Здесь ей, к сожалению, делать бы бы нечего...
Пашка принес бутылку коньяка и радиотелефон.
Наум Аронович налил себе на донышко и основательно Петру Ивановичу.
-- Ая? -- спросил Пашка.
-- Виноват, -- сказал старик и плеснул Пашке. -- Будьте здоровы, друзья
мои!
Вопрос о трудоустройстве Петра Ивановича решился в момент. Наум
Аронович позвонил соседям. Двое из окрестных хозяев ждали его хоть с
завтрашнего дня. Наум Аронович говорил с соседями на иврите, потом с Пашкой
перебросился парой фраз, тоже на иврите.
Издалека доносились тихие ясные удары колокола.
-- Это в Капернауме, -- сухим пальцем медленно указал себе за спину
Наум Аронович. -- По преданию, Христос переселился сюда из Назарета и
совершил множество чудес... И апостол Петр там жил, -- добавил он, улыбаясь.
Говорят. -- Ароныч! Извини, я вот что хочу спросить. Что вы здесь так
религии привержены? Даже жениться еврей на нееврейке не может...
-- Может... -- пробурчал Пашка. -- Только на Кипр надо ехать
регистрироваться.
-- Во! На Кипр! регистрироваться!.. А если я здесь хочу -- с друганами,
с семьей, с соседями?..
-- В общем-то, если говорить начистоту, -- тихо сказал Наум Аронович,
-- религия иудейская не сахар. И ханжеская в чем-то, подчас и жестокая без
особой необходимости... Самое главное, не дает надежды на загробную жизнь.
Грехи не прощает. Не дает возможности их отмолить... А раз так, то каждый
шаг человека от рождения до смерти строго регламентирован. Все должно быть
по правилам. А правил этих около тысячи. Вот правоверный еврей и тратит
жизнь на то, чтобы неукоснительно следовать этим правилам. Ну, а когда
человек живет по жестким правилам, то свободомыслие, творчество из его
духовного рациона исключаются по определению. Конечно, я утрирую, но в
принципе это так. Христианство, конечно, посимпатичнее, помягче, что ли
почеловечнее. Там и грехи отмолить разрешается, и в рай попасть, -- он
усмехнулся. -- При хорошем поведении...
Петр Иванович понял, что Наум, говоря это, думает о себе.
-- Да-да. А с другой стороны, Петр Иванович, именно эта тяжелая
религия, иудаизм, заключенная в Библии, и объединяла всех евреев три тысячи
лет -- пока их гоняли с места на место. Да и государства Израиль не было
бы... Только благодаря религии, Библии и древнему еврейскому языку ивриту и
держится Израиль... Вы же видите: кого здесь только нет -- марокканцы,
европейцы... Негры тоже -- евреи. И ничего общего: ни традиций, ни истории,
ни уклада жизни -- ничего... Религия, Тора и этот древний язык. Как обручи
на бочке...
-- Клепки, -- подсказал Петр Иванович. -- Вот и у нас сейчас так.
Социализм-коммунизм отменили -- пустота. Начали везде религию совать!..
-- Вот в том-то и дело... -- Наум Аронович устало прикрыл глаза. --
Хотя Израиль, который мы имеем сейчас, -- это, конечно, не совсем то, что
хотелось бы, -- Наум Аронович опять открыл глаза, печально посмотрел на
Петра Ивановича. -- Если иронизировать по этому поводу, можно так
сформулировать: Израиль создали умные евреи для глупых евреев... Сейчас,
конечно, религия наша в определенной степени тормозит прогресс. Надеюсь, в
следующем тысячелетии иудаизм подредактируют. Павлик до этого доживет. Если
только так много есть не будет... теперь, друзья, давайте-ка выпьем
немножко, и я тронусь. Поеду малой скоростью домой, в больницу к себе. Паша,
дружочек, вызови-ка мне такси...
-- Плохо тебе, Ароныч?
-- Наоборот, хорошо. Просто старый я. И больной...
Пришло такси. Петр Иванович с Пашкой проводили старика до машины. Наум
Аронович шел медленно, приволакивая ногу. А когда стал садиться в машину,
совсем беда -- никак не мог затащить ногу внутрь.
-- Ты не болей, Ароныч, -- Петр Иванович несильно пожал ему руку. --
Глядишь, дети захотят приехать. Машка... Пацан народится. Я ведь говорил
тебе, у Наташи мальчик будет -- рентген определил. Соберутся да приедут.
-- Был бы счастлив...
Водитель завел мотор.
-- Ароныч! У тебя там напротив Ирины Васильевы картинка висит, детская.
Интересуюсь, не машкина?
Наум Аронович улыбнулся.
-- Нет. Это Шагал. Художник.
Такси уехало. Стало грустновато. Ясно почему: дед болен крепко. Недолго
ему...
-- Я их откомандирую! -- решительно заявил Пет Иванович. -- Как
миленькие приедут!
Снова послышался колокольный звон, но уже с другой стороны.
-- Где Магдалина, звонят, -- сказал Пашка, -- Васин, ты спагетти
хочешь? С тертым сыром?
-- Как ее зовут? -- невпопад спросил Петр Иванович.
-- Кого? Магдалину? Мария. -- Да нет, эту... На автовокзале?
