не тать, но славный володетель ему. Ясно?
сердечного толику дашь товарищу, а тот возмыслит, что ты слаб. Что изыдет из
сего?
товарищ восхочет вдругорядь взять. Так-то, ребятки, доброта -- хуже
воровства. И третья заповедь...
руки в бока и истово выговаривал, разделяя слова, словно гвозди вколачивал в
головы младней:
наиважнейшая. Ибо в братьях ровни не бывает, который-нито, а все старший.
Старший же непременно восхочет начальствовать вопреки мне, смущать вас своим
старшинством. Чего доброго, о чести и доблести возмечтает -- доблесть и
честь, бывает, мутит разум в молодые годы. А что есть они? Пустячный звук, с
них сыт-пьян не будешь. Главное воинскому человеку -- деньги. А по деньгам
-- слава. Но кто, окромя меня, отца-начальника, вам их даст? Никто. Сию
заповедь неуклонно блюдите, друг за дружкой приглядывайте, слушайте, кто да
какие речи средь вас ведет. Мне докладывайте. Я крамольника живо утихомирю.
его самого таким заповедям никто не учил, ничего подобного он нигде не
слышал, а поди же -- чешет без вздоха, словно на память затвердил. Складно у
него выходит! Но мало того, в рекомое он и сам верит и знает: без оного в
предстоящем деле нельзя, потому как рекомое -- всем наукам наука. Тут, в
Свободине, не как на Руси -- миром кровушку собственную невесть за что лить.
Тут -- служба за деньги, каждый за себя ратится, счастья и радости своих
для. Выходит, заповеди сии превыше иных всяких умственных борзостей. Они --
закон, ежели ты надумал служить в семи ордах семи царям.
младней натиску строем в лоб, круговой обороне, бою едина супротив двух,
трех. Приучал к разному оружию, но более всего учил владеть саблей. Внушал
младням:
нужде и за сулицу сойдет. Окромя, сабля -- и щит, и кольчуга. Смекайте.
Главное -- рукой да глазом прикипеть к ней.
так, чтобы летела туда, куда укажет. Звякнуло о клинок -- зачет, воздух
посек -- розга. Квелые за день по дюжине розог набирали, а то и по полторы.
верви, по лестнице или по "башне" -- трое друг дружке на плечи взберутся,
четвертый по ним лезет.
товарищей вытягивает, а те не мешкая первому на подмогу. Стена ваша
считайте, и город ваш!
видно, не зряшнего ли человека служить взял. Спрашивал:
как саблю взять да с какого плеча вдарить. Вот без раздумья рубить станут --
тогда...
выхода -- октябрь.
по избам, учредив караулы, домой возвращался нога за ногу. Молча вкушал
сготовленное стряпухой, молча выслушивал отчет ключника, а когда тот,
закончив о деле, принимался кланяться, причитая: "Кормилец, отец наш, многая
лета тебе да денег кузов", -- отмахивался от старика, как от назойливого
комара, выпивал стопу романеи и ложился спать. Среди ночи ходил проверять
караулы. Вернувшись, принимал порцию романеи и снова ложился спать.
мокрое вплоть до исподнего, а когда собрался возлечь на лавку, нащупал под
одеялом упругое, гладкое да горячее. Отскочив к печке, вытирая тут же
вспотевшие ладони о свою волосатую грудь, вопросил свистяще:
глотку, заявляя о себе белому свету, утверждаясь перед инакими людьми, а
особливо перед самим собой, ибо уж так устроен безбожник -- надо ему свое
низкое возвысить, черное обелить, немощь духа наречь здравием, дурость --
умом да втащить сию кичливую похвальбу на высокую степень, называясь то
удальцом, то правдолюбцем или доброхотом, а то и подвижником-просветителем.
Теперь же Еропкин мурлыкал себе под нос. Издали посмотришь -- на солнце
человек щурится; ближе подойдешь -- дурашливо лыбится и тихонько напевает
вроде бы ни для кого, и даже не для себя:
по-прежнему учил жестко, но розгами сек человечно -- не покрикивал уже:
"Шибче, шибче, с оттягом бей", а, отсчитав положенное число ударов, молча
уходил.
пришлась. И сильная баба, и слабая -- все в меру. В обиходе покладиста и
немногоречива, незудлива, несварлива. В крайнем случае, ежели не по ней что,
только взглядом опалит, да и то коротко сквозь ресницы зыркнет, -- не для
себя, для мужа-господина живет. Еропкин пел-пел и через неделю опосля
счастливого воссоединения -- топор в руки да из двух сдвинутых лавок, на
коих творил любовь, содеял единое, нерасторжимое. "Навсегда чтобы", --
пробормотал, отложив топор, удивился своему нечаянному возгласу да тут же и
забыл про него, озаботившись иными делами. Пришел Пень, принес список
воинской справы, изготовленной к осеннему походу. Шевеля губами, вычитал
Еропкин исписанный лист, кивнул:
Не потрафишь в чем -- бить буду, во многом не потрафишь -- зарежу. -- И еще
более вытаращил глаза.
Кунца и теперь пугал им и правого и виноватого. Супротив сего взгляда
зверовидные очи русских воевод -- дитячья шалость. По-маиоровски округлив
глаза, не мигая, Еропкин ровнешеньким, тихохоньким голоском изрекал такое,
Никитин Юрий
Мичурин Артем
Ильин Андрей
Орлов Алекс
Андреев Николай
Шилова Юлия