миссию поборника Истины, что мне
нередко приходилось наблюдать в наших судах. И все-таки меня берет сомнение:
не ударилась ли Америка в другую крайность, отринув старую систему с ее
нелепостями и злоупотреблениями, и не лучше ли в таком небольшом городке,
как Бостон, где все знают друг друга, оградить присутственные места от
вторжения повседневности с ее развязным: "Эй, парень, здорово, как живешь!"
Всю помощь, какую могут оказать обществу не только здесь, но и всюду высокие
моральные качества и способности судей, оно получает, и получает по праву;
однако ему может потребоваться и нечто большее - произвести впечатление не
только на вдумчивых и сведущих людей, но и на легкомысленных невежд, к
разряду которых относятся иные преступники, а подчас и свидетели. В свое
время в основу деятельности этих учреждений был, безусловно, положен
принцип, основанный на уверенности, что если люди сами принимали широкое
участие в создании закона, то они, конечно, будут его уважать. Но опыт
показывает, что эти надежды не оправдались: никто лучше американских судей
не знает, что, когда народ приходит в возбуждение, закон бессилен и не может
проявить власть.
и воспитанностью. Дамы бесспорно прекрасны - внешне, но и только.
Образованны они не больше наших. Мне рассказывали про них чудеса, но я не
поверил, и это спасло меня от разочарования. Есть в Бостоне дамы "синие
чулки"*, однако, как все философы этого склада и пола в других широтах, они
хотят скорее слыть существами высшего порядка, нежели быть ими. Есть
дамы-евангелистки, чья приверженность канонам религии и отвращение к
театральным зрелищам поистине достойны подражания. И во всех классах и слоях
общества есть дамы, одержимые страстью посещения проповедей и лекций. В
провинциальных городках, таких, как этот, проповедники пользуются огромным
влиянием. Новая Англия, оказавшаяся сплошной церковной епархией, является
(исключая, конечно, унитарную церковь*) сущим рассадником гонений против
всех невинных и разумных развлечений. Церковь, молитвенный дом и лекционный
зал - вот и все дозволенные места увеселений, и дамы толпами, стекаются в
церкви, молитвенные дома и лекционные залы.
унылого однообразия домашней жизни, самыми любимыми оказываются те
проповедники, которые умеют приправить перцем слово божие. Те, кто всех
усердней усыпает булыжником путь к вечному блаженству и всех безжалостней
топчет цветы и листья, растущие по обочине, будут признаны самыми
праведными; а те, кто усиленно напирает на то, как трудно попасть в рай, по
мнению истинно верующих, уж, конечно, попадут туда, хотя трудно сказать, с
помощью какой логики можно прийти к такому выводу. Так считают у нас на
родине, так считают и за границей. В сравнении с остальными способами
развлечения лекция по крайней мере имеет то преимущество, что каждый раз
может быть новой. К тому же они так быстро следуют друг за другом, что ни
одна не остается в памяти, и цикл, прочитанный в этом месяце, можно спокойно
повторить в будущем, не рискуя нарушить очарование новизны и наскучить
слушателям.
загниванию в Бостоне и возникла философская секта, известная под названием
трансценденталистов *. Когда я поинтересовался, что может означать такое
название, мне дали понять, что все маловразумительное безусловно и есть
трансцендентальное. Не удовлетворившись этим объяснением, я решил продолжить
расспросы и выяснил, что трансценденталисты последователи моего друга
мистера Карлейля, или, вернее, его последователя мистера Ральфа Уолдо
Эмерсона. Сей джентльмен опубликовал том изысканий, где много туманного и
надуманного (да простит он мне эти слова), но еще больше мыслей правильных и
смелых, честных и мужественных. У трансцендентализма есть немало заблуждений
(у какой школы их нет?), но у него есть и хорошие, здоровые качества, и
немаловажным среди них является искреннее отвращение к ханжеству и
способность распознать его в миллионе разных личин и одежд. А потому, живи я
в Бостоне, я, наверное, был бы трансценденталистом.