-- Проститутку? Шуламит.
-- А сколько ей лет?
Пашка пожал плечами.
-- Двадцать...
Петр Иванович поскреб затылок.
-- Маловато... Слушай, Пашк, а... постарше нельзя, лет под сорок?
Пашка задумался, сморщил лоб.
-- Мне кажется, такие уже не работают.
По дороге в дом Петр Иванович прихватил со столика бутылку коньяка.
Пашка взялся варить макароны. Перевесившись через подоконник, Петр Иванович
глядел вдаль. На Тивериадское озеро. Никто уже не катался на досках. Пусто,
Самое время Иисусу с учениками рыбу удить...
Справа от окна висел оранжевый живой апельсин. Петр Иванович, не
отрывая взгляда от божественного озера, хлебнул коньяка, сорвал апельсин и,
не очищая его, выкусил горбушку вместе с кожурой. Апельсин оказался
полулимоном и с коньяком сочетался еще лучше.
-- Слышь, Павел! Покупались бы с барышнями... Шашлычки, то-се... На
яхте можно покататься... А, Пашк?! Взять барышень и на шабат сюда. В шабат,
я так понимаю, мне работать не дадут, где халтура?
Пашка усердно кивал башкой: ни в коем случае нельзя в шабат работать.
Хитрован!
-- Вот и я говорю: взять на выходные барышень. Харч, выпивка у вас
дешево. Пивко, кстати, у Наума в заначке есть. Значит, харч да дорога?
-- Еще платить надо, -- потупив глаза, сказал Пашка.
-- Хм, -- Петр Иванович почесал затылок. -- А может, они нам скостят?
Тем более, я постарше хочу, а ты солдат. Тебе сбавка официальная
положена.... Ладно, поглядим, это я так, предположительно. Уж больно здесь
благодать стоит...
10
Автобус катил обратно в Иерусалим. Петр Иванович прикидывал в уме дела:
во-первых, забрать инструмент, барахло свое, раз шабашка долгая
предполагается. Мишку с Алкой поблагодарить, выпить на дорожку. И тараканов
обещал травануть. Обязательно! Девочке Мири сказать пару слов, напомнить про
лошадь для Барбия. Кто этот Барбий, так и не узнал.
В автобусе Петр Иванович занял любимое место -- переднее. Сбоку
прикорнул Пашка. Петр Иванович вынул из кармана завернутую в газету банку
пива -- холодное! И еще достал маленького подлещика, тоже в газетке, но уже
не в еврейской, а в "Московском комсомольце".
Над дорогой висела арбузная долечка месяца. Не по-нашему вертикально, а
лодочкой. И звезды низко над самой крышей бежали. Прохладный автобус
бесшумно несся по ночному остывающему Израилю.
Господи, Боже ты мой!.. Всю-то жизнь твердили ему: жиды, жиды...
Стращали Израилем этим, евреями-отравителями. Он и зубы-то, коренники, из-за
этого потерял: не ходил лечить, отравы боялся. А выходит, все наврали,
коммуняки паскудные! Когда ж им, тварям, конец-то придет? Своей бы рукой
удавку намылил... Он посмотрел на Пашку-- не догадался ли тот, о чем он
думает, но Пашка тихонько посапывал. Петр Иванович сбавил душевные обороты.
Вот ей-Богу, родится у Наташи сын, Наумом велю назвать! А как же еще! Не
послушают? Убедю. Скажу, ехайте в Израиль к деду своему Науму, пока он еще с
крыльца не двинулся. Поглядите, потолкуйте с ним, на страну
полюбопытствуйте! А уж потом решайте, как дите назвать, если у вас совесть
есть!..
Автобус несся в темноте. Вдруг справа от шоссе заметались спаренные
фонарики... Ближе подъехали -- антилопы-газели за сеточной изгородью. Глаза
ихние так светятся.
На одной из остановок в автобус вошли молодая красивая арабка в белом
платке, в длинной одежде, как положено. На руках у нее был ребеночек,
завернутый в легкое одеяльце. Она села за спиной водителя -- рядом с Петром
Ивановичем, через проход. Петр Иванович растолкал Пашку.
-- Поинтересуйся, чего она так поздно? Может, ребеночек заболел? Пашка
вяло спросил: девочка у нее заболела, а машина сломалась.
-- Бог даст, оклемается. У вас тут с вашей лечебой толком и не помрешь.
Ребеночек в кульке у матери негромко поскуливал. Та стала легонько
укачивать его, подмурлыкивая песенку. У Петра Ивановича повлажнели глаза. От
чувств, конечно, да и коньячок свое оказал -- добавляет доброты, ясное дело,
непосредственно.
Пробил рыбий час. Петр Иванович достал подлещика. Укрыл газетой колени
и аккуратно, чтобы шуршать потише, извлек рыбку из "Московского
комсомольца". Подлещик лежал на фотографии министра. Тот развалился в
кресле, а холуй в мундире, три звезды, полковник, надевал ему на ножку
бареточку. Петр Иванович поспешно передвинул подлещика на лицо министра,
чтобы, не дай Бог, кто из окружающих не узрел позор его родины. Потом
Мацумото Сэйте
Березин Федор
Доставалов Александр
Скальци Джон
Плотников Александр
Каменистый Артем