Чтение 13–й страницы книги ~Белеет парус одинокий~

- Тетя, что это?

- Извозчики ездят с фонарями. Закрой глазки.

- А это что?

Громадная бабочка "мертвая голова" со зловещим зуденьем трепетала в углу
потолка.

- Бабочка. Спи.

- А она кусается?

- Нет, не кусается. Спи.

- Я не хочу спать. Мне страшно.

- Чего ж тебе страшно? Не выдумывай. Такой большой мальчик! Ай-яй-яй!

Павлик глубоко и сладко, с дрожью втянул в себя воздух. Схватил обеими
горячими ручонками тетину руку и прошептал:

- Цыгана видели?

- Нет, не видела.

- Волка видели?

- Не видела. Спи.

- Трубочиста видели?

- Трубочиста не видела. Можешь спать совершенно спокойно.

Мальчик еще раз глубоко и сладко вздохнул, перевернулся на другую щечку,
подложил под нее ладошки ковшиком и, закрывая глаза, пробормотал:

- Тетя, дайте ганьку.

- Здравствуйте! А я-то думала, что ты от ганьки давно отвык.

"Ганькой" назывался чистый, специальный носовой платок, который Павлик
привык сосать в постели и без которого никак не мог уснуть.

- Га-аньку... - протянул мальчик, капризно кряхтя.

Однако тетя ганьки не дала. Большой мальчик. Пора отвыкать. Тогда Павлик,
продолжая капризничать, потянул в рот угол подушки, обслюнил его, вяло
улыбнулся слипшимися, как вареники, глазами. Но вдруг он с ужасом вспомнил
про копилку: а что, если ее украли воры? Однако уже не было сил волноваться.

И мальчик мирно уснул.

11 ГАВРИК

В этот же день другой мальчик, Гаврик - тот самый, о котором мы вскользь
упомянули, описывая одесские берега, - проснулся на рассвете от холода.

Он спал на берегу возле шаланды, положив под голову гладкий морской
камень и укрыв лицо старым дедушкиным пиджаком. На ноги пиджака не хватило.

Ночь была теплая, но к утру стало свежо. Босые ноги озябли. Гаврик
спросонья стянул пиджак с головы и укутал ноги. Тогда стала зябнуть голова.

Гаврик начал дрожать, но не сдавался. Хотел пересилить холод. Однако
заснуть было уже невозможно.

Ничего не поделаешь, ну его к черту, надо вставать.

Гаврик кисло приоткрыл глаза. Он видел глянцевое лимонное море и
сумрачную темно-вишневую зарю на совершенно чистом сероватом небе. День
будет знойный. Но пока не подымется солнце, о тепле нечего и думать.
Конечно, Гаврик свободно мог спать с дедушкой в хибарке. Там было тепло и
мягко. Но какой же мальчик откажется от наслаждения лишний раз переночевать
на берегу моря под открытым небом?

Редкая волна тихо, чуть слышно, шлепает в берег. Шлепнет и уходит назад,
лениво волоча за собой гравий. Подождет, подождет - и снова тащит гравий
обратно, и снова шлепнет.

Серебристо-черное небо сплошь осыпано августовскими звездами. Раздвоенный
рукав Млечного Пути висит над головой видением небесной реки.

Небо отражается в море так полно, так роскошно, что, лежа на теплой
гальке, задрав голову, никак не поймешь, где верх, а где низ. Будто висишь
среди звездной бездны.

По всем направлениям катятся, вспыхивая, падающие звезды.

В бурьяне тыркают сверчки. Где-то очень далеко на обрыве лают собаки.

Сначала можно подумать, что звезды неподвижны. Но нет. Присмотришься - и
видно, что весь небесный свод медленно поворачивается. Одни звезды
опускаются за дачи. Другие, новые, выходят из моря.

Теплый ветерок холодеет. Небо становится белее, прозрачнее. Море темнеет.
Утренняя звезда отражается в темной воде, как маленькая луна.

По дачам сонно кричат третьи петухи. Светает.

Как же можно спать в такую ночь под крышей?

Гаврик встал, сладко растянул руки, закатал штаны и, зевая, вошел по
щиколотку в воду. С ума он сошел, что ли? Ноги и так озябли до синевы, а тут
еще лезть в море, один вид которого вызывает озноб!

Однако мальчик хорошо знал, что он делает. Вода только на вид казалась
холодной. На самом деле она была очень теплой, гораздо теплее воздуха.
Мальчик просто-напросто грел в ней ноги.

Затем он умылся и так громко высморкался в море, что несколько головастых
мальков, безмятежно заснувших под берегом, брызнули во все стороны, вильнули
и пропали в глубине.

Зевая и жмурясь на восходящее солнце, Гаврик насухо вытер рубашкой
маленькое пестрое лицо с лилово-розовым носиком, облупленным, как молодая
картофелька.

