слушать. Книги я читала нехорошие - мне теперь нельзя говорить о них, - но
мы не знали, что они приносят вред.
лица Сесси.
самом деле могло повредить ему. И много было вечеров, когда он забывал о
всех своих бедах и думал только о том, позволит ли султан Шахразаде
рассказывать дальше *, или велит отрубить ей голову раньше, чем она кончит.
Луиза, в нарушение строгого запрета явно раздумывая над рассказом Сесси.
могу, до чего он был добрый. Я видела его сердитым только один раз, и то он
рассердился не на меня, а на Весельчака. Весельчак... - она шепотом сообщила
убийственный факт, - это дрессированная собака.
прыгнуть на спинки двух стульев и стоять так - это один из ее номеров. Она
глянула на него и не сразу послушалась. В тот вечер у папы ничего не
выходило, и публика была очень недовольна. Он закричал, что даже собака
знает, что он уже ни на что не годен, и не имеет к нему жалости. Потом он
начал бить собаку, а я испугалась и говорю: "Папа, папа, не бей ее, она же
так тебя любит! Папа, ради бога, перестань!" Тогда он перестал ее бить, но
она была вся в крови, и папа лег на пол и заплакал, а собаку прижал к себе,
и она лизала ему лицо.
руку и села подле нее.
выспросила, что уж расскажи все до конца. Если это дурно, то виновата я, а
не ты.
мокрым от слез глазам: - Я пришла домой из школы, а папа тоже только что
передо мной воротился из цирка. И вижу, сидит он у самого огня и
раскачивается, будто у него что болит. Я и говорю: "Папа, ты ушибся?" (это
случалось с ним, да и со всеми в цирке); а он говорит: "Немножко, дорогая".
А потом я подошла поближе и нагнулась к нему, и вижу, что он плачет. Я стала
утешать его, а он прячет от меня лицо, весь дрожит и только повторяет:
"Дорогая моя! Радость моя!"
равнодушным взглядом, красноречиво говорившим о полном отсутствии интереса
ко всему на свете, кроме собственной персоны; но и та в настоящую минуту,
видимо, мало занимала его.
- Ты можешь остаться. Но помолчи минутку, не мешай нам, хорошо, Том?
старика Баундерби, и я хочу, чтобы ты вышла в гостиную. Потому что, если ты
выйдешь, он непременно позовет меня обедать. А не выйдешь, ни за что не
позовет.
всегда так, и что он пропащий человек, и мне без него было бы куда лучше. Я
говорила ему все самые ласковые слова, какие только приходили мне на ум; и
он как будто успокоился, а я стала рассказывать про школу, про все, что мы
делали и чему нас учили. Когда больше рассказывать было нечего, он обнял
меня и долго целовал. Потом он попросил меня сходить за примочкой, которой
он всегда лечил ушибы, и велел купить ее в самой лучшей аптеке, - а это в
другом конце города; потом он опять поцеловал меня; и я ушла. Я уже
спустилась с лестницы, но опять поднялась наверх, чтобы еще раз взглянуть на
него, и спросила: "Папочка, можно, я возьму с собой Весельчака?" А он
покачал головой и говорит: "Нет, Сесси, нет, родная. Ничего не бери с собой,
что заведомо мое". Я ушла, а он остался сидеть у огня. Вот тут-то, должно
быть, ему, бедному, и подумалось, что ради меня ему лучше уйти, потому что,
когда я принесла лекарство, его уже не было.
знаю, что он воротится. Как только увижу, что мистер Грэдграйнд держит в
руках письмо, так у меня дух захватывает и в глазах темнеет, - все думаю,
что это от папы или мистер Слири прислал мне весточку о нем. Мистер Слири
обещал тотчас написать, если услышит что-нибудь о нем, и я уверена, что он
меня не обманет.
нетерпения. - Он того и гляди уйдет!
