сковал, держал всех в строгости и прекословов не терпел. Епископа он убил
(*46).
- Это я знаю, - с волнением прошептал Генрих.
- Да, убил епископа, великий грех на душу положил, а потом, как ни в
чем не бывало, задавал пиры в своем краковском замке. Королеву от себя
удалил - красивая, говорят, была женщина. Зато сына горячо любил и всегда
держал при себе.
- А что стало с сыном? - спросил Генрих.
- Разве не знаешь? Он умер.
- Мешко?
- Да, он умер. Как раз воротился из Венгрии, праздновал свадьбу и вдруг
умер. А на той свадьбе был твой дед Владислав, и не говорили у вас о
Мешко, должно быть, потому, что Владислав... Впрочем, когда человек
умирает внезапно, всегда начинаются толки (*47).
- Дед Владислав? Отец моего отца?
- Он самый. Сразу после приезда Мешко из Венгрии, на свадебном пиру...
Невесту отправили обратно на Русь, так и осталась она девушкой. А замок и
все добро Мешко прибрал к рукам твой дед. Вот как оно у вас нажито.
- Грехом, - задумчиво сказал Генрих.
- Да, грехом.
- Но отцу это не повредило. И со Збигневом он расправился, и во всех
делах была ему удача. Правда, он ходил на богомолье, не то к святому
Эгидию, не то еще куда-то - так мне всегда говорили, но ведь Мешко и
Збигнев от этого не воскресли.
- Ха, - спокойно отозвался Оттон, - бывает и похуже. Ради короны люди
идут на все.
- А где корона дедова?
- Когда я был в Плоцке, сказывал мне Завоя, будто дед твой увез ее в
Венгрию или еще дальше.
- Куда - дальше?
- Туда, где скончался.
- Кто? Болеслав?
- Как совершил он тот тяжкий грех, рыцари, его вассалы, взбунтовались,
никто не хотел ему подчиняться, даже Сецех (*48) его покинул, перешел к
Владиславу Герману. И вот налетели они всем скопом на краковский замок,
еще и чехи-наемники им помогали. Все ворота, все двери в замке взломали, а
у Болеслава защитников не было ночью он тайком пробрался к реке с сыном и
двумя рыцарями и пошел в Венгрию. Но король венгерский не пожелал его в
замок пустить, даже у ворот запретил остановиться. Горько вздохнул тут
Болеслав и отправился в соседний монастырь, надел черную монашескую рясу и
начал ходить из обители в обитель просить подаяния. Так дошел он до Осиека
- это в Каринтии. Там он заболел, много месяцев пролежал, мясо отставало у
него от костей за грехи его. Там он умер, там и погребен. А корону, слышал
я, он повсюду с собой носил, с нею будто бы его и похоронили.
- С короной?
- Так мне сказывали в Польше.
Тут проснулся Герхо, сел попрямей и ошалелыми глазами уставился на
Оттона. Воспользовавшись этим, Генрих поспешно отошел в тень, прижался к
стене, обеими руками цепляясь за камни, чтобы унять дрожь. Но он уже знал,
что делать.
- Благодарю тебя, Агнесса, святая женщина! - шептал он.
До самой зари толковали они с Оттоном. Генрих выпытывал у монаха
подробности об Осиеке, о расположении монастыря, об уставе тамошнего
ордена и заставлял еще и еще рассказывать о Болеславе, о гибели его сына и
Збигнева. Историю этих двух злодейств он слушал с жадностью, словно ему
было приятно узнать, что их виновники - те самые люди, которых он всегда
почитал как святых. Так ему внушала мать. Однажды муж приснился ей
изможденным, окровавленным, в грязных лохмотьях он просил у нее свое
княжеское платье, и с той поры Саломея неустанно молилась за душу
Кривоустого, не жалея денег на поминальные службы. Думал Генрих и о
кончине деда, о его одиночестве среди бенедиктинцев, моливших бога за
этого грешника. Но как ни упрашивал Генрих монаха перечислить все грехи
Щедрого, тот отнекивался - даже вспоминать тяжко об ужасных сих делах, о
которых ему довелось слышать в Польше и, разумеется, в искаженном, сильно
преувеличенном виде. Лучше поговорить о путешествии в Святую землю - Оттон
ведь был там задолго до похода кесаря Конрада. И монах завел рассказ о
том, что видел в Иерусалиме и какими путями туда добирался. Из города
Генуи отвезли его на корабле в Палермо, пышную столицу короля Рожера, а
оттуда, погрузив скудные свои пожитки на арабское суденышко, плыл он много
дней и ночей по морю, изнывая от жары. Но Генрих слушал рассеянно и все
пытался перевести разговор на Польшу и на польских князей, их дела и
подвиги.
