решил, в мозгах у него уже давно прояснилось... На нашем же миноносце
"Незаможник" служил красный моряк, все честь честью, а кожа у него старая,
со всякими глупостями от старого режима. Ни в баню пойти, ни с ребятами
искупаться. Как, бывало, разденется, так сразу к нему братва: "Эй, ты, за
веру-царя!" Ребята говорят: "Давайте мы с ним в орлянку сыграем: подкинем
да загадаем, чем он ляжет - орлом или решкой!" Он уж и к докторам ходил, да
те говорят, что ничего вытравить нельзя. Пересадку кожи думали сделать с
другого места, да больно он уж широко разукрасился - вся грудь. Куда уж тут
пересаживать! Так и мучился человек. А хороший был моряк!
Володя.
флоте выгодно было, чтобы человека заклеймить навечно; а мы людей снаружи
не метим. Мы народу сознание прививаем. А дикарство - это чепуха! Человек
должен себя уважать. Что за радость тавро на себя ставить?
Володя, - а у тебя у самого на руке якорь и звезда нататута... ированы...
было достаточно темноты. Поглядишь - совестно станет за прошлую
несознательность, зато старое припомнишь - новых глупостей поменьше
натворишь. А уж вам, молодым, повторять этого не следует. Вам уже с детства
к культурности приучаться надо. Вот о чем разговор идет, сынок...
берегу собрались провожающие: друзья, жены, матери, ребятишки. За черным,
заново выкрашенным бортом корабля, которым он касался береговой стенки, уже
стукотали дизеля. В последний раз торопливо обняв Евдокию Тимофеевну и
Володю, Никифор Семенович прыгнул на нижнюю решетчатую площадку трапа и,
держась за леер, скомандовал наверх: "Пошел трап! Вира!"
Между бортом и берегом образовалась ширящаяся с каждым мгновением пропасть,
в которой бурлила вода. Маленький буксирный катер с толстой, сплетенной из
канатов подушкой над форштевнем, словно с пришлепкой на носу, уперся ею в
борт "Красина" и стал отпихивать его от берега, чтобы помочь теплоходу
выйти из узкого пространства бухты. Огромное тело корабля сперва казалось
неповоротливым, но, очутившись на просторе устья и словно обретя привычную
свободу, стало выглядеть ловким и мощным. "Красин" коротким гудком
отблагодарил буксир за подмогу, тот отвечал ему своим пискливым голоском.
Теплоход загудел торжественно, долго, то затихая, то снова оглашая все
окрестности своим тягучим прощальным ревом...
Володе надо было впервые идти в школу.
это входить с журналом в класс, неся глобус или чучело какой-нибудь птицы,
и чтобы все в классе сразу вставали, как только ты появишься, и громко
хором здоровались с тобой. Ты садишься важно за стол, вешаешь красивую
картину на стену, и ты все знаешь, тебя все уважают, все слушаются и даже
немного побаиваются. Ты можешь читать все, что написано в классном журнале,
и заглядывать в любые отметки. Ты имеешь право вывести из класса любого
силача, если он забалуется, и толстым красным карандашом или - даже более
того - совершенно красными чернилами подчеркивать ошибки в тетрадях и
подписываться внизу страницы: "Смотрел В. Дубинин, 100 ошибок. Очень
плохо"...
вырастет большой, он станет учителем. И учился он сам в двух первых классах
отлично.
потом на полях черновичков, где на пробу решались домашние задачки. И уже
захотелось быть не просто учителем, а специально морским преподавателем. И
каждая чурбашка, попавшая в руки Володе, через час превращалась в подобие
какого-нибудь судна, две-три лучинки становились мачтами, спички - реями. И
весь стол Володи был заставлен маленькими самодельными кораблями,
линкорами, миноносцами, фрегатами с парусами из папиросной бумаги и алыми
вымпелами, вырезанными из конфетных оберток. А рядом с моделями кораблей,
понемножку тесня их и занимая все больше и больше места на Володином столе,
все растущей стопочкой укладывались книги.
