Чтение 13–й страницы книги ~Козел отпущения~

а возможно, бодрствует и потешается надо мной, представляя, в какой я
растерянности. Он считает, что он свободен, раз надел на себя мое платье.
Здесь, в замке, страдают не мои -- его родные, а ему безразлично, что с ними
станет, какую жестокую боль им предстоит испытать.

Опять где-то рядом послышался тот же глухой звук, что потревожил меня в
гардеробной, и я понял, что это стучат каштаны, падающие с деревьев на
гравиевую дорожку за рвом. Ни туман, ни листопад, ни шелест дождя не сумели
бы с такой бесповоротностью показать, что лету конец. В этом звуке
воплотилась вся осень. Я поднял глаза на закрытые ставнями окна замка и
спросил себя, в какой из двух башен спит графиня и где келья ее дочери
Бланш. Надо мной была гардеробная, откуда совсем недавно я глядел сюда, а
рядом -- высокие окна спальни. Церковные часы пробили половину двенадцатого
-- пора отправляться в путь, я и так задержался среди этих чужих мне людей.
Идти мимо пса было слишком рискованно, он мог поднять на ноги весь дом, и я
решил пройти по мосту, добраться по липовой аллее до дороги и идти по ней
хоть всю ночь до ближайшего городка.

Здесь, у рва, не было деревьев, однако каштаны продолжали падать, один
ударил меня по голове и отлетел на землю. Странно. Я взглянул вверх и
заметил в узком окошке в башенке над гардеробной какую-то фигуру. Пока я
всматривался в нее, меня снова ударил по лбу каштан, рядом упал еще один,
следом другой, кинутые той же рукой: тот, кого я видел в окне, по какой-то
причине хотел привлечь мое внимание. Внезапно фигура поднялась и встала
ногами на наружный подоконник, и я разглядел, что это ребенок лет десяти в
белой ночной рубашке. Одно неверное движение -- и он полетит с высоты на
землю. Я не мог различить, кто это: девочка или мальчик, не видел его лица,
я видел лишь одно -- опасность.

-- Лезь назад, -- сказал я. -- Лезь обратно в комнату.

Фигура не шевельнулась. По голове ударил еще один каштан.

-- Лезь назад, -- снова сказал я. -- Лезь назад, ты упадешь.

И тут ребенок заговорил, до меня ясно донесся его высокий, абсолютно
спокойный голос.

-- Клянусь тебе, -- сказал он, -- что если ты не придешь ко мне, пока я
досчитаю до ста, я выброшусь из окна.

Я стоял молча, голос донесся снова:

-- Ты ведь знаешь, я всегда держу слово. Начинаю считать, и если тебя
не будет со мной здесь, когда я дойду до ста, клянусь Святой Девой, я сделаю
это. Раз... два... три...

В памяти всплыли, вытесняя друг друга, слова: , .
Наконец-то до меня дошел смысл , разговора в гостиной. Мне не
приходило на ум, что набожная праведница Мари-Ноэль -- ребенок. Голос
продолжал считать, и я повернулся и кинулся через садовую дверцу на террасу,
оттуда -- к парадному входу; к счастью, дверь не была заперта. Ощупью
поднялся на второй этаж и принялся вслепую искать, нет ли здесь черной
лестницы, которая ведет прямо в башенку над гардеробной. Наконец обнаружил
двустворчатую дверь и распахнул ее ногой -- не важно, если меня услышат,
если даже я подниму переполох. Я думал об одном: как предотвратить
несчастье.

За дверью была винтовая лестница, освещенная тусклой синей лампочкой, и
я кинулся по ней вверх, перескакивая через две ступеньки. Лестница привела
меня на площадку, откуда изогнулся дугой еще один коридор, но прямо передо
мной была дверь, из-за которой донеслось: . Голос звучал спокойно и твердо. Я влетел в
комнату, схватил в охапку стоявшую на подоконнике фигурку и бросил ее на
кровать у стены.

Коротко остриженная девочка смотрела на меня неправдоподобно огромными
глазами, и я почувствовал, что мне дурно, -- передо мной была еще одна копия
Жана де Ге, а следовательно, каким-то невообразимым образом того меня,
который давно уже был погребен в прошлом.

-- Почему ты не пришел пожелать мне доброй ночи, папа? -- спросила она.

ГЛАВА 6

Она не дала мне времени подумать над ответом. Соскочив с кровати, она
приникла ко мне, обвила шею руками, осыпала поцелуями.

-- Сейчас же прекрати! Отпусти меня! -- крикнул я, пытаясь вырваться.

Она засмеялась, обхватив меня еще сильней, как обезьянка, затем вдруг
отскочила и кувыркнулась через голову обратно на постель. Не потеряв
равновесия, уселась, скрестив ноги, как портной, в ногах кровати и устремила
на меня неулыбчивый взор. Я перевел дыхание и пригладил волосы. Мы пожирали
друг друга глазами, как звереныши, готовые кинуться в бой.

