ломбард за университетом специально для нуждающихся и поиздержавшихся
студентов. У него я и заложил свой прибор за восемь фунтов пятнадцать
шиллингов. Это был лейцевский микроскоп, который стоил, наверно, двадцать
гиней, но я не умел торговаться и без возражений взял предложенную сумму.
ухом, как бы подчеркивая остроту его проницательности, торчал карандаш -
обесценив одно за другим достоинства моего микроскопа, он был повинен в
том, что я получил за него так мало, а теперь вздумал завести со мной
любезную беседу о погоде, - и вложил семь фунтов (стоимость моего
месячного содержания) в конверт для вручения мисс Бесс. Пять шиллингов -
на железнодорожный билет до Ливенфорда и обратно - я для большей
сохранности запрятал в верхний кармашек жилета. После всего этого у меня
осталось тридцать шиллингов, которые, вспомнив лишения последнего месяца,
мои урезанные порции, корочки хлеба с кусочками сыра, я безрассудно решил
тут же истратить на обед в расположенной неподалеку "Таверне Роб Роя" -
известном ресторане, находившемся под покровительством университета и
славившемся своей отличной национальной кухней.
глухой уединенной аллее - скорее мощенной плитами дорожке, вившейся между
смоковницами, - на холм, где стоял университет. Внезапно я увидел впереди
одинокую женскую фигуру - женщина шла мне навстречу, слегка изогнувшись
под тяжестью учебников; она с задумчивым и печальным видом медленно
спускалась к трамвайной остановке, и, поскольку я сразу признал в молодой
особе мисс Джин Лоу, меня словно ножом полоснуло по сердцу. Голова ее была
опущена, взгляд устремлен в землю, и какое-то время она не видела меня, но
когда нас разделяло всего шагов двадцать, она, точно предупрежденная
инстинктом об опасности - близости чужеродного элемента, - подняла
затуманенные глаза и в тот же миг встретилась со мной взглядом.
лицо ее, только что безучастное, кое-где выпачканное - очевидно, во время
работы, - показавшееся мне сейчас таким маленьким и взволнованным, вдруг
стало белым, точно мука, из которой пек хлеб ее отец. Она хотела
отвернуться, но не смогла, и все время, пока мы шли друг другу навстречу,
ее темные глаза неотрывно смотрели на меня, испуганные и затравленные,
точно у преступника, повинного в смертном грехе. Вот мы поравнялись друг с
другом - мы были так близко, что я почувствовал запах виндзорского мыла.
Что это со мной? В ту минуту, когда она была почти рядом, в груди моей
что-то затрепетало - волна накатилась и схлынула. Она прошла мимо, чопорно
выпрямившись, высоко держа голову, и тотчас скрылась из виду.
невероятно взволновал и расстроил меня. Почему я не заговорил с ней?
Сейчас, когда у меня есть немного денег в кармане, так просто было сделать
красивый жест и попытаться искупить свою вину, пригласив ее отобедать со
мной. Опечаленный, раздосадованный собственной тупостью, я наконец
обернулся. Но ее уже и след простыл - она исчезла в мягких сумерках,
быстро сгущавшихся под распускающимися смоковницами. Я ругнулся очень
дурным словом.
о котором тотчас же пожалел; не стану я и пытаться оправдать то, что не
поддается оправданию, но, уж раз я поклялся быть откровенным, как ни
стыдно, а придется об этом рассказать.
университетом и ругая себя на чем свет стоит, я вдруг очутился перед
церковью Рождества Христова, которую в раннюю пору студенчества посещал
каждый день и куда, влекомый неодолимым инстинктом, продолжал заходить,
несмотря на беспорядочность моей жизни и противоречивость убеждений, - я
приходил сюда в порыве умиления, чтобы в полутьме храма искупить свои
грехи, дать обещание исправиться и, излив душу, обрести успокоение.
подобно человеку, которого грабитель схватил сзади за шиворот, и вдруг
опрометью кинулся в маленькую церквушку, где так сладко пахло ладаном,
свечным воском и сыростью. Здесь, у двери, словно совершая преступление, я
поспешно сунул мои три новенькие десятишиллинговые бумажки в железную
кружку, запертую на висячий замок, на которой серыми буквами было
выведено: "Св.Винсенту де Полю", и, даже не взглянув в сторону алтаря,
выскочил на улицу.