- Ох-ох-ох... - сказал он совершенно как взрослый, не торопясь
перекрестил рот, где до сих пор еще не хватало двух передних зубов, подобрал
пиджак и побрел вверх валкой, цепкой походочкой одесского рыбака.

Он продирался сквозь густые заросли сильно разросшегося бурьяна,
осыпавшего мокрые ноги и штаны желтым порошком цветения.

Хибарка стояла шагах в тридцати от берега на бугорке красной глины,
мерцавшей кристалликами сланца.

Собственно, это был небольшой сарайчик, грубо сколоченный из всякого
деревянного старья: из обломков крашеных лодочных досок, ящиков, фанеры,
мачт.

Плоская крыша была покрыта глиной, и на ней росли бурьяны и помидоры.

Когда еще была жива бабушка, она обязательно два раза в год - на пасху и
на спаса - белила мелом хибарку, чтобы хоть как-нибудь скрасить перед людьми
ее нищенский вид. Но бабушка умерла, и вот уже года три, как хибарку никто
не белил. Ее стены потемнели, облезли. Но все же кое-где остались слабые
следы мела, въевшегося в старое дерево. Они постоянно напоминали Гаврику о
бабушке и о ее жизни, менее прочной, чем даже мел.

Гаврик был круглый сирота. Отца своего он совсем не помнил. Мать помнил,
но еле-еле: какое-то распаренное корыто, красные руки, киевское печатное
кольцо на скользком, распухшем пальце и множество радужных мыльных пузырей,
летающих вокруг ее железных гребенок.

Дедушка уже встал. Он ходил по крошечному огороду, заросшему бурьяном,
заваленному мусором, где ярко теплилось несколько больших поздних цветков
тыквы - оранжевых, мясистых, волосатых, со сладкой жидкостью на дне
прозрачной чашечки.

Дедушка собирал помидоры в подол стираной-перестираной рубахи, потерявшей
всякий цвет, но теперь нежно-розовой от восходящего солнца.

Между задранной рубахой и мешковатыми штанами виднелся худой коричневый
живот с черной ямкой пупа.

Помидоров на огороде оставалось совсем мало. Поели почти всё. Дедушке
удалось собрать штук восемь - маленьких, желтоватых. Больше не было.

Старик ходил, опустив сивую голову. Поджав выскобленный по-солдатски
подбородок, он пошевеливал босой ногой кусты бурьяна - не найдется ли там
чего-нибудь? Но ничего больше не находилось.

Взрослый цыпленок с тряпочкой на ноге бегал за дедушкой, изредка
поклевывая землю, отчего вверху вздрагивали зонтички укропа.

Дедушка и внучек не поздоровались и не пожелали друг другу доброго утра.
Но это вовсе не обозначало, что они в ссоре. Наоборот. Они были большие
приятели.

Просто-напросто наступившее утро не обещало ничего, кроме тяжелого труда
и забот. Не было никакого резона обманывать себя пустыми пожеланиями.

- Всё поели, ничего не осталось, - бормотал дед, как бы продолжая
вчерашний разговор. - Что ты скажешь! Восемь помидоров - куда это годится?
На смех курям.

- Поедем, что ли? - спросил Гаврик, посмотрев из-под руки на солнце.

- Надо ехать, - сказал дед, выходя из огорода.

Они вошли в хибарку и степенно напились из ведра, аккуратно прикрытого
чистой дощечкой.

Старик крякнул, и Гаврик крякнул. Дедушка потуже подтянул ремешок штанов,
и внучек сделал то же самое.

Затем дедушка достал с полочки кусок вчерашнего ситника и завязал его
вместе с помидорами в ситцевый платок с черными капочками.

Кроме того, он взял под мышку плоский бочоночек с водой, вышел из хибарки
и навесил на дверь замок.

Это была излишняя предосторожность. Во-первых, красть было нечего, а
во-вторых, у кого бы хватило совести воровать у нищих?

Гаврик снял с крыши весла и взвалил их на маленькое, но крепкое плечо.

Сегодня дедушке и внучку предстояло много дела. Третьего дня бушевал
шторм. Волна порвала переметы. Рыба не шла. Улова не было никакого. Денег не
осталось ни копейки.

Вчера море улеглось, и на ночь поставили перемет.

Сегодня его надо было выбрать, успеть с рыбой на привоз, наживить перемет
и вечером обязательно его опять поставить, чтобы не пропустить хорошей
погоды.

Они, натужась, стащили шаланду по гальке к воде и осторожно толкнули в
волну.

Стоя по колено в море, Гаврик поставил на корму садок для рыбы -
маленькую закрытую лодочку с дырками, сильно толкнул шаланду, разбежался и
лег животом на борт, болтая над скользящей водой ногами, с которых падали
сверкающие капли. И лишь когда шаланда проскочила сажени три-четыре, мальчик
влез в нее и сел грести рядом с дедушкой.