-- Ну? -- сказала она; неизбежное \footnote{Ну как?
\textit{(фр.)}} -- вопрос, и отрицание, и ответ одновременно; и я повторил
его вслед за ней, чтобы выиграть время и попытаться понять, насколько
серьезна эта новая и неожиданная помеха -- моя дочь. Затем, пытаясь удержать
позиции, сказал:

-- Я думал, ты больна.

-- А я и была больна... утром. Но когда тетя Бланш померила мне вечером
температуру, она оказалась почти нормальной. Может быть, после того как я
стояла у окна, она снова подскочила. Сядь! -- Она похлопала рукой по постели
рядом с собой. -- Почему ты не пришел повидаться со мной сразу же, как
вернулся?

Держалась она повелительно, как будто привыкла отдавать приказания. Я
не ответил.

-- Шутник, -- небрежно проронила она. Затем протянула руку и, схватив
мою, принялась ее целовать. -- Ты делал маникюр? -- спросила она.

-- Нет.

-- У твоих ногтей другая форма и руки чище, чем всегда. Может быть, так
влияет на людей Париж? Ты и пахнешь иначе.

-- Как?

Она сморщила нос.

-- Как доктор, -- сказала она, -- или священник, или незнакомый гость,
которого пригласили к чаю.

-- Очень жаль, -- сказал я в полном замешательстве.

-- Пройдет. Сразу видно, что ты вращался в высоких кругах... Что вы
делали в гостиной -- обсуждали меня, да?

Какое-то неосознанное чувство подсказало мне, что детей невредно порой
одернуть.

-- Нет, -- ответил я.

-- Неправда. Жермена сказала, за ленчем только и разговору было что обо
мне. Конечно, из-за того, что ты так долго не приезжал, они тоже подняли
шум. Что ты делал?

Я решил говорить правду, когда смогу.

-- Спал в отеле в Ле-Мане, -- ответил я.

-- Что тебе вздумалось? Ты очень устал?

-- Я много выпил накануне и ударился головой об пол. И, возможно,
принял по ошибке снотворное.

-- Если бы ты не выпил снотворное, ты бы уехал?

-- Уехал? Куда? -- спросил я.

-- Куда-нибудь и не вернулся бы, да?

-- Я тебя не понимаю.

-- Святая Дева сказала мне, что ты можешь не вернуться. Вот почему я
заболела. - - Вся ее повелительность исчезла. Она пристально смотрела на
меня, не сводя глаз с моего лица. -- Ты забыл, -- добавила она, -- в чем ты
признался мне перед тем, как отправился в Париж?

-- А в чем я тебе признался?

-- Что когда-нибудь, если жизнь станет слишком трудной, ты просто
исчезнешь и никогда не приедешь домой.

-- Я забыл, что говорил это.

-- Я не забыла. Когда дядя Поль и все остальные принялись толковать о
том, как плохо у нас с деньгами, и о том, что ты поехал в Париж, чтобы
попытаться все уладить, -- но дядя Поль не очень-то надеялся на успех, -- я
подумала: вот самый подходящий момент, теперь-то папа это и сделает. Я
проснулась ночью, мне было плохо, и тут пришла Святая Дева и стала у меня в
ногах. Она была такая печальная...

Мне было трудно выдержать прямой взгляд детских глаз. Я посмотрел в
сторону и, взяв с кровати потрепанного игрушечного кролика, принялся играть
его единственным ухом.

-- Что бы ты сделала, -- спросил я, -- если бы я не вернулся?

-- Убила бы себя, -- прозвучал ответ.

Я заставил кролика танцевать по простыне. У меня возникло смутное
воспоминание, что давным-давно, в те дни, когда у меня еще были игрушки, это
меня смешило. Но девочка не смеялась. Она взяла кролика у меня из рук и
спрятала под подушку.

-- Дети не убивают себя, -- сказал я.

-- Так почему ты так бежал сюда десять минут назад?

-- Ты могла оскользнуться.

-- Нет, не могла. Я держалась. Я часто так стою. Но если бы ты не
пришел, это было бы другое дело. Я бы отпустила руку. Я бы прыгнула вниз и
разбилась. И горела бы вечным пламенем в аду. Но лучше уж гореть в аду, чем
жить в этом мире без тебя.

Я снова посмотрел на нее: маленькое овальное личико, коротко
остриженные волосы, горящие глаза. Страстное признание потрясло и испугало
меня, таких слов можно ожидать от фанатика, но от ребенка?.. Я изо всех сил
старался найти подходящий ответ.

-- Сколько тебе лет? -- спросил я.

-- Ты прекрасно знаешь, что в следующий день рождения мне будет
одиннадцать.

-- Прекрасно. Перед тобой еще вся жизнь. У тебя есть мать, тети,
бабушка, все, кто живет в замке. Они любят тебя. А ты болтаешь дикую чепуху
о том, что бросишься в окно, если меня здесь не будет.

-- Но я их не люблю, папа. Я люблю одного тебя.

Так-то вот. Мне страшно хотелось курить, и я механически стал шарить