наблюдают за мной, пусть слышат): - Оставайся без обеда, болван!"
10
слово устроить сентиментальное путешествие в этот городок на берегу
Клайда, где я вырос, где серый фасад Академической школы, высокая трава в
общественном саду с маленькой железной эстрадой для оркестра, неуклюжий
силуэт Замка на Скале, виднеющийся сквозь высокие сооружения доков, а
вдали очертания Бен-Ломонда - все, казалось, было насыщено воспоминаниями
моих детских лет. Однако я так и не сумел улучить момент и удовлетворить
это свое желание - время оборвало многие из нитей, привязывавших меня к
городу. И вот сейчас, когда я шел по главной улице к конторе Дункана
Мак-Келлара, всецело занятый мыслями о предстоящей встрече, которой я сам
искал, меня поразила не романтика окружающих мест, а их унылая
прозаичность. Городок выглядел маленьким и грязным, обитатели его -
удивительно заурядными, а некогда внушительная контора адвоката,
приютившаяся напротив городской ратуши, которая показалась мне сейчас
совсем жалкой, была какая-то уж очень облезлая.
красных прожилок на носу, а в остальном все тот же - так же гладко выбрит
и коротко подстрижен, глаза так же холодно и проницательно смотрят из-под
рыжеватых бровей, все так же сдержан, осторожен, беспристрастен.
Мак-Келлар не заставил меня долго ждать, и, когда я сел перед его большим
письменным столом красного дерева, он повернулся спиной к черным
лакированным ящичкам с документами и, выпятив пухлую нижнюю губу и
глубокомысленно поглаживая подбородок, некоторое время молча меня
разглядывал.
В чем на этот раз дело?
в тоне стряпчего и настороженно взглянул на него. Всю жизнь, начиная с
далеких дней моего детства, когда он, встречая меня на улице, молча совал
мне в руку билеты на концерты механической пианолы, я ощущал симпатию и
сочувствие этого человека. Он принял мою сторону, когда я был еще
ребенком; как само олицетворение порядочности, распоряжался деньгами,
оставленными мне на образование, и в качестве неофициального опекуна давал
мне советы и ободрял меня в мои студенческие годы. Но сейчас он лишь
мрачно покачивал головой в знак порицания.
лишь в том случае, если получу место где-нибудь в больнице. Конечно,
Далнейрская больница - заведение не из крупных, зато все свободное время я
смогу посвятить своей работе.
мальчишек?
пользуетесь влиянием. Вы" можете меня туда устроить.
силах сдержать раздражение, вспылил:
куртке не хватает пуговицы, воротничок смят, волосы давно не стрижены.
Ботинки - дырявые. Вы, сэр, сущее позорище - позорище для меня, для себя и
для всей медицинской профессии, вот что я вам скажу. Черт бы тебя побрал,
да разве ты похож на доктора? И это после всего, что для тебя было
сделано! Ты же самый настоящий бродяга!
на шотландский диалект, - что во всем виноват ты сам, твое упрямство и
глупость. Подумать только: перед тобой открывалась такая карьера, ты
набрал столько медалей и наград, был зачислен на кафедру, на тебя было
возложено столько надежд... и вот теперь дошел до эдакого... Да это же,
черт побери, до слез обидно!
голосом проговорил:
пригласил сюда на совет некое лицо, которое интересуется тобой не меньше
меня и чье здравое суждение я чрезвычайно ценю.
почтительно провела в комнату особу, неизменную, как сама судьба, и
непреклонную, как рок, - в извечной черной с бисером накидке, в башмаках с
резинкой сбоку и креповом чепце с белой оборкой.
осталась только бабушка Лекки. С тех пор как ее сын умер от удара вскоре
после своего ухода в отставку из городского отдела здравоохранения, она
продолжала жить в его доме "Ломонд Вью"; ей уже стукнуло восемьдесят
Шилова Юлия
Черепнин Владимир
Ильин Андрей
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Шилова Юлия