сегодня воскресенье после пасхи?", Возвратившись, дети прибегали
поздороваться со мной и заставали меня еще в постели. Малютка Мари,
вероятно, усердно молилась в церкви о спасении души своего папы, читала
все молитвы, какие знала, и теперь она внимательно вглядывалась в мое
лицо, надеясь прочесть на нем, что я уже чуть-чуть исправился. Только она
одна не раздражала меня. Двое старших уже восприняли все твои верования
спокойно, бездумно, с инстинктивным стремлением буржуа к комфорту, которое
впоследствии уберегало их от всех героических добродетелей, от всего
возвышенного безумия христианства; в противоположность им Мари была полна
трогательного усердия в вере, сердечно и ласково относилась к прислуге, к
арендаторам наших мыз, к беднякам. О ней говорили: "Да она все готова
раздать, деньги у нее в руках не держатся. Это очень мило, но надо
все-таки приглядывать за ней..." И еще говорили про нее: "Никто перед ней
не может устоять, даже отец". Вечерами она сама подходила ко мне,
взбиралась на колени. Как-то раз она заснула, уронив головку мне на плечо.
Ее кудряшки щекотали мне щеку. Сидеть не двигаясь, да еще в неудобной
позе, было мучительно трудно, и хотелось покурить. И все же я не
шелохнулся. В девять часов за ней пришла нянька, но я сам отнес Мари в
детскую, и вы, видимо, были потрясены, словно перед вами предстал
покоренный хищный зверь, подобный тем львам и тиграм, которые лизали ноги
юным мученикам на арене Колизея. Несколько дней спустя - четырнадцатого
августа, утром, - Мари сказала мне (знаешь, как это делают дети):
скажи: "Честное слово!", а потом я тебе скажу...
церкви соло - запричастную молитву на поздней обедне, и с моей стороны
было бы очень мило пойти послушать маму.
"Честное слово!".
предстоящем событии. Я чувствовал, что за мной наблюдают. Барин пойдет
завтра к обедне, а ведь он никогда и не заглядывает в церковь! Событие
огромной важности.
Гюбер спросил у тебя о чем-то, связанном с делом Дрейфуса. Помню, я
разразился негодованием, услышав, что ты ответила. Я вышел из-за стола и
больше не появлялся. Пятнадцатого августа на рассвете я, захватив
чемоданчик, вышел из дому, уехал шестичасовым поездом в Бордо и провел
ужасный день в душном опустевшем городе.
проводил с вами свой отпуск, а не отправлялся путешествовать? Я мог бы
сочинить какие-нибудь благородные причины. А по правде говоря, я просто
боялся лишних расходов. Я не мог себе представить, что можно отправиться
путешествовать, потратить столько денег, не погасив предварительно плиту в
кухне и не заколотив наглухо двери своего дома. Мне не доставило бы
никакого удовольствия разъезжать по чужим местам, зная, что без меня
хозяйство идет обычным ходом. Я всегда в конце концов возвращался к общей
кормушке. Раз для меня в Калезе готов стол и дом, зачем это я стану
тратиться на гостиницы и рестораны? Я унаследовал от матери дух строжайшей
бережливости и считал его своей добродетелью.
могла его рассеять. И с того времени я применил другую тактику против
тебя. Я теперь не нападал прямо на твои верования, а, пользуясь малейшим
поводом, старался показать, что ты живешь не так, как того требует твоя
вера. И хоть ты была доброй христианкой, а все-таки, признайся, бедняжка
Иза, я без труда доказывал противное. Ты, например, никогда не знала, а
если и знала, то позабыла, что помощь ближнему - первый долг христианина.
Под словом "милосердие" ты понимала некоторое количество необременительных
обязанностей по отношению к беднякам и, заботясь о опасении своей души,
добросовестно выполняла эти обязанности. Должен признать, что теперь ты
сильно изменилась: ты самолично ухаживаешь за "недугующими", - лечишь
больных неизлечимым раком, - это дело другое! Но в те времена, дав подачку
какому-нибудь бедняку - из числа твоих подопечных, ты с особой энергией
выжимала соки из других бедняков, которые находились в зависимости от
тебя. Ты ни в коей мере не желала поступиться своим правом хозяйки дома -
платить слугам как можно меньше - и требовать от них работы как можно
больше. По утрам нам привозила овощи зеленщица, жалкая старуха, которой ты
подала бы щедрую милостыню, если б эта несчастная протянула руку за
подаянием, но так как она не хотела побираться, а развозила по домам
зелень, ты считала для себя делом чести торговаться с нею за каждый
кочешок капусты и урезать на несколько грошей ее убогий барыш.