Герхо снова уснул, а Лок и Тэли даже ни разу не просыпались, хотя
костер погас и к утру стало очень свежо. Генрих все сидел у порога,
опустив голову и думая о своем, пока Оттон фон Штуццелинген монотонным
голосом перечислял чудеса и святыни града Иерусалима - он собственными
глазами видел храм Гроба Господня, храм иоаннитов, храмы святого Георгия,
Магдалины и множество других примечательных зданий. Однако Генрих
прислушивался к иному голосу, к голосу своего сердца, в котором нынче
родилась такая великая и такая простая мысль. Вдруг в мрачном, холодном
лесу прощебетала озябшая птичка. Вот и ответ на его мысли, доброе
предзнаменование! Оттон продолжал свой рассказ, а Генрих, напрягая слух,
ловил в первых шорохах пробуждавшегося леса голос милой пташки. Но она уже
смолкла, эта одинокая певунья, покинутая улетевшими на юг собратьями.
Генрих встал, прошелся по поляне - нигде ни проблеска света, только
студеный ветер, похрустывая ветками, возвещает о приближении утра.
Вернувшись к развалинам, князь разбудил Герхо, велел седлать коней
привязанные у стены, они уже нетерпеливо фыркали от предрассветного
холода. Сонный Герхо лениво протирал кулаками узкие, как щелки, глаза.
"Надо бы и его взять с собой, - подумал Генрих. - Скажу ему об этом
сегодня же".
Пока возились с лошадьми, воздух медленно светлел, голубел, будто
растворяли водой синюю краску. Смутно обозначались просветы между
стволами, деревья выступили из сплошной черноты, стали выпуклыми. Старый
Лок, стоя у развалин, помахал рукой отъезжавшим. Генриху было радостно
снова ощутить под собой жесткое седло и теплые бока сивого аргамака,
немолодого, степенного коня, который помнил лучшие времена, помнил Плоцк,
Краков. Бросив последний взгляд на загадочные развалины, Генрих приветливо
помахал Локу - старик что-то кричал, но слов уже не было слышно. Тогда
князь снял кольчатый шлем и потряс им над головой. Зазвенели, забряцали
металлические колечки - как нравилось Генриху это бряцанье! И не знал
старый Лок, что никогда уже не вернется польский княжич на полюбившееся
ему урочище. Но Генрих знал и уезжал отсюда с чувством благодарности за
все, что пережил на этой поляне.
Он ехал впереди, спутники почтительно держались на расстоянии: Оттон,
потом Тэли, позади всех Герхо. Но князь поманил сокольничего, и Герхо,
опередив пажа и монаха, нагнал его. Некоторое время их кони шли рядом
мелкой рысью, нога в ногу. Утренний холод пробирал до костей: Генрих
плотней запахивал плащ на лисьем меху и задумчиво глядел в подернутую
голубой дымкой даль.
- Послушай, - сказал он, - сегодня или, может, завтра утром я
отправлюсь в далекую и опасную дорогу. Надо съездить в один монастырь на
окраине Австрийской марки. Беру с собой Тэли, а ты - поедешь?.
- Да, князь.
- Помни, дорога опасная, будет много трудных переходов. Стало быть, ты
согласен?
- Да, князь.
- А почему? Ты хотел бы остаться у меня на службе?
- Да, князь.
- Навсегда?
- Да.
Генрих обернулся и посмотрел Герхо в глаза, точно хотел прочитать мысли
своего нового оруженосца. Не говоря ни слова, они долго прощупывали друг
друга взглядом, так долго, что хватило бы времени коню напиться вволю.
- Благодарю, - сказал наконец Генрих и в уме сосчитал: Лестко, Тэли,
Герхо - это уже трое. А кого приведет Якса? Можно ли будет взять их с
собой? Сколько их приедет? Что за люди? Ему бы копейщиков крепких,
лучников метких, щитников умелых да рубак смелых! Дружинники его должны
быть людьми разумными и отважными, чтобы каждый мог действовать сам по
себе, мог стать надежным кирпичиком в стене, которую он, Генрих,
воздвигнет. С любовью думал он о тех, кто уже сейчас готов положить за
него голову, кто первым пошел за ним, еще не зная, куда он их ведет. И
приятное, волнующее чувство охватило его, чувство ответственности за
судьбы людей, поверивших в него, - он может на них опереться, может ими
повелевать. Да, отныне он - предводитель отряда, пусть небольшого, зато
крепкого.
7
После бессонной ночи Генрих весь день занимался приготовлениями к
поездке. Вначале надо было убедить Гертруду - пораженная этой нелепой,
фантастической затеей сестра и слушать не желала его объяснений, что он
хочет поклониться праху деда. Другим он и этого не сообщал, лишь подробно
выпытывал у мейстера Оттона и монахов, какими путями надо ему ехать через
Швабию, Баварию и Тироль. Все названия Генрих старался запомнить, а потом
втолковывал их обоим оруженосцам. Оттон догадывался, зачем Генрих едет, и,
усмехаясь, покачивал головой. Какая странная прихоть, совершенно
бессмысленная! Добро бы отправиться в Святую землю!..
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Конюшевский Владислав
Чернецов Андрей
Березин Федор
Флинт Эрик