Чтение 13–й страницы книги ~Нана~

– Послушайте! – воскликнул он, жестикулируя, – вы разве не знаете, что я сегодня именинник?

– Вот как! – сказала Симонна с улыбкой, подходя к нему, как будто повинуясь притягательной силе его, огромного носа и широкого комического рта. – Тебя, стало быть, зовут Ахиллом.

– Именно! Я сейчас скажу m-me Брон, чтоб она принесла шампанского после второго действия.

Уже несколько секунд вдали слышался звонок. Протяжное дребезжание, ослабело, потом снова усилилось. Когда замер последний звук его, в коридорах раздался крик: «На сцену ко второму! На, сцену, ко второму!» Крик этот все приближался; маленький бледный человечек прошел мимо двери, фойе и во весь свой дряблый голос крикнул: «На сцену, ко второму!»

– Шампанского, черт возьми! – сказал Прюльер, не обращая, по-видимому, никакого внимания на этот гам. – Ты, однако, раскутился!

– На твоем месте, я бы заказал его в кафе, – медленно произнес старик Воск, усевшийся на обитой зеленым бархатом скамейке, прислонясь головой к стене.

Но Симонна объявила, что не следует обижать m-me Брон. Она хлопала в ладоши, волновалась, пожирая глазами Фонтана, овечья мордочка которого беспрестанно шевелилась, потому что, ни глаза, ни нос, ни рот его ни на минуту не оставались спокойными.

– О, этот Фонтан! – бормотала она. – Другого такого повесы во всем Париже не слышен!

Обе двери фойе, выходившие в коридор, который вел за кулисы, были расстроены настежь. Вдоль желтых стен, ярко освещенных невидимой газовой люстрой, быстро, мелькали силуэты костюмированных мужчин, полураздетых женщин, закутанных в шалы, все фигуранты второго акта, ряженые плясуны кабачка «Boule Noire». С противоположного конца коридора доносилось топанье всех этих ног по нити деревянным ступенькам, ведшим на сцену. Мимо пробежала высокая Кларисса. Симонна окликнула ее, но та пронеслась мимо, крикнув на ходу, что она сию минуту вернется. Действительно, она почти сейчас же вернулась, дрожа от холода в своей тонкой тунике с поясом Ириды.

– Sapristi! – воскликнула она, – у вас таки прохладно. А я еще оставила шубу в своей уборной.

Затем, подойдя к камину, она стала греть ноги, обтянутые узкими панталонами телесного цвета.

– Принц приехал! – объявила она.

– Приехал! – с любопытством воскликнули прочие.

– Я нарочно бегала посмотреть. Он в первой ложе авансцены на право; в той же, в которой он был в четверг, каково? Третий раз в течение одной недели! Вот так счастливица эта Нана! Я держала пари, что он больше не приедет.

Симонна хотела сделать какое-то замечание, но голос ее был заглушен новым криком у двери фойе. Помощник режиссера своим пронзительным голосом, выкрикивал по коридору: «Стукнули!»

– Три раза! это становится интересным, – сказала Симонна, когда ей можно было заговорить. – Знаете, он не хочет ездить к ней, он возит ее к себе. Это, надо полагать, стоит ему не дешево.

– Еще бы – злобно пробормотал Прюльер, встав со своего места и осматриваясь в зеркало с самодовольством красавца и дамского баловня.

– «Стукнули! стукнули!» – радовался голос авертисера, по разным коридорам и этажам.

В то время Фонтан, которому было известно, как уладилось дело у Нана с принцем, рассказывал об этом обеим дамам, очень близко подсевшим в нему и хохотавшим по все горло, когда он понижал голос, сообщая кое-какие подробности. Старик Боск ни разу не шевельнулся, выражая полнейшее равнодушие. Все эти штуки не интересовали его более. Он ласкал большого рыжего кота, спавшего блаженным сном, свернувшись клубком на скамеечке… Боск взял его на руки и стал ласкать с добродушной нежностью баловника.

Кот выгибал спину, а потом, внимательно обнюхав его длинную белую бороду и недовольный, по-видимому, запахом клея, снова свернулся клубком на скамеечке. Боск сохранял важный сосредоточенный вид.

– Все равно, на твоем месте я бы велел принести шампанского из кафе, там оно лучше, – вдруг сказал он, обращаясь к Фонтану, когда тот окончил свой рассказ.

– Началось! – прокричал протяжный и надорванный голос авертисера. – Началось! Началось!

Крик этот несколько времени переливался по коридорам. Послышался шум торопливых шагов. Чрез внезапно закрывшуюся дверь коридора в комнату ворвались звуки музыки и отдаленный гул голосов; затем, двери захлопнулись с глухим стуком.

В фойе снова водворилась тяжелая тишина, как будто оно отстояло на сто миль от залы, где целая толпа хохотала и аплодировала. Симонна Кларисса все еще говорили о Нана.

– Ну, эта не слишком-то торопится. Вчера еще она пропустила свой выход.

Вдруг беседовавшие умолкли, потому что высокая девушка просунула голову в дверь, но, убедившись, что того, кого она искала, там нет, опять скрылась в глубине коридора. Это была Сатэн в шляпке с вуалью. Она была наряжена точно для визитов.

