замуж выйду. За Василевича.
надбровьями, хрящеватый весь, с тяжелым прикусом длинного рта.
вместе с Василевичем. Женечка, это очень гадко!., - бормотала она, плача,
тесно прижимаясь к Карасику, - Вы меня не будете презирать?
ведь будете ко мне приходить? Только вы, пожалуйста, без Антона. Чего вы нашли
в нем такого, не понимаю.
получил, провоз на пароходе... Ему Антон свою отдал...
все-таки, Женечка, вы поймите, у вас душа хорошая... Ну что вы на меня так
уставились?
передернуло.
светлое. Резким колючим силуэтом были вырезаны на нем готические шпили
консерватории. Карасику прежде очень нравилось это здание, похожее на
средневековый замок, у которого он поджидал принцессу. Сегодня фальшивая
аляповатая готика раздражала Женю. Из ресторанчика, что напротив
консерватории, из-за розовеющих занавесок в открытом окне доносилось: "Сшей ты
мне из котика манто..." Он перешел на другую сторону, чтобы не проходить мимо
вывески Василевича.
совершенно голый, вернулся в комнату и сел почесываясь. В комнате носился
легкий запах его чистого и ладного тела.
об Антоне. Антон сразу очухался. Он потянул штаны со стула.
Прошло такой петрушке время. Я им всем головы пообрываю! Аида сейчас же!
Ложись к стенке, я с краю. И Карасик лег на узкую скрипучую койку. Антон
примостился сбоку. Он лежал большой, жаркий, ровно и сильно дыша. Мерно
отвешивало полновесные удары его сердце. Женя слушал жизнь этого здорового
тела.
откровенно. Ты с нею целовался когда?
И он уткнулся головой в подушку.
толковать с затонскими ребятами - это скоро стало для него потребностью. И тут
Карасик заметил странное обстоятельство. Раньше он шел в затон потому, что это
казалось ему выполнением какого-то большого долга, без которого нельзя жить в
такое серьезное время. Теперь он спешил туда, потому что ему было интересно
там, интереснее, чем где бы то ни было. Дело тут было не только в Антоне. Женю
влекли и восхищали эти грубоватые, крепко стоявшие друг за дружку, все очень
разные и все-таки чем-то друг на друга похожие парни. Его уж давно в затоне
считали своим. Никто не спрашивал у него пропуска. "Художник пришел!" - кричал
сторож у ворот, возвещая о приходе Карасика. Но все-таки Женя чувствовал себя
немножко гостем, пусть желанным и приятный, но гостем, а не хозяином. И в
обращении с ним ребят тоже чувствовалось подчеркнутое гостеприимство. Это
можно было бы устранить, надо было лишь записаться... Но Карасик не решался.
Ему казалось, что он этим разжалует себя в рядовые, потеряет личную свободу.
Ему хотелось быть похожим на этих затонских ребят, но оставаться все-таки не
таким, особым. Объяснить бы это, вероятно, и сам Женя не мог. И поэтому Антон,
не раз заводивший с ним разговоры на такую тему, ничего не понимал.
работу среди грузчиков на низовье. Дело было почетное. Жаль только было опять
расставаться с другом. Но как раз в это время Карасику предложили командировку
в вуз, в Москву.
прыгавшую в нем радость.
уж вовсе образованный станешь... Ну, да ни черта. Дойдет черед и до меня.
призыва. Антон мечтал о флоте, но комплект там был заполнен. Кандидова
зачислили в части пограничной охраны. Ему довелось служить в отряде,
охраняющем большую пограничную станцию. Антона тянуло в родные края - на
Волгу. Отбыв срок службы, он вернулся в свой городок и снова стал работать
комсоргом среди грузчиков. Он стал учиться и кончил курсы бригадиров
Волгогруза. По его предложению, работа на пристанях была рационализирована.
Антон был хитер на практические выдумки. И ему удалось многое сделать, чтобы
облегчить и упорядочить хорошо знакомый с детства тяжелый труд грузчиков.
Артели стали хорошо зарабатывать.
Антоном-тамадой. Молодежная артель "Чайка", в которой был бригадиром-тамадой
Антон Кандидов, ставила рекорд за рекордом. Она уже второй год подряд держала
переходящее знамя Волгогруза. Приезжали подзанять опыт с далеких пристаней.
Пробовали переманить Антона. Но Кандидов оставался верен себе и своей "Чайке".
новизны, для Жени наступили дни жестокого разочарования. Его провинциальные
успехи по части живописи никого здесь не удовлетворили. Во многом ему пришлось
переучиваться. Он увидел, что умение его пока не выходит за пределы
любительства. Когда же его призвал к ответу голос настоящего искусства, он
почувствовал себя немощным и вскоре - сперва это было мучительным подозрением,
но потом оно превратилось в жестокую уверенность - он понял, что художником
ему не стать. Он поступил в университет на физико-математический факультет.
Здесь он сперва учился с огромным увлечением, пораженный величием высшей
математики, ее стройностью и таинственными умозрительными красотами. После
расплывчатых, выписанных в воздухе большим пальцем деклараций искусства его
потянуло к формулам точного знания, высеченным словно из твердых кристаллов.
Но все-таки в душе он все время ощущал, что это еще не то, не настоящий путь,
это лишь промежуточная станция. Иногда на самой интересной лекции, очнувшись и
оглядывая сидящих вокруг него, он вдруг понимал, что забрел сюда случайно, что
впереди его ждет что-то другое, И долгие часы просиживал он в большом зале
библиотеки, полном тишины и премудрости, часами рылся на развалке у букинистов
Китайгородской стены и выискивал редкие книжки, предаваясь величайшему из
наслаждений - блужданию по книгам. Теперь он с жадностью перечитывал как раз
те страницы, которые в детстве они с Тошкой пропускали. Оказалось, что там-то
и находились слова, объяснявшие жизнь, оказалось, что там-то и скрывалась вся
мудрость, скромная, остающаяся в тени, не лезущая в глаза.
битвы, не только великолепные поступки, афоризмы и исторические тирады, но и
заседания, но и съезды, но и цены на товары.
дальние родственники отца. Он жил в кабинете врача, весело посмеиваясь над
собой и уверяя, что для него все входы и выходы в жизни плотно забиты
докторами. От четырех до семи врач принимал, и Карасик должен был три часа
гулять по улицам, если он был свободен от лекций. Поэтому он очень быстро и
хорошо узнал Москву. Ему давно уже сказали, что у него "скорее графические
способности, нежели живописные". Однако совсем бросить рисование ему в то
время еще не пришлось - он писал плакаты для магазинов и желто-зеленых пивных:
"Всегда свежие раки" - и выводил устрашающие клешни.
йодоформом, и ложился спать на врачебную клеенчатую кушетку, неуютную и
холодную. Что может быть лютее, чем холод операционной клеенки, проникающий
сквозь простыню! Над головой Карасика висела эсмархова кружка с клистиром,
огромным, как брандспойт...
заинтересовал. Это был Димочка Шнейс, "великий арап", как он сам себя
отрекомендовал.
нашел, что Карасик ничего не умеет брать от Москвы, взялся руководить
воспитанием Жени и сделать его настоящим москвичом.
Махров Алексей
Сертаков Виталий
Маркеев Олег
Перумов Ник
Шилова Юлия
Посняков Андрей