темном фоне деревьев, стояли два черных журавля.
Тут мне, наконец, удалось забыть про гнус! Я медленно сполз вниз и замер.
Танец черного журавля удается увидеть не каждый день.
- Зачем тебе на БАМ? - спросил меня как-то один знакомый, бывавший в этих
местах, - мари да гари, гнус да клещи!
- Тайга, все-таки, - неуверенно ответил я, - красиво...
- Нет там ничего красивого и быть не может! - презрительно заявил он. - Ты
бы еще за туманом поехал!
Стоя по колено в полупрозрачном слое тумана, журавли молча повернулись,
одновременно подпрыгнули, взмахнув широкими крыльями, поменялись местами,
снова подпрыгнули... Танец редких обитателей восточносибирских болот был
гораздо более сдержанным, чем весенние пляски других журавлей, и проходил
почти в полном молчании. Подобраться ближе по плоскому болоту нечего было и
думать. Я лежал и смотрел на них, а мягкий моховой ковер постепенно
прогибался, и вдруг я заметил, что лежу в воде. Как ни осторожно я
поднимася, они все же заметили меня, взлетели с тихим криком, описали круг
и умчались. Звери и птицы вообще больше боятся движений, направленных снизу
вверх. В лесу часто падают сучья, листья, комья снега, но если что-то
движется вверх, это необычно и подозрительно.
По искрящейся рубиновыми россыпями рододендронов тайге я вышел к поселку.
Моего искалеченного знакомого уже увезли в город. Он был в сильном болевом
шоке, но от тока, похоже, совершенно не пострадал. Видимо, резиновый
комбинезон послужил изолятором, а молния прошла в воду по остроге.
В вагоне-ресторане подошедшего поезда я поджарил сазана и позавтракал.
Дорога шла по широкой долине Амгуни, действительно покрытой сплошь марями
да гарями. На одном разъезде, где лес выглядел получше, я сошел с поезда и
направился в сторону реки, чтобы половить рыбку на блесну. Час ходу - и
передо мной холодная серая гладь воды в кайме серебристого тальника. С
высокого берега была видна вся бескрайняя долина - море молодой
лиственничной хвои, островки стройных аянских елей и вдали сиреневые горы в
розовых снеговых лифчиках на вершинах. Маленький ручеек прорезал береговой
обрыв и из узкого оврага впадал в Амгунь. Против устья ручья под водой
лежало несколько длинных темных бревен. Приглядевшись, я понял, что это
таймени.
До тех пор я ни разу в жизни не ловил рыбу на блесну. Из книг Федосеева,
Куваева и других классиков было известно, что фабричные блесны никуда не
годятся. В книгах старый и мудрый местный житель обычно снабжал героя
блесной, сделанной из алюминиевой ложки или винтовочной пули, после чего
герой вытаскивал одну рыбу за другой. Но у меня была только фабричная
блесна, а удочкой служила складная металлическая трубка, исполнявшая
обязанности также: вертела, рукоятки сачка, оружия самообороны,
альпенштока, каркаса рюкзака, шеста для прыжков через ручьи и штатива для
фотоаппарата. Я прицепил к трубке пластмассовую катушку, пропустил сквозь
нее леску, забросил блесну в ручей и дал ей сплавиться в реку. "Бревна" не
обратили на нее никакого внимания. Однако стоило мне начать сматывать
леску, как самый большой таймень рванулся вперед и с отчетливо слышным
хлопком втянул блесну в пасть. Я дернул "спиннинг" вверх и едва не вытащил
рыбу из воды, но она тут же развернулась и, сломав катушечный тормоз,
устремилась вглубь. Я уцепился за катушку, тормозя ее вращение пальцами.
Вскоре леска перестала разматываться, но катушка сорвалась с "удилища", и я
вынужден был крутиться на месте, наматывая леску на себя. Не прошло и
получаса, как таймень лежал на берегу - тяжелая серебристая туша с
широченными челюстями. Остальные "рыбки", к моему удивлению, снова
собрались в устье ручейка, видимо, предпочитая его холодную воду
прогревшейся за день на солнце речной.
Полотно железной дороги вывело меня к мосту через быструю узкую речушку,
приток Амгуни. С лампочки, горевшей у въезда на мост, я снял экземпляр
вредителя леса - непарного шелкопряда. Насадив зловредного мотылька на
крючок, стал забрасывать его в речку и в пять минут надергал из нее кучу
хариусов, маленьких рыбок с ярким, словно крыло бабочки, спинным плавником.
Они хватали приманку, как только она касалась воды.
Солнце ушло за сопки в верховьях долины, и розовые перья облаков
расползлись по темнеющему небу. С ветки ели мне вслед смотрела большая
красивая птица - дикуша, несчастное существо, упорно не желающее бояться
человека и потому быстро вымирающее. Запустив в нее шишкой в надежде
выработать у бедняжки страх перед людьми, я зашагал к следующему разъезду.
Почему-то его окрестности оказались битком набиты клещами. Маленькие
приплюснутые упыри сотнями сыпались на меня с кустов и травинок. То-то
порадовался бы мой преподаватель Елизаров, если бы я и вправду подцепил
энцефалит! Но среди ночной тайги мне меньше всего хотелось вспоминать о
злом "подводнике" и вообще о городе.
Мы с дежурным по разъезду зажарили хариусов по-нанайски, в расщепах
березовых поленьев, и умяли их с бутылкой рябиновой настойки. Вскоре
подошел поезд. В вагоне-ресторане я договорился с поварами, отдал им треть
тайменя, а остальное сунул в холодильник. За ночь поезд пересек горы, и
утром, едва опробовав рыбку, я оказался в долине Буреи, в поселке Ургал.
