Наступила тьма, после блеска молнии непроницаемо-
черная, как тьма подземелья. И тотчас в этой черноте
завыла, засвистела, загрохотала буря, с вихрем, подоб-
ным урагану, с хлещущим дождем и градом.
В галерее все смешалось. Слышались пронзительные
визги женщин. Одна из них в припадке кликала и пла-
кала, точно смеялась. Обезумевшие люди бежали, сами не
зная куда, сталкивались, падали, давили друг друга. Кто-
то вопил отчаянным воплем: "Никола Чудотворец!.. Пре-
святая Матерь Богородица!.. Помилуй!.."
Петр, выронив икону из рук, бросился отыскивать
царицу.
Пламя опрокинутого треножника, потухая, вспыхнуло
в последний раз огромным, раздвоенным, как жало змеи,
голубым языком и озарило лицо богини. Среди бури,
мрака и ужаса оно одно было спокойно.
Кто-то наступил на икону. Алексей, наклонившийся,
чтобы поднять ее, услышал, как дерево хрустнуло. Икона
раскололась пополам.
КНИГА ВТОРАЯ
АНТИХРИСТ
Древян гроб сосновен
Ради меня строен.
Буду в нем лежати,
Трубна гласа ждати.
То была песня раскольников - гробополагателей.
"Через семь тысяч лет от создания мира, говорили они,
второе пришествие Христово будет, а ежели не будет, то
мы и самое Евангелие сожжем, прочим же книгам и верить
нечего". И покидали домы, земли, скот, имущество, каж-
дую ночь уходили в поля и леса, одевались в чистые белые
рубахи-саваны, ложились в долбленные из цельного дерева
гробы и, сами себя отпевая, с минуты на минуту ожидая
трубного гласа -"встречали Христа".
Против мыса, образуемого Новою и Малою Невкою,
в самом широком месте реки, у Гагаринских пеньковых
буянов, среди других плотов, барок, стругов и карбусов,
стояли дубовые плоты царевича Алексея, сплавленные
из Нижегородского края в Петербург для Адмиралтей-
ской верфи. В ночь праздника Венеры в Летнем саду,
сидел на одном из этих плотов у руля старый лодочник-
бурлак, в драном овчинном тулупе, несмотря на жаркую
пору, и в лаптях. Звали его Иванушкой-дурачком, счи-
тали блаженным или помешанным. Уже тридцать лет, изо
дня в день, из месяца в месяц, из года в год, каждую ночь
до "петелева глашения"- крика петуха, он бодрствовал,
встречая Христа, и пел все одну и ту же песню гробопо-
лагателей. Сидя над самою водою на скользких бревнах,
согнувшись, подняв колени, охватив их руками, смотрел
он с ожиданием на зиявшие меж черных разорванных
туч просветы золотисто-зеленого неба. Неподвижный
взор его из-под спутанных седых волос, неподвижное
лицо полны были ужасом и надеждою. Медленно пока-
чиваясь из стороны в сторону, он пел протяжным, зау-
нывным голосом:
Древян гроб сосновен
Ради меня строен.
Буду в нем лежати,
Трубна гласа ждати.
Ангелы вострубят,
Из гробов возбудят,
Пойду к Богу на суд.
К Богу две дороги,
Широки и долги.
Одна-то дорога -
Во царство небесно,
Другая дорога -
Во тьму кромешну.
- Иванушка, ступай ужинать!- крикнули ему с дру-
гого конца плота, где горел костер на сложенных камнях,
подобии очага, с подвешенным на трех палках чугунным
котелком, в котором варилась уха. Иванушка не слышал
и продолжал петь.
У огня сидели кругом, беседуя, кроме бурлаков и лодоч-
ников, раскольничий старец Корнилий, проповедник са-
мосожжения, шедший с Поморья в леса Керженские за
Волгой; ученик его, беглый московский школяр Тихон
Запольский; беглый астраханский пушкарь Алексей Семи-
саженный; беглый матрос адмиралтейского ведомства,
конопатчик Иван Иванов сын Будлов; подьячий Ларион
Докукин; старица Виталия из толка бегунов, которая,
по собственному выражению, житие птичье имела, вечно
странствовала - оттого, будто бы, и прозывалась Вита-
лией, что "привитала" всюду, нигде не останавливаясь;
ее неразлучная спутница Киликея Босая, кликуша, у кото-
рой было "дьявольское наваждение в утробе", и другие,
всякого чина и звания, "утаенные люди", бежавшие от
несносных податей, солдатской рекрутчины, шпицрутенов,
каторги, рванья ноздрей, брадобритья, двуперстного сло-
жения и прочего "страха антихристова".
- Тоска на меня напала великая!- говорила Вита-
лия, старушка еще бодрая и бойкая, вся сморщенная, но
румяная, как осеннее яблочко, в темном платке в роспуск.-
А о чем тоска - и сама не знаю. Дни такие сумрачные, и
солнце будто не по-прежнему светит.
- Последнее время, плачевное: антихристов страх
возвеял на мир, оттого и тоска,- объяснил Корнилий,
худенький старичок с обыкновенным мужичьим лицом,
рябой и как будто подслеповатый, а в самом деле - с прон-
зительно-острыми, точно сверлящими, глазками; на нем
был раскольничий каптырь вроде монашеского куколя,
черный порыжелый подрясник, кожаный пояс с ремен-
ною лестовкою; при каждом движении тихо звякали ве-
риги, въевшиеся в тело - трехпудовая цепь из чугунных
крестов.
- Я и то смекаю, отче Корнилий,- продолжала стран-
ница,- никак-де ныне остаточные веки. Немного свету
жить, говорят: в пол-пол-осьмой тысяче конец будет?
- Нет,- возразил старец с уверенностью,- и того
не достанет...
- Господи помилуй!- тяжело вздохнул кто-то.-
Бог знает, а мы только знаем, что Господи помилуй!
И все умолкли. Тучи закрыли просвет, небо и Нева
потемнели. Ярче стали вспыхивать зарницы, и каждый
раз в их бледно-голубом сиянии бледно-золотая, тонкая
игла Петропавловской крепости сверкала, отражаясь в
Неве. Чернели каменные бастионы и плоские, точно вдав-
ленные, берега с тоже плоскими, мазанковыми зданиями
товарных складов, пеньковых амбаров и гарнизонных
цейхгаузов. Вдали, на другом берегу, сквозь деревья Лет-
него сада, мелькали огоньки иллюминации. С острова Кей-
вусари. Березового, веяло последним дыханием поздней
весны, запахом ели, берез и осин. Маленькая кучка лю-
дей на плоском, едва черневшем плоту, озаренная крас-
ным пламенем, между черными грозовыми тучами и чер-
ною гладью реки, казалась одинокою и потерянною, вися-
щею в воздухе между двумя небесами, двумя безднами.
Когда все умолкли, сделалось так тихо, что слышно
было сонное журчание струй под бревнами и с другого