жалованья, сначала вызывали у тебя изумление, затем яростный гнев, и ты
давала просителям отпор с такой страстной силой негодования, что последнее
слово всегда оставалось за тобой. Ты обладала своеобразным даром убеждать
этих маленьких людей, что им ровно ничего не нужно. Начинался бесконечный
перечень преимуществ, которые дает им их необыкновенно выгодное положение:
"Вы получаете бесплатную квартиру, бочонок вина, половину свиньи, которую
откармливаете моей же картошкой, вам дается огород для выращивания
овощей". Бедняги батраки опомниться не могли: да неужели у них столько
сокровищ? Ты уверяла, что твоя горничная, может не тратить ни гроша из тех
сорока франков жалованья, которые ты ей платишь ежемесячно, может все их
целиком класть на книжку в сберегательной кассе.
ботинки. На что ей деньги? Только, чтоб гостинцы посылать в деревню...
никогда не оставляла их в беде, и я должен признать, что в общем тебя
всегда уважали и зачастую даже любили, так как слуги презирают
слабохарактерных хозяев. На все житейские вопросы у тебя были взгляды,
обычные для твоей среды и твоего времени. Но ты никогда не сознавалась,
что евангелие их осуждает. "Послушай, - говорил я, - а ведь, кажется,
Христос сказал то-то и то-то..." Ты сразу умолкала, огорченная,
разгневанная из-за того, что такой спор идет при детях. И в конце концов
ты всегда попадала в ловушку. "Нельзя же все понимать буквально..." -
растерянно лепетала ты. Я с легкостью опровергал подобные возражения и
совсем тебя забивал, приводя примеры, доказывающие, что святость как раз и
состоит в том, чтоб в точности следовать евангельскому учению, принимать
его буквально. Если ты, на свое несчастье, возражала, что ты не святая, я
приводил евангельские слова: "Будьте совершенны, как совершенен отец ваш
небесный".
высоких добродетелей, и, если теперь ты ухаживаешь за больными, умирающими
от рака, они этим отчасти обязаны мне. Ведь в прежние годы любовь к детям
всецело поглощала тебя, ты отдавала им все свои нерастраченные сокровища
доброты, на них обращала ты свою жажду самопожертвования. Дети заслоняли
от твоих глаз весь мир. Они отвратили тебя не только от мужа, но и от всех
людей. Даже богу ты могла молиться только о здоровье и будущности своих
детей. Вот тогда-то я поиздевался над тобой. Я спрашивал тебя - а не
следует ли христианину желать, чтоб детям его были ниспосланы всяческие
тяжкие испытания, бедность и болезни. Ты обрывала меня: "Я больше с тобой
разговаривать не желаю. Ты уж сам не знаешь, что говоришь..."
двадцатитрехлетнего семинариста, аббата Ардуэна. Я призывал его в
свидетели наших разногласий и безжалостно ставил его в затруднительное
положение, так как требовал его вмешательства только в тех случаях, когда
был уверен, что я прав, а он в этих своеобразных прениях о вере не умел
таить свои мысли. Когда развернулось дело Дрейфуса, у меня появилось
столько поводов натравливать на тебя беднягу аббата. "Из-за какого-то
несчастного еврея подрывать престиж армии!" - возмущалась ты. Ухватившись
за эти слова, я выражал притворное негодование и не унимался до тех пор,
пока не добивался от аббата Ардуэна заявления, что христианин даже ради
спасения родины не может согласиться с осуждением невиновного.
представление о деле Дрейфуса, которое вы знали только по карикатурам,
помещаемым в благомыслящих газетах. Вы представляли собой несокрушимую
скалу. Даже когда казалось, что я одолел вас в споре и доказал свою
правоту, вы оставались при своем убеждении, что мне это удалось сделать
только при помощи хитрых уловок. И тогда вы решали молчать в моем
присутствии. Стоило вам завидеть меня, как вы разом обрывали все споры, -
что, кстати сказать, случается и теперь. Но иной раз вы не знали, что я
подслушиваю, притаившись за кустами; я появлялся перед вами совершенно
неожиданно, вы не успевали дать отбой и поневоле принимали сражение.
сущий младенец и не верит, что есть на свете зло. Мой муж играет им, как
кошка с мышью, и поэтому терпит его, несмотря на свое отвращение к
духовенству.
только потому, что никто другой не согласился бы за сто пятьдесят франков
заниматься с детьми целое лето. На первых порах я принимал этого
долговязого и близорукого черноволосого малого, не смевшего от робости
пошевелиться, за существо самое ничтожное и не обращал на него никакого
внимания, словно передо мной был стол или стул. Он давал уроки детям,
ходил с ними на прогулки, мало ел и не говорил ни слова. Проглотив
последний кусок, он тотчас же удалялся к себе в комнату. Иной раз, когда в
доме никого не было, он садился за пианино. В музыке я ничего не понимаю,
но, как ты говорила: "Слушать его было приятно".
аббатом Ардуэном, но ты и не подозревала, что из-за этого случая между
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Никитин Юрий
Корнев Павел
Перумов Ник
Шилова Юлия