наоборот, они питали старые мечты и порождали новые, еще более
увлекательные. Путешественники, воины, революционеры, люди отважные,
презиравшие смерть, не знавшие страха, великодушные, воители за правду,
ненавистники лжи и насилия действовали в этих особенно полюбившихся
мальчику книгах. Герои врубались в полярные льды, чтобы проложить новые
дороги для человечества. Они открывали новые моря и материки, они резко
бросали вызов несправедливости, дрались на баррикадах... Одни из них
умирали в неравном бою под красным знаменем, но другие вставали на их
место, подхватывали алый стяг, поднимали его высоко над всем потрясенным
миром...
Валентины.
ничего не поймешь в этой книге. Я ее сама только в прошлом году, когда уже
в пятом классе была, прочла. Это же серьезная книга. Видишь? Тут написано:
"Для среднего и старшего возраста".
класса. Тебе еще далеко до среднего. Тебя еще даже в пионеры не приняли.
примут... А во-вторых, пионерам, если они настоящие, не следует нос
задирать перед теми, кто еще не принят. Потому что, когда примут,
неизвестно еще, кто будет лучше по пионерской линии. Вот смотри, будешь
переходить в комсомол, я тебе отвод дам!
уже прочел и еще читать буду, потому что эта книжка не для вас, она не
девчачья. Это боевая книга про гладиаторов, революционная. Это тебе не твои
романы! Я вот брал у тебя позавчера, так живо бросил. Что за интерес?
Разговаривают, разговаривают все про любовь одну, переживают, говорят,
спорят, а никаких приключений не происходит, никто даже не сражается.
справедливый был, всех смелее, за рабов воевал, за свободу. А не просто так
полюбила!
богачка?
А я прямо даже наизусть помню там. - И Володя, схватив линейку со стола в
правую руку, а левую продев через ручку круглой корзины, стоявшей на стуле,
выставив ее, как щит, перед собой, двинулся на Валентину: - "С громовым
"барра", которое потрясло окрестные холмы, могучий Спартак двинул своих
гладиаторов против многотысячных легионов римлян... "Свободы и света! -
воскликнул он. - Победа или смерть!"
Валентина, отбивая выставленным вперед веником атаку восставших
гладиаторов.
Валентины веник и разводила враждующие стороны по разным комнатам.
самоделку, Володя упрашивал мать почитать ему вслух. Евдокия Тимофеевна
брала книгу, садилась возле стола. Она сама давно уже полюбила книги. Голос
у нее был негромкий, немножко монотонный, но каждое прочитанное слово
произносила она с уважением, истово и доверчиво. И лицо у нее при этом было
по-хорошему строгим, будто она сообщала сыну какие-то очень важные, только
им двоим доверенные тайны. Володе очень нравилось работать, слушая чтение
матери. Иной раз он даже вскакивал со своего места, кидался на шею к
Евдокии Тимофеевне и целовал ее, приговаривая:
глазами все вижу! Так никто не может читать, как ты!
Взялись читать Гоголя. Особенно понравился Володе "Тарас Бульба". Какие
удалые и сильные люди были описаны в этой книге, с какой веселой отвагой
рубились они в бою с врагами русской земли! Ах, как захватила обоих - и
мать и сына - эта дивная книга, где слова сами и пели, и смеялись, и
плакали, и передавали то свист сабли и стремительный топот казачьей
конницы, то тишину теплой приднепровской ночи...
Евдокия Тимофеевна. На всю жизнь запомнил Володя, как читала ему мама те
страницы, где описывалось, как мать пришла ночью посмотреть на сыновей,
которых утром она должна была проводить в Сечь. Как хорошо читала мама эти
страницы!
своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно
всклокоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела
всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она
вскормила их собственной грудью, она взрастила, взлелеяла их - и только на
один миг видит их перед собой. "Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами?
что ждет вас?.. "
Дальский Алекс
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Емилина Ника