– Этакая дрянь? – пробормотал Прюльер, встречавший ее целый год в кафе Variete. Симонна рассказала, что Нана, узнав Сатэн, свою старую подругу по пансиону, почувствовала в ней прилив нежности и теперь пилит Борднава, чтобы тот принял ее на сцену.

– А, здорово! – сказал Фонтан пожимая руки Миньону и Фошри, входившим в фойе.

Старик Боск тоже протянул руку между тем, как обе дамы целовали Миньона.

– Что, много народу сегодня? – спросил Фошри.

– О много, очень, – отвечал Прюльер. – И посмотрели бы, как тают! Какие рожи на балконе, если бы вы видели!

– Послушайте, детки, скоро, кажется, вам выходить, – заметил Миньон.

– Да, сейчас.

Они играли только в четвертой сцене. Один Боск, с инстинктом старого гранителя подмостков, поднялся с места, чувствуя приближение своей реплики. Действительно, как раз в эту минуту авертисер показался в дверях.

– Господин Боск! М-lle Симонна! – проговорил он.

Симонна проворно накинула на плечи свою меховую шубку и вышла. Боск, не торопясь, взял свою корону и одним взмахом посадил ее на голову; потом, волоча по земле плащ и пошатываясь на ногах, он удалился, ворча, с недовольным видом человека, которого обеспокоили.

– Вы были очень любезны в вашей последней театральной рецензии, – сказал Фонтан, обращаясь к Фошри. – Но только зачем вы сказали, что все актеры тщеславны?

– Да, миленький, зачем ты сказал это? – закричал Миньон, хлопая своими огромными лапами по тощим плечам журналиста, который даже покачнулся от этой ласки.

Прюльер и Кларисса чуть не разразились хохотом. С некоторого времени весь театр забавлялся комедией, которая давалась за кулисами. Миньон, взбешенный капризом своей жены, потому что кроме сомнительной литературной известности, Фошри не обладал решительно ничем, думал отомстить последнему, осыпая его знаками своей нежной дружбы. Каждый вечер, встречая его на сцене, он наделял его тумаками, как будто от избытка любви и Фошри, слабый и хилый в сравнении с этим великаном, должен был, волей неволей, улыбаться, терпеливо перенося все эти мучения, чтобы не ссориться с мужем Розы.

– А, голубчик, вы оскорбляете Фонтана? – воскликнул Миньон, – продолжая шутить. Защищайтесь! Раз, два и прямо в сердце!

Он ринулся вперед и нанес Фошри такой удар в грудь, что тот весь побледнел и несколько секунд не мог выговорить ни слова. Наконец, он пробормотал, что у этого канальи Миньона чертовский кулак. В эту минуту Кларисса глазами указала другим на Розу Миньон, стоявшую у порога комнаты. Рассмотрела всю сцену и прямо направилась к Фошри, как будто совершенно не замечая мужа. Она подошла к журналисту в своем ребячьем костюме, с обнаженными ручонками, и, поднявшись на цыпочки, с детским кокетством подставила ему свой лоб для поцелуя.

– Здравствуй, миленькая, – фамильярно сказал Фошри, поцеловав ее.

В этом заключалось все вознаграждение за его страдания. Миньон, казалось,4 не заметил даже этого поцелуя: в театре все целовали его жену. Но по лицу его пробежала злобная улыбка, когда он искоса взглянул на журналиста. О, он дорого заплатит ему за браваду Розы!

В коридоре снова отворилась и снова захлопнулась обитая войлоком дверь, впустив целую бурю аплодисментов. Симонна вернулась со сцены.

– О, дедушка Боск произвел сегодня фурор, – вскричала она. – Принц хватался за живот от смеха и аплодировал так, как если б его наняли в клакеры. Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы, кто тот высокий господин, что сидит в его ложе, на авансцене? Видный мужчина, с благородной осанкой и превосходными бакенбардами.

– Это граф Мюффа, – отвечал Фошри. – Мне известно, что третьего дня у императрицы принц пригласил его к себе на обед. Вероятно, он пригласил его также с собою в театр.

– А, так это граф Мюффа! – сказала Роза, обращаясь к мужу, – мы, кажется, знакомы с его тестем? Это маркиз Шуар, к которому я ездила петь… Он тоже в театре. Я заметила его в одной ложе. Вот старикашка!..

Прюльер, надевший на голову свою шляпу с огромным плюмажем, прервал ее:

– Ну, Роза, нам пора. Идем!

Роза побежала за ним, не окончив фразы. Театральная консьержка, m-me Брон, проходила в эту минуту мимо с огромным букетом в руках. Симонна, смеясь, спросила, не для нее ли это; но консьержка, не отвечая, указала подбородком на уборную Нана, расположенную в конце коридора. Ох, уж эта Нана! Ее просто засыпают цветами! Возвращаясь, m-me Брон зашла в фойе и подала Клариссе письмо. Развернув его, она пробормотала сквозь зубы ругательство. Опять этот шатун Ла-Фалуаз! Вот пристал как банный лист! Когда же она узнала, что податель этого письма, сам дожидается внизу, она закричала вне себя от бешенства:

– Скажите ему, что я спущусь вниз в антракте и влеплю ему пощечину!

