- И кто такой, скажешь, и чем он лучше меня оказался. Чем лучше-то? А?
найти, чтобы он по всем статьям хуже Рината был, и усмехнулась.
самое обидное для мужчины предположение, относящееся к тому, на что
обижаться смысла нет, поскольку - от природы дано.
накрест по лицу. - Прямо-таки всем?
ни при чем, хотя убить его в любом случае следует. Виновата подлая бабская
натура, которую Ринат досконально изучил, - но он-то надеялся, что в его-то
жене этой бабской натуры нет!..
живой.
сумасшедшие же вещи говорит! Ему было так смешно, что и бить стало как-то
уже неинтересно, и он перестал, тем более что с лица Светланы без того лила
кровь и руки она держала на ушибленном животе (это он под дых ее для
разнообразия угостил).
подумав: а вдруг это так и есть?
услышала в его голосе, что он и ее не любил, он никого не любил и не думал
об этом никогда, он под любовью другое понимал.
практическое русло.
Ему хотелось сделать Светлане больно. И, поняв, что она этого вонючего
гитариста действительно любит - то есть испытывает чувство мокрое какое-то,
бабье, поганое, похожее на то, что у нее в теле Богом для мужчины создано, -
он сказал:
комедийного фильма.
тюремной камере, окошечко прорубить надо. Ринат был в покорности и
бездейственности Светланы уверен.
и хлебом, Светлана дернула ее за руку, бормоча извинения, быстро завязала ей
рот полотенцем, а руки и ноги - простыней и пододеяльником, выскользнула из
комнаты, пробралась на чердак, вылезла на крышу, по крыше спустилась на
примыкающий к дому гараж, с гаража спрыгнула в сад и садом - к забору. Забор
высокий и каменный, поверху колючая проволока, но при строительстве дома
Ринат пожалел и не срубил большое дерево возле забора - снаружи до него все
равно не допрыгнуть, не долезть, а о том, что дерево для перелаза кому-то из
своих может понадобиться, у него, конечно, мысли не было.
было прыгать.
раскуроченной до последней планки скамьи.
6
любили его сами по себе. Не любили даже те, кто не знал, что он не любит
людей, - с первого взгляда не любили. Так же и он, не допытываясь, любит ли
его человек или нет, сразу же начинал не любить его.
потому что кожа на лице была тонка, нежна и от бритья раздражалась,
краснела, - он усмехался: ну что ж, вот я каков! - некрасив, угрюм,
неприятен. Таков уж есть. Конечно, есть и другие - а я таков. Утопиться мне
от этого? Ни в коем случае! Но и гордиться, однако, этим не собираюсь. А
просто - таков я.
бездельник и озорник. Для других было большим удовольствием довести,
например, учительницу до белого каления: плеванием из трубочки в доску или
затылки одноклассников, тупым морганием и молчанием у доски, нахальной
ухмылкой в ответ на ее распеканции; Клекотов если же и делал это, то не из
желания досадить, а просто - само делалось, и ухмылка у него была не
нахальная, а даже сочувственная: зачем она, учительница, так волнуется,
дура? Вот нашла из-за чего! Прямо убить готова - раскипятилась. СамоЈ бы ее,
дуру, убить в глухом месте: не надоедай. Поэтому, устав от нотаций, Клекотов
обычно говорил: да отвали ты! - и шел на свое место или вовсе удалялся из
класса.
вину, угнетаемую невозможностью пить его, так как после первого же стакана у
него страшно разболевалась контуженая голова, но, отстрадав, он предпринимал
новую попытку, надеясь вышибить клин клином и когда-нибудь обрести
способность выпивать, как все нормальные люди, так вот, отец порол его
ремнем, мать вроде жалела, но, обнаружив съеденными за один день все
двадцать банок варенья клубничного, вишневого и смородинового, заготовленные
на зиму, не удерживалась и тоже хлестала Клекотова бельевой веревкой, мокрым
полотенцем, а он даже и не особенно уворачивался.
думать, что он элементарно уродился такой, ведь, как известно, человек по
своей натуре добр, так гласит, по крайней мере, гуманистическая философская
теория, и хотя практика, особенно последних времен, эту теорию постоянно и в
массовом порядке опровергает, но она, теория, не сдается и всякий раз
придумывает новые аргументы в пользу объективной доброты человеческой
природы, которой реализоваться мешают субъективные факторы, и главный из
этих субъективных факторов - жизнь как таковая.
с которого все началось, - для объяснения, что ли...
называемой Шестой квартал, поблизости кинотеатра не было, а был зато в трех
остановках на автобусе недавно построенный огромный кинотеатр "Саратов".
сидящего мужика. Мужик, хоть время было дневное, выглядел по-вечернему
устало, раздраженно. Клекотов смотрел на него просто, без мыслей, окна были
загорожены телами людей, вот он и смотрел на лицо мужика как на самое
близкое, на что можно было смотреть, он, кстати, не умел смотреть вообще, а
именно всегда выбирал что-то одно, уставится вечно и смотрит, это нередко
вызывало у окружающих вопрос - вслух или молчаливый: чего, мол, вылупился? -
а Клекотов объяснить не мог, он смотрел - и все. Вот и на этого мужика он
просто смотрел, а мужик раз, другой, третий поднял на него свои утомленные
глаза, хмурился все больше и вдруг как даст кулаком в лоб Клекотову, у того
аж в ушах зазвенело и круги разноцветные вокруг поплыли. "Тоже мне, сучонок,
- зло сказал мужик, - смо-о-отрит!" И кто знает, что пригрезилось ему.
Может, он думал о своей несложившейся жизни, может, давил его душу
совершенный нехороший поступок - и ему показалось, что пацаненок проник
своими неотрывными гляделками в его взрослую тайну, о которой он, сопляк
такой, никакого права не имеет знать, потому что в этом еще не понимает
ничего! Ну, и ударил, наказал. Произошло это тихо, мало кто обратил
внимание, а кто обратил, подумал, что пацаненок получил за дело, какая-то
старушка даже проворчала: "Хулюганы, управы на них нет!"
цепочку к дальнейшим поступкам Клекотова. Как было бы стройно! - что, мол,
Клекотов навсегда запомнил этого мужика, его злобу, его удар не ради
чего-нибудь, а лишь бы выместить свой нрав, лишь бы сорвать досаду, -
запомнил и мстил людям.