обруч. Женщина внесла глубокую деревянную миску с супом, в котором плавали
какие-то коричневые куски. Поставила миску перед гостями и ушла. В дверной
проем вдруг просунулись головы по меньшей мере десятка ребятишек; большими
круглыми глазами серьезно и зачарованно глядели они на приезжих и на еду.
лучший еда на стойбище. Весь нам отдали. Не съедим - горевать будут.
проголодались, так что слова Питъюка никого не испугали. Но не успели еще
ребята разделаться с языками, как появились две женщины. Одна несла старое
ведро, а другая - миску. Ведро было до краев полно рыбьими головами - они
плавали в воде и глядели на мир бессмысленным взглядом. В миске грудой
высились жареные оленьи ребра.
эскимосы, Джейми.
лучше бы рыбы закрыли глаза. Терпеть не могу есть, когда на меня смотрят.
вот-вот лопнут, и, обессилев, с трудом переводя дух, откинулись на оленьи
шкуры. Один Питъюк не сдавался. Он обгладывал ребра карибу одно за другим
и правой рукой кидал их в дверь; ребятишки, не спускавшие глаз с пирующих,
пригибались; кости вылетали наружу, собаки набрасывались на них и уносили
в зубах.
Скоро Питъюк так увлекся разговором, что забыл о еде. Ему было что
порассказать эскимосам, а им - что порассказать ему, ведь с тех пор, как
он отправился с Джейми и Эуэсином на юг, в лесные края, прошло почти
полгода.
очень довольны. Передышка дала им время освоиться с незнакомым обиходом
эскимосского стойбища.
Питъюк, эскимосы его не пили уже больше года. Чай - главное лакомство
эскимосов; в этот вечер они выпили, наверно, литров тридцать пять.
пересказывал, о чем идет беседа.
говорили и об оленях: что их становится все меньше, что зима была
голодная, - а еще о том, какая жизнь была в тундре в старину.
еще дальше на север, у большой озеро Энгикуни. Тогда много было эскимос,
очень много. Стойбище большой был, наверно пятьдесят чум. Когда Кейкут
совсем ребенка был, белый люди приплыл каноэ по реке, а в стойбище пошел
большой болезнь. Почти все помер...
весело. Вот увидите!
мыльного камня, в которые налит был растопленный олений жир. Фитилями
служили жгуты из шелковистой неприхотливой пушицы, что цветет повсюду за
Полярным кругом. Коптилки горели чистым, ярким пламенем, освещая темные
улыбающиеся лица эскимосов, тесно набившихся в чум.
обод была туго натянута оленья кожа.
потеснились к стенам, оставив посредине свободное место. В чуме все гуще
клубился табачный дым: Питъюк раздал пачки табаку всем мужчинам и всем
женщинам, и теперь они раскуривали трубочки из мыльного камня.
сейчас еще больше походил на добродушного медведя. Держа бубен в левой
руке, он завертел его и при этом палочкой, которую держал в правой руке,
постукивал по ободу. Наконец он подобрал нужный ритм, склонился над бубном
и запел, переступая ногами в такт музыке.
после каждой все собравшиеся хором подхватывали, причитая: "Ай-я-я-я-яй,
ай-я-я-я..."
коже. Но понемногу мерный рокот бубна захватил и его, и, сам того не
заметив, он присоединился к хору. Он видел, что Эуэсин и Анджелина не
сводят глаз с Кейкута и тоже подхватывают припев вместе со всеми.
тоже запел. Так продолжалось до тех пор, пока каждый мужчина не спел свою
песню. Между песнями пили чай - чай лился рекой. Табачный дым становился
все гуще. Наконец одна из женщин приподняла боковую полу чума, чтобы
впустить свежий воздух. Оказалось, вокруг чума лежат на животах мальчишки
и девчонки и слушают, что происходит у старших.
отказываться.
эту Джейми никогда прежде не слышал. Было в ней что-то древнее,
первобытное, прорывался порою какой-то нечеловеческий вопль, словно отзвук
иных времен, голос ушедших в небытие, забытых людских племен.
восторженно закричали, хотя никто не понял ни слова. Да на что им были
слова? Мелодия и сама внятно говорила о том, что было им так близко, - о
бескрайних северных просторах, о загадочных существах, которые неведомы
белому человеку, о горе и радости, о любви и смерти.
вновь сел с ним рядом. - Я не слыхал таких песен ни от одного кри.
- они не поймут. Они просто затыкают уши да иногда смеются. А здешние
люди, они понимают.
Когда Питъюк снова потребовал, чтобы и он выступил, он поднялся и несмело
протиснулся на середину.
одной руки зажал нос, а другой рукой сжал горло.
уже слышались здесь сегодня, - пронзительный, дрожащий и жалобный вой.
Ошеломленные эскимосы замерли, а из тьмы, обступавшей чум, в лад этой
дикой музыке взвыли и вновь постепенно затихли ездовые собаки.
Никто даже не кашлянул. Потом Питъюк громко, одобрительно закричал, и все
остальные эскимосы к нему присоединились.
прямо напугал! Вот уж не думал, что белые так могут.
произвел на всех его номер.
Это волынка. Ну, вернее сказать, подражание волынке. Меня отец научил, еще
когда я был маленький. А раньше я вам не показывал, потому что... ну,
потому что боялся, вы меня засмеете.
все разом что-то говорили. Питъюк предложил Джейми еще порадовать публику.
Успех был неслыханный.
Замолчал он, лишь когда совсем охрип.
Питъюк потрепал его по плечу и сказал:
Может, женишься на эскимосский девушка и останешься здесь, а? Знаменитый
человек будешь!
осталось и следа. Даже Анджелина, которая все время сидела тихо, как мышь,
и только настороженно осматривалась, и та оживилась. Она подсела к
молоденькой эскимоске - своей сверстнице, и каждая с любопытством изучала,
рассматривала одежду другой, хоть они не могли обменяться ни единым
словом. Изредка Анджелина робко, но вместе с тем гордо поглядывала на
Питъюка: вот он какой стал среди своих, настоящий мужчина! Питъюк поймал
один такой взгляд и ответил ей широкой, счастливой улыбкой. Анджелине
стало совсем хорошо и радостно.
не видно было конца. Теперь в бубен одна за другой били женщины, а там
дошел черед и до детей: у каждого была своя песня. Ели вареную и жареную
оленину. Поток чая не иссякал. Затеяли игру в "кроватку": мастерили разные
узоры, перехватывая надетую на пальцы бечевку.
носом. Заметив это, Кейкут своим хриплым голосом о чем-то распорядился.
Гомон затих. Эскимосы тихонько потянулись к выходу; скоро в чуме остались
только четверо путников, Кейкут, его жена и их взрослый сын Белликари.
задняя стена, под шкура тукту.
общей постели, Джейми и Эуэсин сбросили с себя верхнюю одежду и забрались
под шкуры. За ними последовал Питъюк, потом Кейкут и Белликари. Анджелина
и жена Кейкута свернулись в своем уголке общего ложа. Последняя лампа
мигнула и погасла, в становище ихалмиутов воцарилась тишина.
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Юрьев Сергей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Акунин Борис