Фонтан бросился к консьержке.

– M-me Брон, послушайте!.. послушайте m-me Брон, принесите в антракте шесть бутылок шампанского.

Но в эту минуту вбежал, запыхавшись, авертисер.

– Все на сцену! Вам, господин Фонтан! Скорей! скорей!

– Идем, идем, батюшка Барильо, – отвечал, суетясь, Фонтан, и, догнав m-me Брон, он повторил:

– Так не забудьте же, m-me Брон: Шесть бутылок шампанского в фойе, в антракте. Сегодня мои именины. Я за все плачу.

Симонна и Кларисса ушли, шурша юбками. Все исчезли и, когда дверь в коридор, глухо хлопнула, можно было снова расслышать, как дождь хлестал в окно. Барильо, маленький старичок, тощий и бледный, служивший авертисером тридцать лет, фамильярно подошел к Миньону и взял у него табакерку. Миньон запустил в нее пальцы. Эта понюшка табаку дала старику возможность отдохнуть на мгновение от своей непрерывной беготни по лестницам и коридорам. Правда, ему еще оставалось предупредить m-me Нана, – как он ее называл, – но с этой взятки гладки: она плевала на штрафы. Когда ей угодно было пропустить свой выход, она не церемонилась. Но он останавливался удивленный и бормотал:

– Ба! да она уже готова! Наверное, ей сказали, что приехал принц.

И действительно, Нана появилась в коридоре, в костюме рыбной торговки с густо набеленными руками и лицом и двумя красными пятнами румян на щеках. Она вошла и фойе и только кивнула головой Миньону и Фошри.

– Здравствуйте! Как поживаете?

Один Миньон пожал протянутую руку, и Нана пошла дальше, сопровождаемая своей горничной, которая, идя за ней, по пятам, продолжала поправлять складки ее юбки. За горничной шла Сатэн, стараясь сохранять приличный вид, но уже умирая от скуки.

– А Стейнер? – вдруг спросил Миньон.

– Стейнер вчера уехал в Луаре, – сказал Барильо, собираясь снова идти на сцену. – Он, кажется, покупает там какое-то имение…

– А, знаю. Имение для Нана.

Миньон сделался задумчив. Этот самый Стейнер обещал также, когда-то, купить дом Розе! Впрочем, ссориться ни с кем не следует, лучше постараться не выпустить из рук другого такого случая. Погруженный в меланхолию, но, не переставая держаться выше всех этих невзгод, Миньон прохаживался взад и вперед между камином и консолью. В фойе никого не было, кроме него и Фошри. Журналист, утомленный, растянулся в кресле и лежал, не шевелясь, с полузакрытыми глазами. Миньон, проходя мимо, от времени до времени, посматривал на него. Когда они оставались вдвоем, Миньон никогда не удостаивал его своих грубых ласк; к чему они? ведь ими некому было забавляться! Сам же он был настолько бескорыстен, что не позволял себе, для своего собственного удовольствия, таких забав.

Фошри, довольный этим минутным отдыхом, лениво протягивал ноги к огню, устремив глаза в пространство, или переводя их от барометра к часам и обратно, прохаживаясь взад и вперед. Миньон остановился перед бюстом Потье, бессознательно посмотрел на него и, затем, равнодушно остановился у окна, сквозь которое темной дырой виднелся двор. Дождь перестал; в комнате воцарилась глубокая тишина, казавшаяся еще более тяжело от пылавшего кокса и горячего пламени газовых рожков. За кулисами не слышно было ни малейшего звука; лестница и коридоры, казалось, опустели. Это была та глубокая тишина, которая воцаряется перед окончанием действия, когда на сцену выгоняется вся труппа, чтобы разыграть какую-нибудь оглушительную и трескучую заключительную сцену. В эту минуту пустой фойе, как бы, погружается в глубокий сон.

– О, идиотки! – вдруг закричал Борднав хриплым голосом.

Он только что пришел со сцены и бранил двух фигуранток, чуть не упавших на сцене, вследствие того, что им вздумалось дурачиться. Завидев Миньона и Фошри, он позвал их, чтоб показать им принца, который только что передал ему, что желает в антракте лично выразить Нана свою признательность. Выходя из фойе; они встретили режиссера.

– Закатите непременно штраф этим клячам, Фернанде и Марии! – бешено прорычал Борднав.

Затем, успокоившись и стараясь принять осанку благородного отца, он прибавил, вытерев предварительно лицо платком:

– Пойду встречать его высочество.

Занавес опускался при взрыве рукоплесканий. В ту же минуту, все пришло в беспорядок. По сцене, покрытой полумраком, так как рампа не освещала ее более, – побежали артисты и фигуранты, направляясь в свои уборные, а машинисты, тем временем, быстро снимали декорации.

Но Кларисса и Симонна были так заняты своим разговором, что остались в глубине сцены.

Не бойся, сказала, наконец, Симонна, убегая в выходную дверь. Уж я его спроважу.