присутствовавших не разомкнул рта. До чего же патетичны плохие книги, как
беспощадно обнажено в них сердце писателя. Самые лучшие намерения
проявляются с поистине детской беспомощностью, в них неудержимо раскрывается
наивная душа автора. Слушая Шалона, я с изумлением обнаружил, что в душе его
гнездился целый мир разочарований и грусти, мир подавленных чувств. Я
подумал, забавно было бы написать книгу о человеке, сочинившем плохой роман,
и дать полный текст этого романа, что позволило бы взглянуть на героя с
неожиданной и совсем новой стороны. Шалон читал, и его чувствительность,
выраженная в такой уродливо-нелепой форме, напоминала трогательную и смешную
любовь чудовища.
что нас выручит Глэдис Пэкс. В конце
лицо ее дышало мрачной враждеб-юстью. Бельтара, как истый сын юга,
наделенный заме-'ательным хладнокровием, понял, что надо спасать по-южение,
и тут же экспромтом произнес подходящую к лучаю тираду. Объяснив наше
молчание волнением,он сразил благодарность миссис Пэкс, без которой, ска-1ал
он, никогда не была бы написана эта прекрасная шига. Обернувшись ко мне, он
заключил: "Сиврак, я юлагаю, сочтет за честь отнести ее своему издателю".
Пэкс...
нравится, он знает свое дело. Если ты согласен взять на себя этот труд, я
буду тебе очень признателен.
становилось неприличным. Она позвонила слугам, велела принести оранжад и
печенье. Шалон начал прощупывать гостей,--для полноты счастья ему нужны были
конкретные высказывания.
встречи Джорджаны с Сильвио.
жалкий, смешной лепет, не правда ли? Совсем-совсем безнадежный?
могла подумать... Но он казался таким умницей...
остроумие--разные вещи. Но ошибиться тут не мудрено.
книга вышла в свет. После всего, что я
просто срам?
нанесете. Завтра, встретясь с ним с глазу на глаз, я постараюсь объяснить
ему все. Но сегодня пощадите его. Уверяю вас, иначе нельзя.
его книги, Шалон встретил мое деликатное и робкое замечание с таким
негодующим высокомерием, я почувствовал в нем такую болезненную
настороженность, что мужество тут же покинуло меня. Долгий опыт убедил меня
в полной бесплодности подобных попыток. К чему лишний раз представлять
известную сцену из "Мизантропа" (акт I, явление 2-е)? Я знал, что в ответ
услышу неизменное в таких случаях: "А я утверждаю, что стихи мои очень
хороши", и у меня недостанет жестокости дать на это правдивый ответ.
Разумнее было сразу же отступить. Уходя, я взял рукопись и тут же отнес
своему издателю, которому я ее вручил, сказав лишь, что это книга Шалона.
восторге, что получу ее. Я уже столько слышал о ней. Очень признателен вам,
дорогой друг, что вы вспомнили обо мне. Как вы думаете, может быть, сразу
предложить ему контракт на десять лет вперед?
надежда, что он прочитает книгу и откажется ее издавать. Но вы ведь все
знаете, как делаются такие дела. Наши имена--мое и Шалона--служили издателю
поручительством, и он отправил рукопись в набор, даже не просмотрев ее. Эта
весть утешила Шалона, огорченного поведением своей покровительницы.
узнала, чем кончилось дело, то, как честная и неподкупная протестантка,
сурово отчитала меня за малодушие, Шалону же написала сухое письмо, которое
он на следующий день с удивлением и негодованием показал нам. Он долго искал
причину, которая могла бы послужить объяснением столь вопиющей
несправедливости со стороны Глэдис. В конце концов он остановился на одной
версии, совершенно абсурдной, но избавлявшей его от унижения. Он вообразил,
будто Глэдис Пэкс узнала себя в чуть-чуть смешной англичанке, выве-
ясность и больше о Глэдис не вспоминал.
слишком расположены, и никто не хотел огорчать его без надобности. Критики
из числа его друзей сдержанно хвалили книгу, остальные отмалчивались.
подряд каждый, кого я встречал, бросался ко мне со словами: "Ну, что вы
скажете о Шалоне? Виданное ли дело? Это же вовсе непростительно!" Через
месяц весь Париж, не читая книги, уже знал, что ее и не стоит читать. В
витринах книжных магазинов поблекли красивые обложки романа: сначала они из
желтых сделались бледно-лимонного цвета, затем стали чернеть. К концу года
почти весь тираж вернулся к издателю. Он безвозвратно потерял затраченные
средства, а Шалон между тем уверял, будто его ограбили.
две категории людей: "те, кто хорошо отнесся к моей книге", и "те, кто плохо
отнесся к ней". Это чрезвычайно осложняло наши связи с обществом. Когда мы
устраивали обед, Шалон говорил:
о моей книге!
невыносимым тщеславием. Он неизменно носил в кармане хвалебную рецензию,
опубликования которой я добился с огромным трудом, и читал ее всем и
каждому.
нашего поколения, Шалон негодовал, не обнаружив в этом списке своего имени.
"Биду--подлец!"--говорил он. Или: "От Жалу я этого не ждал!.." В конце
концов, подобно тем безумцам, которые сначала уверяют, будто их преследуют
соседи, а
вдруг решил, что и "Пятерка" недостаточно хорошо отнеслась к его книге, и
постепенно отдалился от нас-
находил то беспричинное и слепое уважение, которое мы так долго выказывали
ему. Три раза подряд он не являлся на наши встречи. Бельтара написал ему, но
ответа не получил. Тогда было решено, что я отправлюсь к нему как посланец
всей "Четверки".
лишен таланта!
холодность.
ничем не лучше других. Пока я был у вас на ролях советчика, восторженного
поклонника ваших талантов, вы оставались моими друзьями. Но как только я
вздумал сам заняться творчеством, как только ты, да, именно ты, почувствовал
во мне возможного соперника, ты сделал все, чтобы замолчать мою книгу.
твоих интересах...
упокой!..
когда ты пришел ко мне сказать, что уезжаешь в Напуль, где сможешь наконец
спокойно поработать. Ты колебался, говорил, что нс чувствуешь подъема
творческих сил,--если бы я не поддержал тебя тогда, ты бы остался. Но я
ободрил тебя, похвалил твое решение!..
Глэдис Пэкс, ни тебе.
окончен. Уходя, я успел расслышать следующие знаменательные слова: