и он, соскочив с лошади, оставшейся как бы вкопанною на своем месте, свел
государыню с возвышения.
кафтане, которое можно было б изобразить надутым шаром с двумя толстыми
подставками в виде ног и с надставкою в виде толстой лысой головы, о которую
разбилась бы черепаха, упав с высоты.
туловище, если бы анатомировали это нечто, зато оно ежедневно начинялось
яствами и питьями, которых достало бы для пятерых едоков. Это нечто была
трещотка, ветошка, плевальный ящик Бирона. Во всякое время носилось оно,
вблизи или вдали, за своим владыкою. Лишь только герцог продирал глаза, вы
могли видеть это огромное нечто в приемной зале его светлости смиренно
сидящим у дверей прихожей на стуле; по временам око вставало на цыпочки,
пробиралось к двери ближайшей комнаты так тихо, что можно было в это время
услышать падение булавки на пол, прикладывало ухо к замочной щели ближайшей
комнаты и опять со страхом и трепетом возвращалось на цыпочках к своему
дежурному стулу. Если герцог кашлял, то оно тряслось, как осенний лист.
Когда же на ночь камердинер герцога выносил из спальни его платье, нечто
вставало с своего стула, жало руку камердинеру и осторожно, неся всю тяжесть
своего огромного туловища в груди своей, чтобы не сделать им шуму по
паркету, выползало или выкатывалось из дому, и нередко еще на улице
тосковало от сомнения, заснула ли его светлость и не потребовала бы к себе,
чтобы над ним пошутить. Вы могли видеть нечто у входов верховного совета,
сената, дворца и даже Тайной канцелярии, когда в них находилась его
светлость; на всех церемониалах, ходах, пиршествах и особенно жирных обедах,
где только обреталась его светлость. Этот кусок мяса, на котором творцу
угодно было начертать человеческий образ, это существо именовалось
Кульковским. Высочайшее его благо, высшая пища его духа или пара животного,
заключалось в том, чтобы находиться при первом человеке в империи. В
царствование Екатерины он находился при Меншикове, в царствование Петра II
при Долгоруком, ныне же при Бироне. Так переходил он от одного первого
человека в государстве к другому, не возбуждая ни в ком опасения на счет
свой и ненависти к себе, во всякое время, при всех переменах, счастливый,
довольный своей судьбой. Где был временщик, там и Кульковский; привыкли
говорить, что где Кульковский, там и временщик. Сделаться необходимою вещью,
хоть плевательницею этого, - вот в чем заключалась цель его помышлений и
венец его жизни. И он достиг этой цели: от привычки видеть каждый день то же
бесстрастное, спокойное, покорное лицо, Бирон скучал, когда занемогал
Кульковский. Всякое утро и вечер первый человек в империи приветствовал его
улыбкой, иногда и гримасой, которая всегда принималась за многоценную
монету, а если герцог в добрый час расшучивался, то удостоивал выщипать из
немногих волос Кульковского два-три седых волоса, которых у него еще не
было. Знак этой милости, несмотря на боль, особенно радовал его. Для
поощрения ж к дальнейшему ревностному служению иногда поручали ему первому
повестить о награде или немилости, ниспосылаемых герцогом. Кроме этого, во
всю жизнь его давали ему, еще при Екатерине, одно важное поручение в Италию;
но он, исполнив его весьма дурно, возвратился оттуда католиком. И веру свою
переменил он от желания угодить первому человеку в Риме, то есть папе,
которого туфли удостоился поцеловать за этот подвиг. О ренегатстве его,
скрываемом им в Петербурге, только недавно узнала государыня и искала случая
наказать его за этот поступок не как члена благоустроенного общества, а как
получеловека, как шута. Надо, однако ж, присовокупить, что он имел
достоинство молчать обо всем, что делалось в глазах его и о чем не приказано
ему было говорить, хотя б то было о прыщике, севшем на носу его светлости.
улыбнулась; молдаванская княжна, взглянув на него, едва не захохотала. Сели
в карету. Велено ехать на набережную Невы. Экипаж поравнялся с оградою
дворика: тут Анна Иоанновна, по какому-то внутреннему побуждению, обернулась
направо, и в глаза ее блеснула под лучом полуденного солнца ледяная статуя.
