комнату Жан-Пьера, снимает с полки "Таинственный остров", книга сама
раскрывается все на той же странице: "И действительно, бедняга чуть было
не бросился в ручей, отделявший его от леса; ноги его на мгновение
напряглись, как пружины... Но сейчас же сделал шаг назад и опустился на
землю. Слезы покатились из его глаз. "О, ты плачешь, - воскликнул Сайрес
Смит, - значит, ты снова стал человеком!" Господин Бордас присаживается на
кровать Жан-Пьера, держа на коленях открытую толстую книгу в красном
переплете. Гийу... Сознание медленно созревало в этом хилом тельце. Ах,
как чудесно было бы помочь ему вырваться наружу! Быть может, для этого-то
труда и явился на землю Робер Бордас. В Эколь Нормаль один из
преподавателей объяснял студентам происхождение слова "учитель",
"наставник", "instituteur". Учитель - тот, кто наставляет, тот, кто учит,
тот, кто пробуждает человеческое в человеке, - какое же это прекрасное
слово! Может быть, на его пути встретятся еще такие, как Гийу. И ради
ребенка, смерть которого он не предотвратил, он ни в чем не откажет тем,
кто придет к нему. Но ни один из них не будет этим маленьким мальчиком,
умершим потому, что господин Бордас пригрел его как-то вечером, а наутро
выгнал, словно бродячего пса, которого впускают в дом лишь на минуту... Он
возвратил его тьме, и тьма навеки поглотила ребенка. Но тьма ли это? Его
взгляд скользит поверх книг, поверх стен, поверх черепичной крыши,
Млечного Пути, созвездий зимнего неба и ищет, ищет царство духа, оттуда,
быть может, ребенок, обретший вечную жизнь, смотрит на него, Бордаса,
видит, как по его щеке, поросшей черной щетиной, ползет слеза, которую он
забыл вытереть.
чертополохом, и мох так густо одел могильные плиты, что нельзя разобрать
надгробных эпитафий. С тех пор как господин Галеас взял своего мальчика за
руку и решил разделить с ним вечный сон, некому больше в Сернэ
позаботиться о мертвецах.