Поселок этот, как и Санкт-Петербург, построен на болоте. Но если в
Петербурге об этом сейчас трудно догадаться, то в Ургале трясина напоминает
о себе на каждом шагу. На улицах, ступеньках лестниц, на полу роскошного,
как принято на БАМе, вокзала - всюду зияют большие и маленькие воронки,
образующиеся при таянии мерзлоты и проседании жидкой почвы. Над поросшими
морошкой и багульником скверами вьется гнус. Естественный ландшафт еще не
задушен в таких молодых поселках. Пройдет время, и залитый асфальтом Ургал
будет неотличим от других скучных городов. Разве что кое-где на окраинах
останутся обломанные кустики рододендрона и чахлые стебли голубики -
подобно тому, как в аэропорту Красноводска на покрытом красной,
потрескавшейся глиной "газоне" между четырьмя табличками "по газону не
ходить" торчит крошечная серая солянка, память о ныне застроенных скалах и
плато над Каспием, где когда-то гудели копыта сайгачьих стад и леопарды
крались за степными баранами.
До следующего поезда в Тынду оставались сутки. Вместе с новым знакомым,
монтером пути Пашей, мы нашли в депо попутный тепловоз и весело покатили
через пологий хребет Турана в Февральск. Близость Чегдомына - "военной
столицы БАМа" - ощущалась в горах колючей проволоки по сторонам дороги,
грубых танковых просеках сквозь молодые березняки и в разболтанных рельсах.
В локомотивном депо Февральска у меня единственный раз за весь маршрут
потребовали документы. Я очень не люблю предъявлять документы, особенно с
тех пор, как в 1989 году в Азербайджане меня чуть не убили из-за того, что
фотография в паспорте была затемнена и на ней я был похож на армянина. Но
не будем о грустном. Мы сидим в уютной кабине тепловоза, аккуратно
причесанная тайга бежит навстречу, и пришло время травить байки.
- Тайменя, паря, не ловят, - задумчиво произносит Паша, ковыряя в зубах
обглоданной рыбьей косточкой, - на тайменя охотятся. Ловят ленка.
Ленок значился в моей программе ихтиологических исследований вслед за
тайменем и хариусом, и я навострил уши. Услышанный текст привожу дословно
как представляющий лингвистический интерес (ненормативная лексика
обозначена многоточиями).
- Прошлую весну по...ли мы с мужиками за ленком. Забурились на мотоциклах в
тайгу, переехали,..., реку, на...ли до... ленков, а как ...ая водка
кончилась, по...ли обратно. Сунулись в реку - ...! Вода, ..., поднялась, на
...ом мотоцикле ... проедешь. Бросили мотоциклы, бросили на... этих ...ных
ленков, еле перебрались вброд, и, как ..., пошли пешком. Взяли мужиков с
вездходом, по...ли обратно. Как переезжали эту ...ую речку, пошел дождь.
Пока, ..., грузили всю ... в кузов, ...ая вода еще поднялась, как ....
Стали, ..., переезжать - ...! Сидим, ..., как ..., ждем, ..., когда вода
спадет. Бюксы (бабы - прим. авт.) наши дома плачут, копилку пасут (на фене
- ... ... - прим. авт.) ...! ...! Три дня, ..., ..., там, как ...! Всех ...
ленков , ..., съели, ..., в ...! Злые все, ..., как ..., матерятся, ...,
через слово, как шпана ...ая, туды их в ...! Отощали, ..., как ..., бичи,
..., ..., в ...! Домой когда вернулись, ..., уже не ..., ..., ... в ..., на
..., ... ..., ..., ...; ... - ..., ...! Короче, ... в натуре, туды-сюды!
...!
Паша грустно замолчал. Поезд шел по Амуро-Зейской низменности - семь часов
полностью соженной тайги. Только к вечеру стали появляться нормальные
лиственницы, и на закате мы доползли до Зейского водохранилища - огромной
лужи среди бесконечно просторной равнины. Алое небо отражалось в
многочисленных заливах среди черных мохнатых берегов.
- Как-то в апреле, - начал рассказ машинист тепловоза, - летели мы с
Михалычем из Тынды в Москву через Иркутск. И была у Михалыча белка, вернее,
бельчонок, только что пойманный - детишкам подарок. Грызла эта белка все
подряд - даже прутья клетки. Михалыч ее в рукавицу посадил и во внутренний
карман пальто запихнул. Как в Иркутске приземлились, смотрим - тепло,
солнце, снег весь сошел. Пошли мы прогуляться, а пальто в самолете
оставили. Сидим в аэропорту в буфете, пьем кофе, и вдруг по радио
объявляют:
- Пассажиры рейса 137, везущие белку, СРОЧНО пройдите к самолету!
Мы прошли. Белка, конечно, рукавицу прогрызла и носится по салону
туда-сюда. И не поймаешь - ведь дикая совсем. Наконец забежала она в
кабину, нырнула под пол - и нету. Пилот люк в полу открыл и говорит:
- Ловите. Пока не поймаете, не полечу.
Спустились мы вниз - ђоо! Там коридорчик низкий, пройти только на
четвереньках можно, и аппаратура с двух сторон - все гудит, щелкает, ящики
какие-то, проводов море, и всюду надписи: высокое напряжение! Ползаем
взад-вперед, белки не видать, а пилот сверху кричит:
- Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку
зовет: "Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало
- сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться -
и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий