непросвещенным в науке, дабы ты, получив на то некоторое время спустя
небесное благословение, приобрел христианскую империю>. Происходило это,
когда в Киеве Ярослав начал строительство Софии. И Конрад пробовал
строить, а не зная сам, как то делается, положился во всем на духовенство.
Виппон писал: <Хотя он и был неграмотен, но умел рассудительно управлять
духовенством, внешне выражая ему знаки любезности и щедрости, а тайно
подчиняя его пристойной дисциплине>. Конраду весьма понравилась крипта(*)
святого Випперта в Кведлинбурге: могучие сводчатые арки, круглые колонны и
четырехгранные столбы - все вдавлено в землю, увязло под каким-то страшным
грузом, но оттого кажется еще более мощным, крепким, долговечным.
Император не знал, как называются арки, колонны, столбы, навы, зато в
руках его была безграничная власть, потому повелел:
грехи. Работал за всех, а в конце дня брал лишь один динар, на хлеб и на
воду. А ведь простой переносчик камней зарабатывал семь динаров, каменщик
же - двадцать два. Работал этот человек как бешеный, и прозвали его
работником святого Петра, и епископ всем советовал брать его за образец
трудолюбия и смирения. Но после восьми дней такой дурной исступленной
работы кто-то ударил безумца тяжелым молотом в затылок, и тело бросили в
Рейн. Рассказывали, что рыбы вынесли тело его на поверхность вод, и
зажглись там вдруг три свечи, и появилась над убиенным святая Варвара,
покровительница зодчих, шла по водам босая, в синем хитоне(*).
К"льна ломал себе голову над тем, как сделать каменного ангела, чтоб он
пальцем всегда указывал на солнце, движущееся по небосводу, или такого
орла, который поворачивал бы голову к священнику, читающему с амвона
евангелие. Или хоть приспособление для обогреванья рук епископа во время
продолжительной мессы.
должна была провести шесть лет жизни - от двенадцатого до восемнадцатого?
быть излюбленным стольным городом, Генрих III может быть упомянут здесь
хотя бы по той причине, что его дочь от первой жены Кунегильды - по имени,
конечно, Адельгейда - была аббатисой в Кведлинбурге, как раз когда
привезли туда молодую маркграфиню Пракседу. Брат Адельгейды (по отцу, а не
по матери) император Генрих IV находился тогда в Италии; так издавна
повелось, что императоры Священной Римской империи германской нации почти
все свои усилия направляли на укрощение непокорных, особливо же в
итальянских землях, о чем речь пойдет особо.
старая кирха Серватиуса, осталась от нее только крипта. Над нею соорудили
новую церковь, трехнефную, с двумя башнями по главному фасаду и тремя
абсидами. Возвели сторожевые башни, обновили палисады, валы, углубили рвы.
В самом аббатстве пестовали сады и монастырские огороды. Был там
четырехугольный пруд, по берегам его любила свершать ночные прогулки
настоятельница Адельгейда. В скриптории во множестве переписывались
дорогие рукописи; для ученых размышлений служил четырехугольный двор,
обнесенный каменными аркадами. Аббатство возвышалось над городом,
отличалось от замка как отдельная держава мудрости, силы и - еще -
привлекательности, ведь все знали, что там, за стенами, - самые красивые и
ученые невесты всей Германии, и немало искателей счастья пыталось
проникнуть туда, и стоит отметить, что мудрые зодчие позаботились и об
этом, сделав ряд окон в аббатстве чуть ли не у самой земли, так что даже
пузатый пивохлеб мог легко перевалиться внутрь в келью, коли в ней его
ждали. А когда кто-то захотел замуровать окна, бароны подняли шум: <Эти
монахи хотят держать наших дочерей и сестер в застенках! Пока бог жив,
того не допустим!>
радости зреть великолепие всадников, в тяжелом объединении дичью. А тут
осень - сплошная грусть. Серая, как свинец, на кровлях монастырских.
смирившись с грозным своим предназначением, тоже склонилась душой к
высокому, божественному, а малолетки Евпраксия и брат ее Ростислав таких
склонностей понять не могли, видно, кровь переяславского Ясеня бунтовала в
них и оказывалась сильней смиренномудрия княжьего. Ростислав с детских лет
выдумывал всякие затеи - однажды в Печерской обители он так напугал
монахов, что они потом целый месяц кадили в церкви, читали покаянные и
очистительные молитвы, а некоторое время спустя о том загадочном событии
было записано даже в Печерский патерик: дескать, в час всенощного бдения
многих нерадивых монахов клонило ко сну; один старец увидел, что это бес
во образе маленького ляшка в золоченой одежде ходит по церкви, берет из-за
пазухи и разбрасывает цветы, прозванные <липками>, или <смолками>; к кому
цветок прилипнет, тот погружается в сон.