робко спрашивала: "Простите, сэр, за беспокойство... но... не получали ли вы
письма обо мне?" - Луиза, если ей случалось быть при этом, отрывалась от
любого занятия и с не меньшей тревогой, чем Сесси, ждала ответа. И каждый
раз, после неизменного ответа мистера Грэдграйнда: "Нет, Джуп, ничего такого
не было", у Луизы, так же, как у Сесси, дрожали губы и глаза ее участливо
провожали Сесси до дверей. Мистер Грэдграйнд, бывало, как только Сесси
выйдет из комнаты, не преминет заявить, что, ежели бы Джуп с ранних лет была
воспитана надлежащим образом, она сама, путем здравых рассуждений, доказала
бы себе полную беспочвенность своих несбыточных надежд. Однако, по всей
видимости (впрочем, он-то этого не видел), несбыточные надежды способны были
оказывать столь же сильное воздействие, как и любой факт.
Грэдграйнда. Что касается Тома, то он быстро приближался к отнюдь не редкому
идеалу расчетливости, достигнув которого человек преимущественно хлопочет о
самом себе. А миссис Грэдграйнд если вообще выражала какое-нибудь мнение по
этому поводу, то слегка высовывалась из своих платков и шалей, точно соня из
норы, и начинала:
отвалится! Долго еще эта упрямая девчонка будет приставать ко всем со своими
письмами! Честное слово, уж, видно, судьба моя такая, просто наказание
божие! И почему это вокруг меня вечно такое творится, что я покою не знаю!
Удивительное дело, точно все сговорились, чтобы мне никогда покою не знать!
под тяжестью этого леденящего душу факта она снова впадала в оцепенение.
ГЛАВА X
трудиться, как и любой другой народ, живущий под солнцем. Я признаюсь в этой
своей слабости, дабы объяснить, почему я желал бы, чтобы ему дали хоть
немного вздохнуть.
сердцевине этой безобразной крепости, где плотные кирпичные стены так же
безжалостно заграждают вход природе, как они заграждают выход убийственным
испарениям; в самых глухих дебрях путаного лабиринта тесных тупичков и узких
проулков, где строения, возведенные как придется, на скорую руку, каждое для
нужд одного владельца, словно враждующие между собой родичи, толкаются,
лезут друг на друга и давят насмерть; в самом душном закутке этого колокола,
из которого выкачан весь воздух, где в судорожных поисках тяги каждая печная
труба по-своему искривлена и скособочена, точно все дома хотят показать
миру, какие существа только и могут появиться на свет под их крышей; в самой
гуще обитателей Кокстауна, которые известны под общим наименованием "рабочие
руки" - и которые сильно выиграли бы в глазах некоторых людей, если бы
провидение рассудило за благо дать им одни лишь руки, или, как низшим
морским животным, одни руки и желудки, - проживал некий Стивен Блекпул,
сорока лет от роду.
человеку на земле уготованы и розы и тернии. Но с жизнью Стивена, видимо,
произошла какая-то досадная ошибка, вследствие чего кто-то другой получил
все причитавшиеся ему розы, а на его долю, сверх собственных, пришлись
тернии, предназначенные этому другому. Он, по собственному выражению,
хлебнул горюшка. Его обыкновенно называли Старый Стивен, как бы высказывая
ему этим грубоватое сочувствие.
нахмуренным лбом и сосредоточенным взглядом, - Старый Стивен мог бы
показаться человеком в своей среде значительным. Однако это было не так. Он
не принадлежал к числу тех удивительных "рабочих рук", которые, год за
годом, урывая редкие часы досуга, овладевали науками и набирались самых
невероятных знаний. Он не был ни красноречивым оратором, ни искусным
спорщиком. Тысячи его товарищей умели говорить куда лучше, чем он. Он был
хороший ткач и безупречно честный человек. Кем он был сверх того и что еще
таилось в нем, - пусть покажет сам.
походили на сказочные дворцы, - так по крайней мере утверждали пассажиры
курьерского поезда, - огни погасли; колокола уже возвестили об окончании
работы и снова умолкли; рабочие - мужчины и женщины, мальчики и девочки -
расходились по домам. Старый Стивен стоял посреди улицы, и, как обычно,
когда машины останавливались, ему казалось, что целый день они и стучали и
теперь затихли у него в голове.
крепко придерживали у подбородка накинутые на голову платки. Он, видимо,
хорошо знал Рейчел, ибо одного взгляда на этих женщин ему было достаточно,
Суворов Виктор
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Семенова Мария
Каргалов Вадим
Глуховский Дмитрий