нищетой чуть не до костей, перемежалась с сине-кафтанной массой извозчи-
ков и черными чуйками мелких торгашей. Это у них товару на пятак, а раз-
говору на полтину. Несколько бродяг с сонным благодушием сидели тут же,
огромные опухшие лица наклоняя в густой чайный пар. Осовев от крепкого
чая, как от вина, они блаженно молчали, всем телом созерцая домовитую
теплоту Секретовской "Венеции".
беспомощно барахтались в общем могучем гуле. Даже когда доходило до пре-
дела деловое оживленье их, и вспыхивало в чадной духоте короткое руга-
тельство, снова срастался рассеченный матерным словом гул и оставался
ненарушим.
ловами, потребляли чайную благодать в особо-сосредоточенном безмолвии. И
не узнать в них было уличных льстивых, насмешливых крикунов. Спины их
были выпрямлены, линия затылка не сломясь переходила в линию спины: пря-
мая исконного русского торгового достоинства. Разрумянившись, они сидели
парами и тройками, прея в вате, как в бане, обжигающим чаем радуя разоп-
ревающую кость. Самые их румянцы были густы, как неспитой цветочный чай.
да сквозь смутную табачную духоту. Пахло кислой помесью пережаренной се-
лянки с крепким потом лошади, черной горечью кухонного чада и радужной
сладостью размокающей карамели.
картиной и постучал, в стол. Половой - такой белый и проворный, как зим-
ний ветерок, мигом подлетел к ним, раздуваясь широкими штанами, с целой
башней чашек, блюдец и чайников.
разгрызая сахар и держа дымящееся блюдце в отставленной руке. - А уж ес-
ли подошел, так нарежь, парень, колбаски покрупней да поджарь в меру.
Горчички прихвати. А сверху поплюй этак перчиком!..
Сеня и улыбнулся Павлу. - Ты ко мне в гости пришел, я и угощаю!
перевалило?
что и весь разговор можно вести в шутливом тоне.
трешнице. Ни месяца не пропустил, - хвастнул Сеня.
хвастовство.
его не зарумянило чайное тепло. Сеня осматривался. Впервые приходил он
сюда, как равноправный посетитель. Совсем установились сумерки, хотя
стрелки круглых трактирных часов стояли только на четырех. У дальней
стены, рядом со входом в бильярдную, возвышалась хозяйская стойка. Поза-
ди ее громоздился незастекленный шкап, втесную набитый дешевым чайным
прибором. На прилавке отцветали в стеклянных вазах дряблые бумажные цве-
ты, но и теперь еще сохранялось в них скрытое жеманство красок. С цвета-
ми в цвет важничали по прилавку ярко-багровые колбасы, красные и желтые
сыры, яркие леденцовые конфеты в низких стеклянных банках. Больше же
всего было тут яиц, может быть тысяча, сваренных вкрутую на дневной рас-
ход.
вел, трогая вилкой шипящую яишницу.
Все пищит, скрипит, лезет... Там, брат, не то что колбасу отпускать! Там
глядеть да глядеть надо! Там при мне одного на вал намотало, весь пото-
лок в крови был! - сказал он размякшим голосом, дрожащим от хвастовства
своим заводом и всем, что в нем: кровь на потолке, гремящие и цепкие
станки, бешено летящие приводы, разогретая сталь - все сосредоточившееся
глазами в одном куске железа, которому сообщается жизнь. - Я вот, зна-
ешь, очень полюбил смотреть, как железо точут. Знаешь, Сеньк, оно иной
раз так заскрипит, что зубам больно... Стою и смотрю, по три часа прос-
таивал сперва так-то, не мог отойти. Вот гляди, сам сделал... - и он,
вытащив из кармана, протянул Сене небольшой шуруп, блестевший нарезкой.
Сеня повертел его в руках и отдал Павлу без единого слова. - Книжки вот
теперь читаю, - продолжал Павел полувраждебно. - Умные есть книжки про
людей... Ах, да много всего накопилось...
невниманьем брата, стал рассказывать тише, словно повторял только для
самого себя, а Сеня продолжал скользить вялым взглядом по трактирной за-
ле.
ся во весь простенок трактирный орган. Ныне, молчащий, блестит он в су-
мерках длинными архангельскими трубами, тонкими пастушьими свирелями,
толстыми скоморошьими дудами. Теперь в нем раздался вздох, потом скрип
валов, потом пискнула, выскочив раньше времени, тонкая труба, и вдруг
все трубы запели разом то тягучее и несогласное, что поют на ярманках
слепцы. Орган был стар, некоторые глотки и полопались уже, а одну вот
уже полгода употреблял трактирный кухарь, как воронку для жидкостей.
Когда струя воздуха попадала на сломанный лад, беспомощно всхлипывало
пустое место, и шипящий жалобный ветер пробегал по всем трубам враз...
Но еще сильна была старческая грудь, и, когда подходила главная труба,
дул в нее старик с удесятеренной силой. Со взрывами и трещаньем лилась
жестяная песня, и вся "Венеция", как околдованная, внимала ей. Половые,
заложив ногу на ногу, привычно замерли у притолок... Пасмурное небо за
окном совсем истощилось и не давало света. Был тот сумеречный час, когда
сами вещи, странно преобразясь, излучают непонятный белесый свет.
сей поры заслонено. Великое поле, голубое с серым, с холмами и пологими
скатами, лежало теперь перед Семеном. И Сеня ушел в него, бродил по не-
му, огромному полю своих дум, покуда изливался песней орган.
чуть машина не утащила! - слышит Сеня издалека. - Да ты что, спишь, что
ли?..
но голос Павла, упругий и настойчивый, теперь все ближе:
лос Павла глух и дрожит сильным чувством.
вот! - И он показывает Сене свои ладони, на которых по неотмываемой чер-
ноте бегут красные рубцы давних ожогов. Глаза Павла темны, руки его, ко-
торые он все еще держит перед глазами брата, редко и четко вздрагивают.
Снова Сеня чувствует свинцовую гору, надвигающуюся на него, волю Павла,
и подымается с места с тягучим чувством тоски и неприязни.
фальшиво подмигивает брату и пробирается между столиками к трактирной
стойке. Орган все пел, теперь - звуками трудными и громоздкими: будто по
каменной основе вышивают чугунные розаны, и розаны живут, шевелятся,
распускаются с хрустом и цветут. - Обычно за стойкой стоял сам Секретов,
неподвижный и надутый, как литургисающий архиерей.
кругами в виде больших, странного цвета баранок.
из кармана деньги.
ган, сказал женский голос.
с прибавкой горчицы для придания вкуса и ослабления лишних запахов. Сеня
поднял глаза и готовое уже возражение замерло у него на губах. Чувство,
близкое к восхищению, наполнило его до самых краев.
ницы блюдец перевернутых - чтоб сохли скорей - тоже походили на связки
удивительных, самосветящихся цветов. А за стойкой стояла та самая кри-
кунья из гераневого окна... Облегало ее простое платьице из коричневого
кашемира, благодаря ему еще резче выделялась матовая желтоватость лица,
обесцвеченного в ту минуту скукой. Губы, того же цвета - яркого бумажно-
го цветка, теперь зазмеились лукавым смешком.
забывая и брата, и первоначальную цель прихода. Полтинка, приготовленная
в ладони, скатилась на пол, но он не видел.
видимо, приятен Сенин полуиспуг.
опустил глаза. - Я думал, вы за голубей боялись...
швыряешься? Как полтинку ни сей, рубля не вырастет!
нотой и остановился. И вновь "Венецию" наполнил обычный трактирный гам и
Корнев Павел
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий
Сертаков Виталий