Государыня приказала остановить карету и, подозвав к себе герцога, ехавшего
за нею в санях, спросила его, что за ледяная фигура видна на маленьком
дворе.
дворик. В этом вопросе подразумевалось: "Дурак! что ты сделал?"
ледяной дворец с разными фигурами.
Кульковского, чтобы он вперед не целовал у папы туфлей. Сколько ему лет?
что я жалую его в пажи к моему двору. Как это лучше устроить, мы поговорим в
тепле.
дверец гайдуками, а сзади двумя турками. Пятидесятилетнему Кульковскому
велено явиться ко двору в должность пажа и искать себе невесты: надо было
нити его жизни пройти сквозь эту иголку, и он выслушал свой приговор с
героическою твердостью, несмотря на поздравления насмешников-пажей, просящих
его, как товарища, не лишить их своей дружбы.
куда - вы узнаете после.
выезжать и сказался больным, ожидая возвращения Зуды, которого послал
отыскивать следы пропавшего малороссиянина. Этот малороссиянин был для него
тяжелая загадка.
Бирона, шагая по трупам своих жертв, заносило уже ногу на высшую ступень в
России. Герцог имел свой двор, свою гвардию; иные, будто ошибкой, титуловали
его высочеством, и он не сердился за эту ошибку; считали даже милостью
допуск к его руке; императрица, хотя выезжала и занималась делами, приметно
гасла день от дня, и любимец ее очищал уже себе место правителя.
государыни; а когда этот случай настанет?" К этим мучительным мыслям
присоединилось и чувство, столько же, если не более, мучительное. Женатый,
он любил...
превратностей, что можно бы было наполнить ими долголетнюю романическую
жизнь.
и сожженного янычарами, Мариорица досталась в удел хотинскому паше. Он
готовил ее для собственного гарема, но, пока пленница росла вместе с своими
прелестями, старость предупредила его замыслы. Тогда честолюбие заменило в
нем все прочие страсти, и хотя он с помощию скамейки садился на лошадь, но
все еще метил в сераскиры или по крайней мере в трехбунчужные. Мысль угодить
повелителю правоверных, подарив ему диковинную красоту, блеснула в его
голове, и с того времени смотрел он на княжну как на лучшее украшение
султанского гарема, как на будущую свою владычицу и покровительницу. Он
видел уже в ней любимую султаншу, а себя одним из первых сановников под
луною. Дочь нельзя более нежить и утешать, как он нежил и утешал ее. Пиастры
сыпались иностранцам, чтобы развить в ней все дарования, способные
обворожить падишаха. И старик мог рассчитывать верно, судя по наружным и
душевным ее прелестям. Когда Мариорица, разбросав черный шелк своих кудрей
по обнаженным плечам, летала с тамбурином в руках и вдруг бросала на своего
опекуна молниеносные, сожигающие взоры или, усталая, останавливала на нем
черные глаза свои, увлажненные негою, избытком сердечным, как бы просящие,
жаждущие ответа; когда полураскрытые уста ее манили поцелуй - тогда и у
старика поворачивалась вся внутренность. Он вздыхал, очень тяжело вздыхал, и
готов бы был отдать свой Хотин, свою бороду и все прошедшие и будущие
милости падишаха за несколько минут давно прошедшей молодости. Оканчивалось
тем, что он обращался мысленно к пророку, а там снова к мечтам честолюбия.
Иногда только, когда вкушал соку плода, запрещенного кораном, он приходил к
своей пленнице и осмеливался коснуться устами своими прекрасной ножки ее,
приложив наперед, в знак почтительности, правую руку к чалме, а левою
подобрав свою бороду. И шалунья из прихоти допускала его к этой милости; а
куда не простирается прихоть женщины? Ей было весело, что борода паши,
довольно пушистая, щекотала ее нежную, пышную ножку. Случалось и то в
подобных изъявлениях особенного ее благоволения, что шаловливая ножка, будто
ненарочно, сваливая чалму с головы старика, обнажала таким образом огромную
сияющую лысину. Княжна при виде ее смеялась до слез и позволяла ему за это
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Корнев Павел