навсегда. В теперешнем не знали шуток, кроме грубейших, вера не имела
ничего общего с доверчивостью. Аббатиса Адельгейда, высокая, вся в черном,
старая и молодая одновременно, потому что летами за сорок, а лицом будто
девушка, привечала Евпраксию, обходилась как с равной, называла только и
не иначе княжной; для правильного обхожденья, сказала Адельгейда русской
княжне, нужно овладеть немецким и латинским языками, почитать Вергилия и
Горация, познакомиться с древними кодексами и хрониками, главное же -
привыкать к умению властвовать над людьми, к тому умению, которое
германскими императорами и князьями доведено до высочайшего совершенства.
горделивую улыбку высокой женщины, которая ежеминутно помнила, что ее брат
- император Генрих, могучий властелин, который железной рукой покорил
саксонских баронов, выступил против самого папы римского, всесильного
Гильдебранда. Да у маленькой Евпраксии все это не вызывало ни ощущения
значительности, ни даже обыкновенного любопытства: ну, покорил, ну,
выступил против папы - дела среди князей привычные, а вот грубостью -
грубостью этих людей она была уязвлена в самое сердце, - грубостью,
бесцеремонностью и непристойностью, что испытала на себе в замке мужа, а
теперь видела в Кведлинбурге, где ежедневно толклось множество лиц,
светских и духовных, людей вроде бы не простых, особ значительных, но все
они напоминали ей маркграфа Генриха, напоминали мордастого кнехта
Хундертхемде; простые кнехты напоминали разбойников, бароны - тоже, -
налетали со своими приспешниками на аббатство, будто на вражью твердыню;
епископ, который раз в неделю должен был отправлять службу в церкви
святого Серватиуса, был таким завзятым охотником, что и проповеди
произносил, не сняв охотничьей одежды, а служки тут же, в церкви, держали
наготове псов и соколов. Душа Евпраксии съежилась, стала точно с зернышко;
девочка с каждым днем погружалась во все более глубокую печаль, стала
бояться грубых голосов, ржанья коней, звуков церковных колоколов, ее
пугала Адельгейда, что появлялась всегда неожиданно, в торжественно-черном
своем наряде, высокая, гордая, преисполненная надменностью (как же,
императорского происхождения!), пресыщенная ученость и, казалось, самой
жизнью, Журина успокаивала <дит"> свое, каждый день рассказывала
Евпраксии, как живут киевские дружинники, как приспособились они, чтоб не
изойти тоской, работать в монастыре дровоколами, показывала смешного
человечка, именуемого калефактором, попросту истопник (он один топил все
монастырские печи), пробовала напоминать и про чеберяйчиков, но Евпраксия
оставалась тихо-равнодушной.
могла о ней слышать?
красотой? - допытывалась княжна.
Евпраксии в Саксонию, осень ее несчастного брака, осень кровавой расправы
маркграфа Генриха над лютичами и отплаты ему за набег, осень в
Кведлинбурге, наполненном воспоминаниями о былом величии, о пышных
императорских приездах в стольный город, о приемах иноземных властителей,
о высочайших святостях. Здесь жили воспоминаниями и новыми надеждами на
величие. Осень пахла дождями, увядшей листвой, гнилостью болот,
затхло-кислыми кожухами, шерстью диких животных, которых здесь убивали во
множестве про запас, для императора, потому что император... о, нынешний
император мог возвратиться из Италии сюда, нагрянуть для отдыха в
аббатство своей сестры Адельгейды.
отпугивала мрачность подземелья, камни давили и угнетали; круглые
светильники горели с каким-то мрачным исступлением; если вверху свет
поражал своей жестокостью, то здесь, внизу, у этих вековых святынь он
убивал в тебе последние надежды.
переводчика и исповедника Евпраксии, приохочивал ее к книгам греческим и
латинским, с красивыми миниатюрами, дорогим, роскошным, - их дарили
аббатству в течение целого столетия императоры и епископы.
маленькие цветные изображения богов, ангелов, императоров, рыцарей, все
выглядело пышным, праздничным, даже муки Христовы представали в таком
роскошестве тонов золотых, червонных, небесно-синих, что казались вовсе не
муками, а огромным неземным праздником. Нравились ей миниатюры из
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Дальский Алекс
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Жюль Верн