выступает специально перед моряками, ибо сам в свое время был моряком. Его
молитвенный дом с голубым флагом, весело и привольно развевающимся на крыше,
я обнаружил чуть ли не в порту, на одной из узеньких старых улочек у самой
воды. На галерее, напротив кафедры, разместился небольшой смешанный хор -
мужской и женский, а также виолончель и скрипка. Священник уже сидел на
кафедре, высоко поднятой на столбах, выделяясь на фоне ярко размалеванных
полотнищ, похожих на театральную декорацию. Ему было лет пятьдесят шесть или
пятьдесят восемь; у него было обветренное лицо с жесткими чертами,
испещренное глубокими, словно врезанными, морщинами, черные волосы и строгий
острый взгляд, И тем не менее общее впечатление он производил приятное и
располагающее.
молитва. Единственным ее недостатком были бесконечные повторы, присущие,
впрочем, всем таким молитвам; зато она была проста в понятна по идее и
дышала милосердием и человеколюбием, не так часто встречающимися в этой
форме обращения к богу, как это могло бы быть. Когда с молитвой было
покончено, священник приступил к проповеди, взяв за основу стих из Песни
Песней Соломона *, которую положил перед ним на кафедру еще до начала службы
кто-то из прихожан: "Кто это восходит от пустыни, опираясь на руку своего
возлюбленного?" Чего он только не выделывал с текстом и как только его не
выкручивал, но неизменно изобретательно и с грубоватой прямолинейностью,
наиболее понятной для его слушателей. Вообще говоря, если не ошибаюсь, он
куда больше заботился о том, чтобы вызвать у них сочувствие и понимание, чем
о том, чтобы показать свои способности. Все его образы были связаны с морем
и тем, чем чревата жизнь моряка, и часто были на редкость удачны. Он
рассказывал своим прихожанам об "этом славном герое - лорде Нельсоне" и о
Коллингвуде *, притом ничего не притягивав, как говорится, за уши, а
естественно и просто, непрестанно заботясь о том, чтобы быть понятным.
Порой, увлекшись, он с презабавным видом, делавшим его похожим на нечто
среднее между Джоном Бэньяном и Бальфуром из Берли *, совал свою толстенную
библию под мышку и принимался забавно метаться по кафедре, неотрывно глядя
вниз, на свою паству. Так, обрисовав с помощью избранного им текста первое
собрание своих слушателей и рассказав, в какое удивление поверглась церковь,
когда они объявили, что образуют свою собственную конгрегацию, он вдруг
остановился с библией под мышкой и дальше продолжал свою проповедь так: "Кто
это - кто они - кто эти люди? Откуда они явились? И куда идут? Откуда они?
Что мы на это ответим? - Он перегнулся через перила кафедры и правой рукой
указал вниз.- С самого дна! - Потом выпрямился и посмотрел на стоявших перед
ним моряков.- С самого дна, братья мои. Из-под заслонов порока, которыми
накрыл вас нечистый. Вот вы откуда явились! - Прошелся по кафедре.- А куда
вы идете?.. - Вдруг остановился. - Куда вы идете? Ввысь! - Очень тихо,
указывая наверх. - Ввысь! - Громче.- Ввысь! - Еще громче.- Вот куда вы
идете, с попутным ветром, хорошо снаряженные и оснащенные, вы устремляетесь
прямо в сияющее небо, где нет ни бурь, ни непогод, где грешники оставляют
тревоги, где усталые обретают покой.- Снова прошелся по кафедре.- Вот куда
вы направляетесь, друзья мои! Вот! Вот то место. Вот тот порт. Вот та
гавань. Благословенная гавань, - воды там всегда спокойны, как бы ни менялся
ветер, в прилив и в отлив; там уж ваше судно не разобьется о прибрежные
скалы, не сорвется с якоря и не умчится в открытое море; там - покой, покой,
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий